Открылись двери первого лифта, и оттуда вышли направлявшиеся на обед служащие юридической конторы. Том выставил вперед пустую кружку.
- Помогите безработному, - попросил он, встряхивая кружку, - Эй, помогите потерявшему работу.
- Том! - позвал Бенни.
- Бенни, иди в жопу! Помогите мне, приятель. Я сегодня потерял работу.
Таким был последний час Тома.
Мы узнали это от Бенни после того, как он рассказал нам историю о Томе, его напервилльском жилище и алюминиевой бите. Когда Том узнал, что детей увезли к бабушке, он приехал в этот самый дом, и все имущество, которое в ходе бракоразводного процесса было признано его собственностью, все, что принадлежало ему и могло быть разбито или расколочено алюминиевой битой, подверглось методичному уничтожению. Угомонила Тома лишь прибывшая на место полиция.
Амбер Людвиг, плотно сбитая, фигурой похожая на моржа, с очень маленькими ручками и темными, близко посаженными глазами, сказала, что боится, как бы Том не вернулся - ну, типа, как показывают в новостях - и не перестрелял нас всех.
- Нет, правда, - сказала она. - Я думаю, он совершенно распоясался. Хотя вряд ли когда и подпоясывался.
По Амбер пока ничего заметно не было, но все и так знали. Она советовалась со всеми, делать ей аборт или нет, и, к крайнему разочарованию Ларри Новотны, склонялась к тому, чтобы не делать. В этом случае ему придется решать, что делать с женой, которая не так давно родила. Мы сочувствовали Ларри, который той весной бесконечно теребил замызганный козырек бейсболки с символикой "Кабс", но еще мы думали, что ему надо было держать свой болт в штанах. Амбер мы тоже сочувствовали, но все знают - для танго нужны двое. Мы только надеялись, что они занимались этим не на наших столах.
Мы спросили Амбер, неужели она и в самом деле думает, что Том способен устроить кровавую баню.
- Да, - сказала она. - От него что угодно можно ждать. Он сумасшедший.
Мы попытались убедить ее, что такие вещи происходят только на заводах или складах, да и то только в Саутсайде. Завязался спор. Вменяем ли Том? Или он просто валяет дураку? Что это с ним было на похоронах дочки Джанни, когда он разрыдался и продолжал плакать, даже когда мы зашли в бар? Разве это не доказывает, что у парня есть сердце?
- Хорошо, - согласилась Амбер. - А как тогда называется, когда человек стоит на батарее и показывает голую задницу пловцам из окна своего кабинета? Это что значит, по-вашему?
Она имела в виду бассейн на крыше "Холидей инн", на который выходило окно кабинета Тома, и привычку Тома иногда прижиматься к стеклу голой задницей. Да это же озорство! - закричали мы. Шутка! Никакое это не сумасшествие. Большинством голосов оценка Амбер была отвергнута. Мы знали Тома. Мы знали Алана Глу, Линду Блантон, Пола Соньера. Мы знали Нейла Хотчкисса, и Кору Ли Броуэр, и Гарольда Оука. И никто из них не возвращался сюда, чтобы стращать нас. Их выперли. Они упаковали свои вещички. Они оставили нас навсегда, чтобы никогда не возвращаться.
Мы удивились, когда вернулась Джанин. Конечно, все понимали, что она может вернуться, когда захочет. Просто мы не думали, что после всех жутких переживаний она захочет вернуться и. снова погрузиться в прежнюю рутину - каким образом это могло облегчить ее страдания? Она постарела, в особенности ее глаза. Блузки на ней теперь были неглаженые. Если прежде Джанин каждый день делала прическу, то теперь ее каштановые волосы стали прямыми и высохшими, и иногда от нее дурно пахло. В первый день она поблагодарила нас за объявления. Когда мы узнали, что у Джанин пропала девочка, Линн Мейсон пришла в голову мысль напечатать объявление о розыске. Женевьева Латко-Девайн, вероятно, самая добрая и отзывчивая из нас, поехала в Норт-Аврору, чтобы взять фотографию Джессики. Она вернулась в офис к полудню с фоткой маленькой школьницы. Мы ее сосканировали и загрузили на сервер, а потом стали составлять объявление.
