- Словно о брате вашем, Владимире Николаевиче написано! - продолжал Никодим. - И Землю спас, и с "горящего" неба средь раскаленных кометных осколков на парашюте сошел. А теперь за Землю опять вступается, в бой со стихией человека зовет. Вот и надо им его укротить. Но не профессиональна у них эта инсценировка! Припугнуть народ хотели. Думали, как в армии - гаркнешь и услышишь в ответ: "Здравия желаем, ваше генеральство!" А тут эполеты превосходства не дают!
Он говорил тихо, сердечно и убежденно. Евдокия Николаевна, закрыв глаза, слушала его, и ей становилось легче. Хотелось, очень хотелось поверить ему.
Не во Дворце Правосудия, не в роскошно отделанной "комнате совещаний" с мягкими удобными креслами, а в спартански скромной раздевалке спортсменов сидели на жесткой скамье трое судей, которым предстояло принять непростое решение. Об этом говорил коллегам председатель Муромцев, глядя на единственное украшение помещения - картину богатыря на коне, стоявшего на распутье перед камнем, со зловещей надписью о каждой из дорог.
Будь здесь Сергей, он вспомнил бы, как, утешая мать, сравнил судей с тремя васнецовскими богатырями, которые и смотрели теперь здесь на камень с предостерегающей надписью.
А председатель, словно прославленный Илья Муромец, говорил Добрыне и Алеше Поповичу:
- Не зря мы оказались перед этой картиной. Троим нам вручено решить судьбу не одного человека, а многих поколений. В истории не раз бывало, когда по воле одного завоевателя рушились царства, опустошались земли. Не думаю, что нам нужно судить и рядить всю ночь. Покидать помещение до вынесения приговора нам не положено. Утро вечера мудренее. Я вас, двоих юристов, попрошу написать каждому по проекту приговора, а завтра со свежими головами и примем решение. За нами следит весь мир! Так но ударим лицом в грязь! Ты, генерал Алексеев что писать будешь?
- Думаю, что негуманно грозить аннигилятором человеку, который планету спас и теперь во второй раз к спасению будущего человечества призывает. И в беспокойстве его о правнуках измены Родине не вижу.
- А как генерал Никитин думает? - повернулся председатель к другому судье.
- Мы хоть и военные, но знаем, что война - несчастье человечества. И каждый, кто способствует развязыванию войны, - преступник, кем бы он ни был. Виновный в этом подлежит уничтожению, - жестко отчеканил Никитин.
Председатель прилег на жесткую скамью, ничего не выразив, а его соратники принялись за работу.
Не решились они разбудить Муромцева до самого утра, слушая его не то солдатский, не то генеральский или богатырский храп.
Две редакции приговора были готовы, и на них, положив головы на руки, спали генералы Никитин и Алексеев.
Утром Муромцев проснулся первым и разбудил коллег.
Потом внимательно изучил каждую из двух версий приговора.
Первая, написанная Алексеевым, гласила:
"Ильина Владимира Николаевича, ПРЕЗИДЕНТА ОБЩЕЙ РОССИИ (Алексеев так и написал президента, а не экс-президента!), трижды избранного на этот пост народом, Героя Земли, признанного за свой былой подвиг населением всей планеты, на основе Уголовного кодекса Общей России в его разделе военных преступлений по статье 181–й, СЧИТАТЬ НЕВИНОВНЫМ И ПО СУДУ ОПРАВДАННЫМ ЗА ОТСУТСТВИЕМ СОСТАВА ПРЕСТУПЛЕНИЯ, поскольку забота об экологии Земли в ее грядущем преступлением не является. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Подсудимый освобождается для выполнения своих законных функций".
Муромцев искоса взглянул на молодого генерала Алексеева и пододвинул к себе второй проект приговора. Генерал Никитин пристально смотрел на него. Председатель читал и яростно теребил свою бороду:
"Ильина Владимира Николаевича, смещенного президента Общей России, считать виновным в ухудшении международных отношений, поставив страну под угрозу возмездия со стороны стран, терпящих ущерб от его политики, являющейся ИЗМЕНОЙ РОДИНЕ, и на основании Уголовного кодекса Общей России в его военной части считать означенного Ильина виновным в измене Родине и приговорить к ВЫСШЕЙ МЕРЕ наказания, смертной казни через аннигиляцию в зале суда. Приговор окончательный и подлежит немедленному исполнению".
