- Может, час назад, - сказал он. - Ну вот, мы с ней пошли туда. Врать я вам не собираюсь - сердце у меня в пятки ушло. Мне сорок восемь. А это игры для молодых людей. Куда я пойду, если меня вышибут? Я не знаю "фотошопа". Иногда мне кажется, что я и "аутлука" не понимаю. Кто станет мне платить столько, сколько я заслуживаю? Я старый человек. Мне слишком много платят. Но выхода у меня нет - нужно идти. Офис-менеджер заходит первой. Я вхожу за ней и закрываю дверь. "О’кей", - говорит Линн. А вы знаете, как она умеет наклоняться вперед, сидя за столом, и смотреть так, словно хочет вам мозги высверлить своими глазками-лазерами. И вот она говорит: "Ну, так что происходит?" Тут офис-менеджер выходит из ворот - и в нападение! Во-первых, я спер стеляж Тома… "Где доказательства?" - кричу я. Я знаю, что она не даст мне говорить. "Ну, так где доказательства?" - спрашиваю я. Она не отвечает. Потом она говорит, что я ее преследую. Это я-то ее преследую! Я ушам своим не верю. Но вот о чем она не говорит, не говорит ни слова, - она ни слова не говорит о кресле. А ведь самое-то главное в этом кресле! Именно поэтому мы и пошли к Линн! Я пытался защитить мое кресло. И тогда я говорю: "А что насчет кресла?" А она говорит - хотите узнать, что она говорит? Она говорит: "Какое еще кресло?" Что значит, какое кресло, а? И тогда я говорю: "ДА БРОСЬТЕ ВЫ - КАКОЕ КРЕСЛО. То самое. Мое кресло". А она говорит: "Я понятия не имею, о чем он говорит". И это она Линн говорит! Она отрицает, что вообще было кресло! И тогда я говорю, я до того разозлился, что говорю: "ДА БРОСЬТЕ ВЫ - "КАКОЕ КРЕСЛО"! Вы прекрасно знаете какое, черт побери!" После этого следует пауза, а потом она говорит: "Извините, Линн, но я не знаю, что он такое говорит". А я говорю: "ПРЕКРАСНО ВЫ ЗНАЕТЕ, КАКОЕ КРЕСЛО! Она знает, какое кресло, Линн! Она пыталась отобрать у меня мое кресло. Мое законное кресло". Ну, после этого наступает пауза, а потом Линн говорит: "Кати…" Ха-ха! Кати! Кто-нибудь из вас знал, что ее зовут Кати? Вот, значит, она и говорит: "Кати, оставьте нас с Крисом на минуточку". Ну, "Кати" говорит: "Конечно", а Линн говорит: "Кати, закройте, пожалуйста дверь", и "Кати" говорит: "Само собой", и мы слышим, как дверь закрывается, сердце у меня падает, а Линн говорит: "Крис, мне очень жаль, но нам придется расстаться".
Йоп замолчал. Он медленно качал головой. Наступила тишина.
