- Я… Линн, я не знал… - запинаясь, проговорил Джим.
Линн на секунду переключила внимание на него.
- Джим, вы нас оставите на минуту?
Такие вещи показывали нам, что Линн за годы работы развила в себе основной нравственный принцип, связанный с практикой рекламирования товаров; этого принципа она неукоснительно придерживалась. Мы уважали ее подход, и это уважение в свою очередь вызывало в нас желание жить в соответствии с ее высокими стандартами. Если же мы создавали какую-нибудь глупую или неинтересную рекламу или если мы работали над каким-то проектом не на том уровне, на который рассчитывали, то каждый по-своему пытался дать понять Линн, что разочарован в себе не меньше, чем она, и отчаянно пытается исправиться.
Видимо, не замечая этих полуизвинений (не желая рекламировать наши недостатки, мы редко заявляли о них во весь голос), Линн обычно никак на них не реагировала, а если и реагировала, то коротко, неопределенно и так, что повергала нас в недоумение. Она могла оставить нам голосовую почту, что-нибудь вроде: "Забудьте об этом", или прислать коротенький е-мейл: "Не стоит так волноваться. Линн".
Мы целыми часами пытались расшифровать эти простые послания. Мы заходили в кабинеты к сослуживцам, требуя, чтобы они бросили свою работу, и затягивали их в бесконечные дискуссии по разгадыванию ее прискорбно неадекватных ответов на наши мольбы утешить нас. "Не стоит так волноваться"? - спрашивали мы друг у друга. Почему не сказать: "Не стоит вообще волноваться"? Мы хотели задать этот вопрос ей, но на это никто не отваживался, кроме Джима Джеккерса, чья ненасытная потребность услышать подтверждение того, что он - не безнадежный болван, отправляла его в кабинет Линн с регулярностью визитов к психотерапевту. Откуда она находила для него время и почему питала слабость к Джиму, было тайной такого же свойства, как и ее лаконичные послания. И чье-то нелепое предположение, что Линн с таким же успехом примет любого из нас, если мы наберемся мужества постучать в ее дверь, отвергалось как совершенно не отвечающее действительности.
Эта мысль нашла подтверждение, когда стало ясно, что она никому из нас не скажет о своем диагнозе. Мы хотели, чтобы она разоткровенничалась хотя бы на десять минут. Для чего мы находились здесь, если (хотя бы изредка) не для этого? Только для работы? Мы надеялись, что нет. Но нам так ничего и не отломилось. Даже в целях улучшения рекламы. Нас так еще и не поставили в известность, что ее не будет на службе после операции. Официально Линн целую неделю должна была присутствовать на своем месте, а в назначенное время мы должны были предъявить ей концепции того, что она всучила нам, - геморройной благотворительной кампании по сбору пожертвований, в которую ее втянули против воли.
2
По утрам - Рекорд Бенни - Кто такой Джо Поуп? - Карл Гарбедиан - Нас прервали - Мнение Карен Ву - Отвези меня домой - Нас прервали во второй раз - Манекен Джо Поупа - Бенни загружается - Что Брицц оставил в наследство Бенни - Тихое прощание с Бриццем - Подарок Тома Карлу - Признание Карла - "Ярость" Тома - Бог на рабочем месте - Герпес - Надпись на стене
Лучшим временем всегда было раннее утро. Ему сопутствовали тишина в коридорах, приглушенный свет, предчувствие чего-то важного. Но в то же время утро было и худшим временем, потому что вы чувствовали, что скоро все это кончится.
Мы любили собираться в кабинете Бенни. Он вернулся с полной кружкой и сказал:
- Значит, вчера…
Мы отвели от него взгляды.
- Что такое? - спросил он.
Мы ему сказали, что он чем-то измазался.
- Где?
Это было у него на губах. Бенни принялся искать. Оно было с другой стороны. Нам ужас как хотелось, чтобы он поскорей нашел. Наконец он стер это и посмотрел на палец.