Женевьева сидела за компьютером, занимаясь своими делами. Джессика была обычной девочкой со светлыми волосиками и бледным личиком и кривой улыбкой. Мы сказали Женевьеве, что фото не годится - нечеткое изображение.
- Ну и что вы хотите от меня?
- Поработай над ней, - предложил Джо Поуп. - Загрузи ее в "фотошоп".
Мы работали на "макинтошах". У кого-то из нас были новые "макинтоши", у кого-то - мощные ноутбуки, а кое-каким несчастным душам приходилось целые дни торчать под столом, чтобы вдохнуть жизнь в свои устаревшие модели. Макет мы сделали в "кварк-экспрессе", а все манипуляции с фотографией - в "фотошопе". Женевьева загрузила фотографию девочки в "фотошоп" и принялась приводить в порядок волосы и веснушки Джессики. Мы посмотрели на результат и в один голос заявили, что изображение все равно плохое.
- Попытайся сделать вот этот участок потемнее, - сказал Джо, обводя лицо девочки пальцем. - Бог ты мой, у тебя монитор грязный, - добавил он и, вытащив салфетку у нее из стола, протер экран, потом посмотрел снова. - Теперь стало еще хуже.
Женевьева попробовала разные штучки из меню, потом мы снова посмотрели на девочку. Джо покачал головой.
- А теперь она какая-то загорелая. Верни немного назад.
- У меня такое ощущение, что мы забыли, для чего мы это делаем, - сказала Женевьева.
Но мы боялись, что на плохое изображение люди просто не будут обращать внимания.
Женевьева не испытывала недостатка в советах.
- Слушай, ты сделай "ПОТЕРЯЛАСЬ" чуть покрупнее, - сказал Джим Джеккерс.
- И выдели "вознаграждение $10 000", - предложил Том. - Не знаю как… может, просто другим шрифтом.
- И с межбуквенными расстояниями надо поработать, - напомнил Бенни откуда-то сбоку.
Мы все хотели помочь. Женевьева поколдовала еще около часа, подчищая то здесь, то там, а потом кто-то ей посоветовал переделать улыбку девочки, чтобы не была такой кривой. Так она будет выглядеть лучше.
- Ну все, - заключила Женевьева, - с этим делом мы закончили.
В тот день мы напечатали кучу цветных копий. Несколько человек поехали в Норт-Аврору и целый вечер расклеивали их - в библиотеке. Ассоциации молодых христиан, у дверей продуктовых магазинов, в "Старбаксах", в кинотеатрах и в "Тойз-ар-ас", и на всех телефонных столбах района. Три дня спустя девочку нашли на пустыре, завернутую в полиэтилен.
К возвращению Джанин мы развесили флажки и купили торт. На следующий день Джо Поуп обнаружил ее плачущей перед зеркалом в мужском туалете. Она перепутала двери и вошла не туда. Джо Поуп редко приносил новости, поскольку он почти ни с кем не разговаривал, так что мы вполне могли и не узнать, что он столкнулся с Джанин в мужском туалете. Но тут он рассказал Женевьеве Латко-Девайн, а Женевьева - Марсии Двайер, а Марсия - Бенни Шассбургеру, а Шассбургер - Джиму и Амбер, которая рассказала Ларри, Дану Уиздому и Карен Ву, а Карен кого ни увидит - все тому и выложит. Рано или поздно об этом стало известно всем, и таким вот образом мы узнали, что Джанин еще не пережила свое горе, потому что перепутала двери и зашла в мужской туалет. Мы представляли ее над раковиной - стоит, держится за мраморные края, голова наклонена, из глаз капают слезы, и даже писсуаров в зеркале не замечает. После возвращения за она ланчем почти всегда молчала.