- Меня как громом поразило, - продолжил через какое-то время Йоп. Говорил он теперь тихим голосом. - Я у нее спросил, не связано ли это каким-то образом с креслом Эрни Кесслера. Она говорит: "Нет, не связано". Говорит, что это никак не связано с креслом Эрни. "Потому что мне кресло Эрни вовсе не нужно, - говорю я. - Нет, правда, я всю последнюю неделю сидел на дешевом, пластиковом, и ничего. Отличное кресло". А она говорит: "Это никак не связано с креслом Эрни". Я в это поверить не могу. Я не могу поверить тому, что она мне говорит. И тогда я говорю: "Может, дело в ошибках? - говорю я ей. - Но у меня с этим делом все лучше и лучше. И потом, большинство ошибок вылавливаются компьютером. Я понимаю, это не лучшее качество для копирайтера, и я вам благодарен за терпение, - говорю я ей. - Но у меня с этим делом все лучше и лучше". А она говорит: "Дело не в ошибках, Крис". - "А в чем тогда?" - спрашиваю я. "Ничего личного, - говорит она мне. - Дело в бизнесе". - "Может, я слишком много зарабатываю? Может, в этом дело?" А она говорит: "Нет, не совсем". - "Может, тогда сократить мне жалованье? - спрашиваю я. Я у нее спрашиваю: - Может, можно мне остаться на сокращенном жалованье?" - "Дело не совсем в деньгах, Крис", - говорит она. В чем же тогда дело, черт побери, естественный вопрос, да? "Послушайте, - говорит она. - Мы вам дадим месячное выходное пособие. И гарантируем покрытие пособия по болезни до конца года. Поверьте, тут нет ничего личного". Она долдонит одно и то же: ничего личного, Крис, и я, естественно, делаю вывод, что тут что-то личное. "Так в чем же тогда дело, Линн? - спрашиваю я. И голос у меня, наверно, немного дрожит, - Если не личное, то что же тогда?" - "Крис, прошу вас", - говорит она, потому что тут я просто сломался.
Мы у него спросили, что он имеет в виду - сломался.
- Я начал плакать, - сказал Йоп. - И дело тут было не только в работе, - добавил он. - Все сразу. Из-за того, что я такой, какой я есть. Старый. Вспомнил о Терри. О том, что детей у меня нет. А теперь и работы нет.
Они с женой много лет старались, но ей никак не удавалось забеременеть, а когда поняли, что ничего у них не получится, то были уже слишком старыми для усыновления.
- Я думал о том, как вернусь домой к Терри и скажу ей, что меня выперли. Я не хотел плакать. Господь знает - не хотел, просто не выдержал. Я опустил голову и на целую минуту потерял ее. Я просто не контролировал себя. Понимаете, я должен был уйти. Я никогда вот так ни перед кем не плакал. Меня, значит, взяли и выкинули. "Успокойтесь, Крис, - говорит она мне. - Идите к себе. Все у вас будет хорошо, - говорит она. - Вы отличный копирайтер". Вот что она мне говорит, вышибая меня вон. Я с тех пор с ней не говорил.
Мы его не винили за то, что он расстроился, но это было очень похоже на Йопа - крутого парня Йопа. Отдать кресло, которое досталось ему с таким трудом, если этим можно было спасти задницу, а если из этого ничего не получилось, то вполне в духе Йопа попросить уменьшить жалованье, а если и это не сохраняло ему работы, то Крис Йоп первым из нас готов был сломаться. Том Мота хотел выкинуть из окна компьютер. Крис Йоп пал к ногам Линн.
Перед тем как появилась Линн - на пятнадцать минут позже ею же назначенного времени, - мы спросили Йопа, что же он тогда здесь делает.
Не знаю, - сказал он. - Я не могу поехать домой. Пока еще не могу. Ну неправильно это.
Но стоит ли ему быть здесь? - спросили мы у него. - В кабинете Линн?
- Понимаете, мы с Линн, - сказал он, - мы не успели закончить разговор. Я сломался. Я ушел. Вы ведь, ребята, не считаете, что я должен уйти, пока мы с ней не закончили разговор?
Никто из нас не ответил. Мы все подумали: вообще-то, Йоп, ты, конечно, должен был уйти.
- Не знаю, - сказал он, оглядываясь. - Это совещание уже давно записано у меня в календаре.
Все разговоры смолкли, когда на совещании, назначенном на 12.15, появилась Линн. Когда наступало время заниматься делом, мы занимались делом. На вводных совещаниях мы дурака не валяли. Мы валяли дурака до них, а иногда и после, но чтобы во время - иногда кто-нибудь мог отпустить остроту, но в остальном все было чинно, как в церкви. Любого из нас могли в любое время выпереть, и мы ни на секунду об этом не забывали.