- Сливочный сыр, - сказал Бенни.
Значит, сегодня были рогалики?
- На кухне, - ответил он.
Рассказу Бенни пришлось подождать, пока не вернутся те из нас, кто захотел рогаликов. Те, кто был больше заинтересован в его истории, сгрудились вокруг Бенни.
- Так вот, значит, вчера, - продолжил он, - я решил попробовать, смогу ли я проработать весь день, не прикасаясь к мышке или клавиатуре. - Он, скрывая удовольствие, опустился в свое кресло, стараясь не расплескать содержимое кружки. - Целый день не прикасаться к мышке или клавиатуре - кажется невероятным, да? Я хочу сказать, сколько раз в день мы пользуемся этими вещами? Если вы, как и я, составляете рекламный текст, то нажимаете на клавиши или кликаете мышкой, может, по десять тысяч раз в день. Двадцать тысяч. Я толком не знаю - никогда не считал. Но, так или иначе, очень много. Начинаешь думать, что вся твоя жизнь постепенно скликивается. И вот я вчера решил - а смогу ли я продержаться целый день? Что мне нужно делать? Кликнуть и открыть, кликнуть и перенести, кликнуть и закрасить, кликнуть и выровнять, кликнуть и изменить размер, кликнуть и затенить…
Он говорил и говорил, загибая пухлые пальцы.
- Потом у нас есть разные функции на клавиатуре, так? Ctrl-X, Ctrl-C, Ctrl-V, Ctrl-F…
Поближе к делу, попросили мы. Мы любили тратить время, но почти ничто так не раздражало, как тратить отведенное на растрату время на то, что вовсе не стоило трат.
- Ну так слушайте, как я это сделал! - проговорил Бенни, и ироническая улыбка появилась на его мучнистого цвета лице.
- Ты весь день не работал, - предположила Марсия.
- А вот и нет, - возразил Бенни, напустив на себя неожиданно торжественный вид. - Мне нужно было сдать работу Джо, сроки поджимали. Я вчера не мог не пользоваться мышью и клавиатурой. Так вот, теперь послушайте, как я это сделал.
И тут Бенни рассказал нам, как он провел целый день, не кликнув ни разу, - обучая Роланда пользоваться "фотошопом". Роланд полагал, что "фотошопу" так сразу не научишься, но Бенни сказал ему: с хорошим наставником это займет всего два-три часа. Роланд работал в службе безопасности. Он стоял на дежурстве при входе или дефилировал по периметру здания в военно-морской форме, какую носят охранники. Весь день напролет он болтался в холле или бродил вокруг здания на уставших ногах. Посидеть в офисе с Бенни было для него удовольствием. Вот разве что, сказал он Бенни, Майк Борошански вызовет его по "мотороле", тогда ему, наверное, придется уйти. В те дни мы практически не нуждались в службе безопасности.
"Вот что мне интересно, - сказал Бенни Роланду. - Какая из этих фотографий, по-твоему, лучше всего подходит для этой рекламы?"
Роланд посмотрел на монитор Бенни: "Не знаю. Эта?"
"Брось, Роланд, дружище, - ухмыльнулся Бенни, - тут можно выбирать из тысячи с лишним фотографий, а ты просмотрел всего шесть. Прокрути их все, старина. Давай, кликай".
И вот Роланд принялся кликать и целый час прокручивал архив, а Бенни сидел сбоку, не прикасаясь к мышке. Роланд получал удовольствие - хорошая компания и мягкое кресло.
"Нет, не эта, - говорил раз за разом Бенни, - у тебя нет художественного вкуса, Роланд, ты только не обижайся".
"Слушай, Бенни, - оправдывался Роланд, - я ведь ничему такому не учился, так?"
Но тем не менее он продолжал кликать и прокручивать.