Председатель положил рядом оба листка, держа в руке старомодное золотое перо, чтобы поставить свою подпись под одним из них.
Сказочный богатырь на картине в золоченой раме так же задумчиво смотрел на распутье, как председатель на два проекта приговора.
Конец Света(Параллели расходятся)
третья повесть–гипотеза в новеллах о двух параллельных, но расходящихся мирах
Параллельные линии не пересекаются.
Эвклид
Параллели сходятся.
И. И. Лобачевский
Придет в должный срок Конец Света.
Семь тысяч пятьсот пройдет лет.
Потоп и Война - мрак без света.
Для жизни людей места нет!Нострадамус. Центурии, I, 48.
Перевод Наза Веца
Не все сбываются катрены.
Я видел то, что может быть.
Спасай ковчег от злого крена,
Меняй мышление и быт.Нострадамус. Центурии, VII, 71.
Перевод Наза Веца
И неразумное дитя Природы
Свой высший разум обретет,
Затратив тяжких бедствий годы,
На яркой мысли дерзкий взлет.Весна Закатова, поэтесса XXI века.
"Рядом с Нострадамусом"
Нет друга большего, чем мать.
А мать у всех людей - Природа.
Наш долг в ее защиту встать,
Не вызвать ярости погоды.Весна Закатова. поэтесса XXI века.
"Рядом с Нострадамусом"
Новелла первая. Утонувший памятник
Взбесились воды. Город тонет.
И лестницы полны людей.
Несчастные напрасно стонут
У верхних запертых дверей.Нострадамус. Центурии, I, 48.
Перевод Наза Веца
На этот раз вода не схлынет,
Не обнажит сухой земли.
На улицах не ездят ныне.
Плывут на помощь корабли.Весна Закатова, поэтесса XXI века.
"Рядом с Нострадамусом"
В спартански убранной, чтоб не расслаблялись спортсмены, раздевалке крытого стадиона, превращенного в гигантский зал заседания военного трибунала, заперлись до вынесения приговора трое судей–генералов, решая судьбу обвиняемого Владимира Ильина, свергнутого президента Общей России, в прошлом космонавта, Героя Земли, спасшего планету от столкновения с кометой. Своим намерением перевести энергетику сжигания топлива на иные, нетрадиционные ее формы он поставил свою страну на грань мировой войны с ополчившимися на нее странами, чье благополучие связано с добычей и продажей нефти.
Два противоположных приговора с требованием смертной казни за измену Родине и полным оправданием обвиняемого виднелись на столе, и на них, положив руки под голову, спали их авторы, генералы Никитин и Алексеев. Председатель суда генерал Муромцев еще раньше уснул на жесткой скамье, заявив, что "утро вечера мудренее".
Сквозь закрытые веки ему казалось, что воздух сгустился перед ним и там возник седобородый старец не в темной мантии, как у него, а в серебристой:
- Вы слепо повторить хотите, что пережил мой неомир. Вам самому увидеть должно, что вызвал смертный приговор.
Генерал Муромцев, не в силах сопротивляться, как это бывает во сне, поднялся, и старец, крепко обняв, повлек его с собой. И оба они перенеслись куда–то в сумрак, где их ждал диковинный аппарат, управляемый косоглазым уродцем с заостренной книзу головой.
Аппарат двинулся с ними в промежуточном измерении, разделяющем, как объяснил старец, существующие параллельные миры. Потом Муромцев оказался на знакомой набережной его родного города шедевров зодчих и ваятелей, строгого и величественного.
Дул пронизывающий весенний ветер. По широкой, в белых пятнах реке плыли льдины то в одиночку, то группами, сталкиваясь и налезая одна на другую. Течение влекло их к морю. Но яростный ураган рвался навстречу.
И представилось Муромцеву, что это вовсе не льды начавшегося ледохода, а всплыли смытые паводком трупы юношей–призывников, посланных им в захлебнувшуюся атаку.
Непогода перешла в бурю. Ледяной поток остановился и вместе с набухающей рекой двинулся вспять. Уровень воды поднимался, льдины, как живые, взбирались по ступеням причала на гранит набережной, и, лишь перевалив через парапет, зеленоватые плиты льда замирали. Потом, подмытые разливающейся водой, они поползли к скале, где, вздыбив бронзового коня, возвышался великий царь, простерши руку к взбесившейся стихии.