Линн Мейсон была устрашающей, деятельной, непостижимой, модной и абсолютно профессиональной. Она не крупная женщина - напротив, она довольно миниатюрна, - но, когда мы думали о ней дома по вечерам, в нашей памяти она представлялась весьма внушительной. Когда она была в настроении, то не говорила о пустяках. Одевалась она как блумингдейловская модель, а ела - как буддистский монах. В день совещания в 12.15 на ней был зеленый костюм с блузочкой в цветочек, в тон костюму. Но настоящий восторг вызывали ее туфли. Мы - а женщины среди нас особенно, - будучи поклонниками дизайна и стиля, находились под впечатлением их глянцевой бесподобности, изысканного цвета и точеного изящества, мы восхищались, глядя на них, как другие могли бы восхищаться подлокотниками кресла Чарльза Имза или черным крылом пентагоновского истребителя. Каждая пара - а их у нее было не менее пятидесяти - заслуживала собственного выставочного стенда в Музее современного искусства рядом со всякими штучками из плексигласа и неоновыми знаками. Мы никогда не видели ничего прекраснее этих туфель. Когда кто-нибудь наконец набирался мужества спросить у нее, что это за модель, никто не узнавал марки, и мы решали, что это творения модных итальянских дизайнеров, отказывавшихся импортировать свои изделия, но друзья Линн покупали их во время зарубежных путешествий, потому что было известно: сама Линн никогда не ездит в отпуск.
Когда она вошла, оборвав на полуслове Криса Йопа, в руках у нее была пачка вводных документов только-только из ксерокса, и за ней тянулся запах тонера. Не сказав ни слова, Линн положила пачку на стол и принялась ее разбирать. Она послюнявила большой и указательный пальцы, потом скрепила степлером несколько подобранных листочков и передала их Джо, который сидел справа от нее. Джо передал листочки дальше направо, и в конечном счете они оказались у Карен Ву, сидевшей с самого края. Линн разбирала листочки несколько минут, потом прервалась, чтобы снять кожаные туфельки.
- Почему у меня такое ощущение, будто я пришла на похороны? - спросила она наконец, обведя нас взглядом. Никто не ответил. - Надеюсь, я не знаю покойного, - добавила Линн, продолжая перебирать листочки и скреплять их степлером.
Наша информация поступала из надежных источников, но это были только самые общие сведения. Операция назначена на следующий день. Опухоль поразила ее грудную клетку. Ей предстояла полная ампутация молочной железы. Нас интересовало, страшно ли ей, нравятся ли ей доктора, каковы шансы на полное выздоровление? Но она пока ни с кем из нас и словом об этом не перемолвилась, и мы не знали, в каком душевном состоянии она пребывает. Странно было, конечно, что она пришла на работу в день перед операцией. Мы думали, что ей стоило бы выстроить приоритеты. Правда, никто из нас тоже не выстраивал приоритетов. Все и каждый пребывали в заблуждении, будто вся система в один прекрасный день провалится прямо в ад и без нашего ежедневного в этом участия. И потому бог его знает, что собой представляла эта фантазия о выстраивании приоритетов, эта мечта, которая никогда не могла быть реализована. И потом, что еще ей оставалось делать, если не держаться. Приходилось думать, что, погружаясь в работу, она не позволяет призраку смерти отвлекать ее от рутины жизни, которая для человека с таким диагнозом может быть и утешением, и оружием. Линн поступила совершенно правильно, придя на работу в день перед операцией. А может, ей стоило остаться дома, заказать доставку на дом всего, что нужно, и играть со своими котами на диване. Решать это было не нам.
Не сказав ни слова о присутствии среди нас Криса Йопа, Линн раздала всем вводные документы. Получил экземпляр и Крис. Неужели он, теперь уже уволенный, собирался высидеть все совещание? Линн сняла жакет, повесила на спинку кресла, села и сказала:
- Ну что - начнем наши похороны?