Каждый раз, когда Роланд находил фотографию, которая нравилась Бенни, тот записывал ее номер на листочке для заметок. Когда у него накопился достаточно большой список, он выпроводил Роланда из кабинета, вызвал человека из отдела предпечатной подготовки, и тот, просмотрев превьюхи, выбрал годные. После этого Бенни отправился на обед. Потом, когда он вернулся, настало время компоновать рекламу, и тогда Бенни снял трубку, позвонил в службу безопасности и вызвал Роланда.
Придя вновь, Роланд был более чем счастлив снова засесть в кабинете Бенни и дать отдохнуть ногам.
"Знаешь, сколько миль я выхаживаю в день вокруг здания?" - спросил он у Бенни.
"И сколько?"
"Не знаю, никогда не считал".
"Тебе нужно купить шагомер", - посоветовал Бенни.
Два часа спустя они закончили макет рекламы, который нужно было на следующее утро предъявить Джо Поупу. Мораторий Бенни на кликанье мышкой заканчивался утром, и у него, таким образом, еще оставалось время наложить последние штрихи. Вот так он и сделал это. За целый день ни одного клика, правда, в четверть пятого он не выдержал и проверил цифры в фэнтези-бейсбол.
- Знаешь, - сказала Амбер Людвиг, - мне эта история не кажется такой уж смешной. Что, если сюда вернется Том Мота, а один из охранников сидит у тебя в кабинете и компонует рекламный блок? - спросила она. Тома всего несколько дней как уволили. - Не думаю, что это добавляет мне ощущения безопасности, Бенни.
- Да брось ты, Амбер, - сказал Бенни. - Том Мота сюда не вернется.
И тут неожиданно в дверях Бенни появился Джо Поуп.
- Доброе утро, - поздоровался он.
- Джо! - инстинктивно вскрикнула Амбер, поворачиваясь и хватаясь за пузо. Она была беременна, хотя по ней еще не скажешь, и мы ничего про это не должны были знать. - Но мы знали, потому что мы знали все. - Вы меня напугали.
- Извините, - сказал Джо.
Он стоял в дверях, и его правая штанина все еще была засучена, чтобы не испачкаться. Каждый день, если только погода не портилась, Джо приезжал на работу на велосипеде. По утрам он почти всегда садился в лифт, как курьер, в обтекаемом светящемся шлеме, с засученной штаниной и завтраком. Он затаскивал велосипед в свой кабинет и прислонял к стене, а потом запирал переднее колесо на раме. Делал это Джо у себя в кабинете, как будто его со всех сторон окружали воры и варвары. Этот велосипед - единственная личная вещь в кабинете Джо. Никаких плакатов, никаких открыток, никаких пустячков, прозрачных шаров с падающими снежинками, сувениров, фотографий в рамочках, репродукций, записок, никаких юмористических книг на полках и ничего лишнего на столе. Он работал вот уже три года, но ощущение было такое, что его пребывание здесь временное. Каждый день мы спрашивали себя: кто такой Джо Поуп, черт его раздери? Нет, мы ничего против него не имели. Просто он был на дюйм короче, чем следовало. Он слушал странную музыку. Мы не знали, чем Джо занимается по выходным. Что же это за человек такой, который приходит на работу в понедельник утром и не имеет ни малейшего желания рассказать о том, что с ним произошло за эти два дня, когда люди только и живут настоящей жизнью? Его выходные окутывал темный таинственный сумрак. Скорее всего, Джо Поуп проводил выходные в офисе, уточняя сводный план. В понедельник мы приходили посвежевшие, отдохнувшие и ничего не подозревающие, а он уже торчал там и был готов нас чем-нибудь загрузить. Может, он никогда не уходил. И уж конечно, по утрам никто его не видел с чашкой кофе. Мы его не осуждали, поскольку и Джо не осуждал нас за то, что мы плавно, не торопясь входим в новый рабочий день.