Мы обсуждали то, что Джанин забрела в мужской туалет. Мы рассказывали другим. Никто не считал, что этот случай нужно держать в тайне, но мы старались не делать из негр происшествия, не превращать в шутку. Ну, по крайней мере, большинство не делало, только некоторые. Случай явно был трагический. Мы знали, но что мы понимали в этом? Некоторые говорили о нем просто от скуки, но для большинства это объясняло, почему она помалкивает за ланчем. Потом мы забыли про тот случай и больше о нем не говорили. Не говорили до тех пор, пока Джанин не начала приносить в кабинет фотографии Джессики и ставить их на тумбу и стеллажи, вешать на стены. Фотографиям становилось тесно. Сотни фотографий дочери на семидесяти пяти квадратных футах ее кабинета. Три, висевшие перед ней на стене, были самым скорбным из всего, что мы когда-либо видели. Аж мурашки бежали по телу. Дошло до того, что мы, по мере возможности, перестали к ней заходить. А если уж это требовалось по какому-нибудь срочному делу, то мы не знали, на чем остановить глаза.
Это случилось в один из майских вторников во второй половине дня, когда Линн Мейсон назначила вводное совещание и мы собрались в ее кабинете, чтобы в нем участвовать. Вводные совещания были для нас как подарок судьбы, поскольку они означали, что появился заказ. Мы все работали в креативном отделе, разрабатывали рекламные объявления и считали нашу работу творческой, но намного больше изобретательности и выдумки мы стали вкладывать в составление табелей учета рабочего времени, после того как начались сокращения. Вводное совещание означало, что у нас появляется настоящая работа и табели на следующую неделю становятся не столь устрашающими.
Но некоторые из нас не любили вводные совещания, которые назначались на 12.15.
- Именно в это время - эй, вы там не спите? - большинство из нас идет на обед, - говорила Карен Ву. Обед для Карен - дело святое. - Почему не назначить на одиннадцать пятнадцать? - вопрошала она. - Или, скажем, на час? - Большинству из нас было все равно; подумаешь, ну, поедим на час позже. - А я хочу есть, - говорила Карен. Похоже, ей было наплевать, что Линн Мейсон недавно узнала, что у нее рак, и, возможно, мысли ее были заняты совсем другим. И потом, она вообще могла назначать совещания, когда ее левая нога пожелает, ведь она была одним из совладельцев. - Конечно, она может назначать совещания на любое время, - заявила Карен, - Но ей что - приспичило? Вот ведь в чем вопрос - приспичило?
Многие из нас подумали: Карен могла бы радоваться тому, что у нее вообще есть работа.
Дожидаясь Линн, мы убивали время, слушая, как Крис Йоп рассказывает историю о кресле Тома Моты. Мы любили убивать время. Мы бродили по коридорам с бумагами в руках - якобы по делам, тогда как на самом деле искали бесплатные сладости. Мы наполняли кофейные чашки на чужих этажах. Ханк Ниари был помешан на чтении. Он приходил рано утром в коричневом вельветовом пиджаке, с книгой, взятой в библиотеке, копировал все страницы подряд на ксероксе, садился за стол и принимался читать странички, которые со стороны вполне могли сойти за какие-нибудь рабочие материалы. Он проделывал такие штуки с романами страниц в триста каждые два-три дня. Хромой Билли Райзер, работавший в другой команде, был страстным фаном "Чикаго кабс". У него был приятель, который устанавливал спутниковые антенны. Они незаконно пробрались на крышу соседнего здания, установили в неположенном месте дистанционную спутниковую антенну, разместив ее так, чтобы сигнал по лучу передавался прямо в кабинет Билли. Другой приятель Билли установил ему под столом телевизор - под таким углом, чтобы Билли, сидя в футе от стола, мог видеть экран. Когда все это было проделано, он мог ловить две сотни станций и смотреть "Кабс", даже когда они играли не дома. Когда Сэмми Соса шел на рекорд по числу пробежек к "дому", мы небольшими группками собирались у стола Билла. Проблема была в том, что Билли опасался, как бы кто не узнал про антенну, а потому каждый раз, когда Сэмми добегал до "дома" и мы начинали ликовать, Билли выпинывал нас из кабинета.