Она принялась читать документ. Когда мы перевернули листок, перевернул его и Йоп. Сосредоточиться на чем-то ином было невозможно. Линн читала документ, Йоп читал документ, а ведь один из них только что уволил другого, но вот теперь оба сидели и делали вид, будто ничего такого и не случилось. Мы решили, что она, наверно, не заметила его. Мы решили, что ее мысли были заняты другим.
Оказалось, что речь идет о благотворительном проекте по предупреждению рака груди на ранней стадии. Агентство бесплатно предоставляло наши услуги для акции по привлечению средств, спонсируемой Ассоциацией по предупреждению рака груди. Линн, читая документ, объяснила, что наша задача состоит в том, чтобы привлечь внимание к этой акции и инициировать пожертвования по всей стране. Мы должны были давать рекламу в журналах, распространяемых по всей стране, и на задниках упаковок для воздушных хлопьев.
Нам оставалось только недоумевать по поводу такого странного совпадения. Мы думали, что Линн в конечном итоге скажет нам что-нибудь о своем диагнозе. Мы внимательно наблюдали за ней, но она ни на йоту не отклонилась от чтения документа. Судя по ее поведению, этот проект ничем не отличался от всех остальных. Мы переглядывались, потом вновь возвращались к документу. Закончив читать, она сказала несколько не имеющих отношения к делу слов, а потом спросила, нет ли у нас вопросов. Мы ей сказали, что проект, похоже, великолепный, и спросили, каким образом мы оказались его участниками.
- Так я же знаю председателя комитета, - ответила Линн. - Я вот уже два года говорила "нет", а теперь у меня просто не осталось сил им отказывать. - Она пожала плечами. Заметив что-то уголком взгляда, повернула голову и сняла ниточку с рукава шелковой блузки. - Есть еще вопросы?
Никто не ответил.
- Ну, тогда все, - сказала она. - Похороны закончились.
И мы все встали и вышли из ее кабинета. Йоп уже был почти в коридоре, когда она окликнула его.
- Крис, - сказала она, - можно вас на пару слов?
- Джо, - добавила она, - когда выйдете, закройте, пожалуйста, за собой дверь.
Йоп повернулся, понурый и неуверенный. Линн встала, чтобы закрыть жалюзи, а Йоп вошел к ней в кабинет. Дверь закрылась, и они исчезли из виду.
Мы направились в свои кабинеты и боксы, чтобы сразу же выйти, собраться небольшими группками в дверях и в принтерных комнатах и обсудить порученный нам почти сюрреалистический проект. На совещании Линн попросила нас представить, что бы мы почувствовали, если б узнали, что кому-то из наших близких - жене, матери - поставили такой диагноз. Это для того, чтобы мы могли по-настоящему проникнуться сочувствием к больным раком и создать более эффективную рекламу. Дело-то в том, что ей поставили этот самый диагноз. Так ей и карты в руки - именно она могла помочь нам проникнуться проблемой, чтобы мы создавали более эффективную рекламу. Но она не сказала нам ни слова. Все знали, что она человек замкнутый. А у нас была репутация сплетников. Мы вовсе не ждали, что она вдруг встанет и заявит: у меня, мол, рак. Но Линн ведь опытный маркетолог, и в этом смысле нам казалось странноватым, что она, несмотря на всю свою замкнутость, все же не доверилась нам, чтобы мы могли полнее осознать ужас диагноза и кошмар лечения, если для создания хорошей рекламы понимание таких вещей было необходимо. Мы не знали, стоит ли верить, что она совершенно случайно знала председателя комитета, который несколько лет доставал ее, пока она не согласилась пожертвовать нашим временем.
Линн как никто другой разбиралась в подковерных махинациях бизнеса. В 1997-м она поссорилась с Роджером Хайноутом. Он ушел, и после этого наша жизнь коренным образом улучшилась. Главное правило рекламы требовало: информация должна быть настолько простой, чтобы ее мог воспринять восьмиклассник. У наставницы Линн Мейсон, знаменитой Мэри Уэллс, учителем был знаменитый Бернбах, а Бернбах однажды сказал: "Правильно говорят, что в Америке преобладает ментальность двенадцатилетнего ребенка. Такая ментальность есть и у каждого шестилетнего". Как Уэллс и Бернбах, Линн уважала американский интеллект, и из этого получилось много чего хорошего: кампания говорящей ламы, парнишка Герпес. Ну да, именно она прогуливала всех на испанский манер по коридору, но никого из нас она по-испански еще не прогуляла - различие существенное.