Если он и появлялся, то только для того, чтобы сказать:
- Извините, что перебиваю вас, Бенни, но вы вчера случайно не закончили для меня ту рекламку?
- В лучшем виде, Джо, - протрубил Бенни; он заговорщицки улыбнулся нам, передавая Джо труды Роланда.
Неожиданное появление Джо действовало как своего рода катализатор, - мы оторвали тела от дивана и вернулись за столы, отяжелевшие и зевающие. Для нас официально началось утро.
Почему оно было таким ужасным, почти как смерть, - одно утро из сотен других. Дотащиться до своего кабинета, в одиночестве пройти в дверь? Почему страх был таким удушающим? Обычно никаких проблем не возникало. Но в одно из сотен утр дышать становилось невозможно. Нужно работать. Печенье. Ядовитый привкус кофе. Грозовые тучи за окном - в их зловещем виде было что-то величественное. Вид знакомых кресел действовал угнетающе. Привычный свет подавлял.
Мы боролись с депрессией. Не получалось то одно, то другое, и мы долгое время бились, чтобы преодолеть это. Мы принимали душ сидя, а по выходным не могли выбраться из постели. Наконец мы проконсультировались с отделом персонала касательно возможности обратиться к специалисту, и специалист прописал нам средства. Марсии Двайер прописали прозак. Джиму Джеккерсу - золофт и что-то еще. Еще с полдюжины других работников день напролет глотали таблетки - мы пытались понять какие, но их было слишком много, и почти все разных размеров и цветов.
Джанни Горджанк принимала целый коктейль из лекарств, включая литий. После смерти Джессики Джанни развелась со своим мужем Франком. Мы решили, что развод - это следствие смерти их ребенка. Расстались они без взаимных упреков, просто пути разошлись, и теперь каждый из них жил наедине со своими воспоминаниями. В кабинете Джанни висели фотографии Франка с Джессикой, и откровенно говоря, его фотографии трогали не меньше, чем фото пропавшей девочки. Франк с Джессикой на коленях, Франк, застигнутый в переднике с прихватками на руках во время какого-то праздника, - этот человек был так же далек от мира, как и Джессика. Пушистые баки исчезли, толстые черные очки исчезли, и жены с ребенком у него уже не было. Проведи две минуты в кабинете Джанни, глядя на эти фотографии и размышляя над судьбами когда-то счастливых людей, и сам попросишь упаковку с лекарствами, разбросанными у нее повсюду.
Но несмотря на депрессию, никто никогда не уходил. А когда кто-нибудь уходил, мы не могли в это поверить.
"Я иду инструктором по рафтингу на Колорадо-ривер", - говорили они.
"Я путешествую по университетским городкам с моим "гараж-бэнд"".
Мы пребывали в полной растерянности. Ощущение было такое, будто они прилетели с другой планеты. Откуда такая отчаянная храбрость? Что они делают с автомобильной страховкой? Мы все вместе уходили куда-нибудь после работы, чтобы устроить прощальную выпивку, и старались спрятать зависть, напоминая себе, что у нас остается свобода и роскошь покупать в магазинах все, что нам заблагорассудится. Том неизменно напивался и поносил уходящих, произнося неуместные тосты. Марсия неизменно находила в музыкальном автомате волосатиков и заставляла нас слушать их сахарные баллады, вспоминая безмятежные дни в школе "Де ля Саль". Джанин неизменно молча потягивала клюквенный сок, поглядывая вокруг со скорбным материнским видом, а Джим Джеккерс рассказывал скучные пресные анекдоты, а Джо оставался в офисе - работал. "Каждый корабль исполнен романтики, - трещал цитатами Том, - кроме того, на котором плывем мы". В завершение он вставал, поднимая стакан. "Ну, удачи тебе, - произносил он и допивал водку, - и пошел в жопу".