Тома Моту уволили за неделю до того, как Крис Йоп рассказал нам историю о его кресле. Йоп сказал, что чистил свой стол, потом поднял голову и увидел, что в дверях стоит офис-менеджер. От нашей офис-менеджера пахло гамамелисом и ковролином, на левой щеке у нее была здоровенная родинка, и она никогда ни с кем не здоровалась. Ходили слухи, что она, как муравей, может тащить груз в несколько раз больший, чем вес ее тела. Офис-менеджер стояла в дверях кабинета Йопа, скрестив руки на груди и разглядывая Йопов стеллаж. Потом она спросила, не Тома ли Моты этот стеллаж.
- И тогда я сказал ей, - сказал нам Йоп, - "Тома Моты? Что - вот этот?" - "Да, вот этот, - сказала она. - Это не Тома ли Моты стеллаж?" - "Не-а, - говорю я, - Это не Тома. Это мой стеллаж". - "Кто-то вытащил Томов стеллаж из кабинета, - говорит она. - Я должна вернуть его на место". К тому времени Тома уже день - или больше? - как вышибли. Это было в прошлый вторник, то есть я хочу сказать, тело еще не успело остыть, а она стоит в дверях и обвиняет меня в воровстве. И тогда я ей повторяю, говорю: "Это не его стеллаж. Этот стеллаж мой". Но тут она, понимаете, заходит ко мне в кабинет и говорит: "Это Томово кресло? Вот то, на котором вы сидите?" И показывает прямо на кресло. Она, видите ли, думает, что это его кресло. Но это мое кресло. Стеллаж-то, конечно, его, факт. Я вытащил этот стеллаж из его кабинета, когда Тома вышибли, и притащил в свой. Но кресло к нему ни малейшего отношения не имеет, факт. Это мое кресло. И вот я говорю: "Это? Это мое кресло. Это кресло мое". А она говорит… заходит ко мне в кабинет, останавливается почти вплотную ко мне, ну, может, в футе, может, в двух от меня, и говорит, показывая на мое кресло: "Вы не возражаете, если я проверю инвентарный номер?" Так, скажите мне, кто об этом знал, - спросил нас Йоп. - Кто знает об этих инвентарных номерах?
Никто из нас об инвентарных номерах в жизни не слышал.
- Ну да. Инвентарные номера, - продолжил Йоп. - У них на всем снизу есть инвентарные номера. Они так все могут просечь. Они могут сечь - у кого что и в каком кабинете. Вы об этом что-нибудь знали?
Мы позволили ему выплеснуть эти новости об инвентарных номерах, потому что его злость была типичной для того времени. Крис - человек нервный, и, когда он говорил, у него все лицо словно подергивалось и жестикулирующие руки немного тряслись, как у кофеинового наркомана. Он просил нас, чтобы мы называли его "Йоп", потому что так он чувствовал себя моложе, увереннее и больше в своей тарелке. Он носил длинные волосы, которые вились над ушами, но выдавали его возраст сединой на затылке. Жену его звали Терри, а по выходным он наигрывал роковые зонги семидесятых в жуткой современной обработке. Он постоянно у всех выспрашивал, что теперь слушают, и мы, проходя мимо его кабинета, нередко слышали доносящиеся оттуда звуки рэпа. Это Йоп ставил на CD-плеер какой-нибудь новый альбом, что попахивало одновременно и широтой души, и убожеством, потому что все мы знали, что на самом деле ему нравится слушать "Блад он зи трэкс". Мы, набившись в кабинет Линн, слушали его историю о кресле Тома Моты. У Линн был стол со стеклянной столешницей и диван из белой кожи, а мы стояли в дверях или прислонялись к стенам. Карен Ву все время поглядывала на часы и вздыхала, потому что Линн опаздывала на ею же назначенное совещание.