К тому же Линн была чертовски щепетильной. Как-то раз Карен Ву и Джим Джеккерс работали над новым дизайном коробок для печенья, изготавливаемого крупной корпорацией, которая впоследствии разбила наши сердца, перейдя в другое агентство. Коробка стандартная - вся разрисованная сахарными персонажами и исписана броскими словечками вроде "Шоколепие!" и "Чаеспутник!", буквы цветные, шрифты изогнутые. Все это должно было остаться - клиент не мыслил упаковок и маркетинговых материалов без этих штампов. А потому перед Карен и Джимом стояла весьма простая задача - им нужно было найти какой-нибудь способ обыграть питательную ценность печенья. Причем обыграть так, чтобы у людей, переживающих по поводу своего здоровья и веса, не возникло ни малейших сомнений. Мир стал подозрительным, и на каждой упаковке должно быть что-нибудь в этом роде. И вот Карен написала текст для одной стороны коробки, в котором подчеркивалась важность для здоровья никотиновой и фолиевой кислот. Потом она отправилась в бокс Джима, где встала у его компьютера и сказала ему, чтобы он на передней части коробки мелким шрифтом набрал "0 г остаточной кислоты". Джим сделал, что ему было велено, а потом спросил:
- А что такое остаточная кислота?
- Это то, чего не должно быть в твоем организме, - ответила Карен.
Они понесли коробку Линн, которая внимательно изучила все изменения. Практически все осталось как было, кроме плашки на одной из сторон, в которой воспевались достоинства никотиновой и фолиевой кислот, и Линн была вполне удовлетворена, пока не дошла до той части, где было написано (здесь она перестала читать про себя и продекламировала вслух):
- "И наши шоколепные печенья не содержат ни грамма остаточной кислоты, что делает их отличным выбором для тех, кто заботится о своем здоровье, и незаменимым чаеспутником". Что такое остаточная кислота? - спросила она.
- Я думала, это что-то вроде… ну, вы знаете, - сказала Карен, - что-то вредное.
- Но что это такое?
- Что бы это ни было, звучит ужасно, - заметил Джим.
- Наверно, это что-то такое, чего не должно быть в организме, - сказала Карен. - Если судить по звучанию. Остаточная кислота. Судя по названию, она остается в организме дольше формальдегидов.
Линн тем временем просмотрела вводный документ, представленный клиентами.
- Я тут не вижу ни слова об "остаточной кислоте", - заявила она, глядя на Карен.
- Там ничего такого нет. Я ее сама предложила, - призналась та.
Лицо Линн, которое переживало уже пятый десяток, почти не изменив при этом холодной отстраненной красоты, было словно слеплено для выслушивания подобных скандальных признаний. Ее высокие скулы оставались надежной опорой для глаз, когда вверх взмывали недоумевающие брови. В уголках глаз, которые никого не удостаивали презрительным прищуром, почти не было морщинок, а рот, очерченный с обеих сторон скобочками мягкой улыбки, пребывал в полном противоречии с теми откровениями, от коих у профессионалов менее высокого класса в отвращении отвисла бы челюсть. Линн только посмотрела через стол на Карен и резонно заметила:
- Вы это просто выдумали.
- Но не в той части, где говорится - ни грамма.
- Карен, - сказала Линн, а Джим позднее сообщил нам, что она лишь пододвинула кресло поближе к столу и приложила два пальца к левому виску - кроме этого, ничто не свидетельствовало о ее раздражении.
- Я пыталась довести до логического конца содержание рекламных текстов на коробке, - заюлила провинившаяся.