Коридоры у нас были широкие. В некоторых кабинеты располагались с одной стороны, а боксы - с другой. Бокс Джима Джеккерса был уникален тем, что размещался в углу. Благодаря такому месторасположению из окна открывался великолепный вид. Чтобы попасть туда, нужно пройти мимо тонерного пятна на полу шестидесятого этажа. Джим делил это уникальное помещение еще с одним человеком - женщиной по имени Таня с непонятной фамилией, она работала в команде другого совладельца. Их разделяла съемная перегородка из толстого тонированного стекла вроде того, что используют в душевых кабинах. Казалось, что за этим стеклом сосед трет себя губкой и пшикается дезодорантом, тогда как на самом деле он подшивал бумаги или вводил данные в компьютер.
С начала сокращений прошло всего две-три недели, тогда Бенни и рассказал нам историю о том, как Карл Гарбедиан расстался с женой. Мы собрались в боксе Джима по какому-то другому поводу - почему и каким образом некоторые из нас вдруг собирались в одном месте, оставалось тайной. Бенни чаще рассказывал свои истории во времена до начала спада, когда мы все были веселыми и довольными. Тогда нас меньше волновало, что кто-то из начальства засечет наше сборище. Потом начался спад, заказы исчезли, и, хотя у нас появилось намного больше времени, чтобы слушать истории Бенни, мы старались не афишировать свои сборища, которые были одним из свидетельств того, что работы стало меньше и необходимы сокращения. Мы попали в непонятную ситуацию - что делать с историями Бенни? Мы пошли на компромисс - продолжали их слушать, но не получали при этом удовольствия, потому что нас слишком заботило, как бы кто нас не засек. Мы могли слушать только вполуха и оглядываясь, чтобы мигом оказаться за своими столами и начать делать вид, что работы у нас, как всегда, по горло.
Карлу Гарбедиану, скорее всего, лет тридцать пять. Брюхо у него было - как у бабы на сносях. Он носил простенькие джинсы в обтяжку и дешевенькие кеды, что для нас являлось показателем глубины его падения. Как-то утром жена подвезла его до работы, а он отказался выходить из машины. Бенни своими глазами видел большую часть этой сцены, а то, что не видел, позднее выудил из самого Карла. Почти все делились мыслями с Бенни, потому что его все любили, хотя некоторым из нас он уже въелся в печенки.
Перед тем как Карл вышел из машины, а Мэрилин поцеловала его на прощание, у нее зазвонил сотовый. Она была онкологом и всегда отвечала на звонки - мало ли какое срочное дело.
"Але? - сказала она. - Говори, Сюзан, я тебя прекрасно слышу".
Карл тут же возбудился. Бенни сказал нам: Карла выводило из себя, как его жена всегда заверяет людей, что прекрасно их слышит. Его выводило из себя, что она затыкает другое ухо, чтобы ей не мешал шум. Карла выводило из себя, что прочие обязательства Мэрилин всегда отодвигали его на второй план. Черт побери, они же собирались попрощаться! Разве их поцелуй на прощание совсем не важен, не имеет никакого значения? Но больше всего выводило из себя (в чем Карл никогда бы не признался жене) собственное ощущение второстепенности рядом с ней - у него в сравнении с Мэрилин не было практически никаких обязательств, из-за которых он мог бы отодвинуть на второй план ее. Мэрилин звонили по поводу умирающих пациентов. Давайте посмотрим правде в глаза - вероятность того, что кто-то из нас позвонит Карлу по вопросам жизни и смерти, равнялась нулю. Какие бы вопросы ни возникали у нас к Карлу, они могли подождать до того времени, пока мы не столкнемся с ним в коридоре. От этого Карлу казалось, что работа жены важнее его работы, а поскольку образ мышления в то время у него был довольно-таки специфический - что и она сама важнее его. Мысли Карла, ребятки, были мрачнее тучи. И семейная жизнь его отнюдь не улучшалась. Если бы только вы, проходя мимо его кабинета, слышали обрывки телефонных разговоров, которые слышали мы!