- Ну, я ей типа: "Инвентарный номер?" - продолжал Йоп. - А она говорит, стоит у меня, понимаешь, за спиной и говорит: "Посмотрите". Ну, я встаю со своего кресла и смотрю - инвентарные номера! Сзади на моем кресле! "Откуда они берутся?" - спрашиваю я. А она не отвечает, только говорит: "Вы мне ручку не дадите?" Ей, значит, ручка нужна, чтобы записать этот инвентарный номер! Ну и фашистская организация, думаю я… "Эй, - говорю я, - это мое кресло". Но она на меня ноль внимания - она записывает инвентарный номер. Потом идет к стеляжу и начинает переписывать его инвентарный номер, а сама говорит: "А как насчет этого стеляжа?" И тут я понимаю, что попал, потому что я соврал ей насчет стеляжа, факт, но насчет кресла - чистая правда. Вообще-то мне на этот стеляж насрать Забирай свой стеляж - только оставь мое кресло.
Мы сказали Йопу, что он имеет в виду стеллаж.
- А я что сказал? - спросил он нас.
Мы ему сказали, что он сказал "стеляж".
- Стеляж?
Ну да - сначала он говорил "стеллаж", а потом начал говорить "стеляж".
- Слушайте, не берите в голову, что я говорю, - сказал он. - Это я просто путаю слова. Вопрос в другом. Вот в чем: забирай свой стеллаж, но оставь мне мое кресло. Это мое кресло. "А стеллаж ваш?" - спрашивает она меня. Это уже вопрос нравственный или типа того. И потому я говорю: "Да, мой, но можете его забирать. Он мне больше не нужен". Мне он больше не нужен? Кому он нужен - этот стеллаж? Но я не хочу терять мое кресло - мое законное кресло, а потому я говорю: "Можете забирать этот стеллаж".
Мы не хотели еще раз его прерывать, но чувствовали необходимость напомнить, что это ее работа - работа офис-менеджера: следить, что происходит с мебелью, и все такое.
Йоп нас проигнорировал.
- А что у нее такое на запястье? - спросил он.
Йоп спрашивал о татуировке офис-менеджера. Это был скорпион, обвивающий ее левое запястье.
- Зачем это женщине нужны такие штуки? - спросил он. - И с какой стати мы принимаем на работу женщину, которая делает с собой такое?
Вопрос был хороший. Мы думали, что он знает этот прикол.
- Какой еще прикол? - спросил он.
Этот скорпион защищал ее безымянный палец.
- Слушайте, что я вам скажу, - заявил Йоп. - Это смешно, но ее безымянному пальцу не нужна никакая защита. Ну да бог с ним - что бы она ни делала, это ее работа. Каким образом мы взяли на работу человека со скорпионом на запястье, выше моего понимания, но я не возражаю, пусть она себе работает. Но это мое законное кресло. Это мое кресло. Она берет мое кресло, а это уже выходит за рамки ее обязанностей. И тут она мне, видите ли, говорит: "Почему вы предлагаете мне ваш стеляж, если, как вы утверждаете, это на самом деле ваш стеляж. Мне он не нужен, если он ваш, - говорит она. - Мне он нужен, только если это стеляж Тома. Все вещи Тома исчезли, и я должна их найти". Ну и я ей тогда говорю невинным таким тоном, будто ничего не знаю: "А какие именно - все вещи?" - "Дайте-ка я подумаю. Значит, его стол, - говорит она, - его кресло, его стеляж, его…"
Мы извинились, что прерываем его, но он опять впал в ту же ошибку.
- Что еще? - спросил Йоп.
Опять этот стеляж.
Йоп воздел руки. На нем была дешевенькая гавайская рубашка - волосы у него на руках начали седеть.