Повинуясь старцу, Муромцев оказался в толпе людей, слушавших кого–то с подножья скалы с застывшим на всем скаку всадником.
Муромцев удивился, услышав сквозь рев разыгравшейся бури проникновенные пушкинские строки, произносимые бородатым оратором с волосами до плеч:
…Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури.
И спорить стало ей невмочь.
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ.
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветра из залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова.
Погода пуще свирепела,
Нева вздымалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь.
И вдруг, как зверь, остервенясь,
На город кинулась…
Оратор усилил голос и, как всадник вверху, показал рукой на набережную:
- Кинулась, как сейчас в 2075 году, злобно толкая на берег ледяные чудовища. Так оживает грозное предупреждение преступно казненного полвека назад Владя Иля, чье столетие мы собрались здесь отметить!
"Так вот что будет полвека спустя!.." - подумал Муромцев и поежился, кутаясь в свою мантию. Кошмар продолжался. Бородатый оратор будил совесть генерала:
- Владь Иль еще тогда предупреждал человечество о неизбежности второго всемирного потопа. Виной тому будет "парниковый эффект" от скопившейся в верхних слоях атмосферы углекислоты. Она покроет планету пеленой, пропускающей свет, но задерживающей теплоту. И она перегреет планету. Из–за таяния полярных льдов поднимется уровень океанов. Достаточным окажется шторма в море, чтобы волны перемахнули через ограждающую город дамбу, сооруженную еще в XX веке. Люди не внимали Илю и даже отделались от него, чтоб получить сиюминутную выгоду, торгуя топливом и сжигая его, разъезжая в автомобилях, не только отравляя воздух городов, но и создавая губительную пелену вокруг планеты!
Муромцеву казалось, что в том обвиняют его, хотел бежать прочь, но оцепенение сна приковывало его к месту. В помутневшем сознании смешивались слова оратора с защитной речью обвиняемого Ильина, боровшегося не только за свою жизнь, но и за все человечество.
Муромцев увидел, что поднятые половодьем льдины подползли к людям, собравшимся у Медного всадника. И толпа растаяла.
Генерал точно не знал, как оказался со своим спутником среди бегущих от воды по Невскому проспекту горожан.
Рядом с ними шел бородатый оратор с длинными волосами.
- Простите великодушно, - обратился он к ним. - Я вижу, вы как будто иностранцы и пришли на митинг памяти Владя Иля. Я его внук, поэт, тоже Владь Иль в его честь. Не сочтете ли возможным пойти со мной в квартиру моего отца, адмирала, родного племянника Иля.
- Благодарствуйте сердечно. Мы принимаем приглашенье, - за себя и за Муромцева ответил старец. - Мы действительно издалека. Я - историк Наза Вец, а Муромцев, он генерал.
- Генерал и ученый! - воскликнул поэт. - Так это как раз те слушатели, которым мне так хотелось прочесть свои стишки про генералов Куликовского, Тихомирова, Лебедя из восьмидесятилетней истории. Хоть отвлеку вас от вокруг происходящего.
- Мы охотно выслушаем вас, - заверил старец.
Поэт, придерживая рукой шляпу, начал:
- "Как и Буденовск, город Грозный
В домах заложниками грозный.
Хоть генерал ты Куликовский,
Не вышло битвы Куликовской.Раздался грубый "ультиматум".
Пугал людей без пуль ты матом.
А генерал же Тихомиров
Не смог закончить тихо миром.Считался птицей мира лебедь.
И генерал нашелся Лебедь.
Он удивил бесспорно мир,
Установив там быстро мир.Но нежелаемый успех
Не посчитали за успех.
Казалось без опасности
В Совете Безопасности.Все ж Лебедь вылетел во мрак.
И лишь со щукою там рак.
Быть может, это не завидно.
Но сверху все для глаза видно".
Поэт закончил и вопросительно посмотрел на слушателей. Старец сказал:
- Отвечу тоже каламбуром:
Грозит так мастер скалам буром.
Рифмуете вы крайне ловко.
Плясать на кладбище ж - неловко.
Поэт сразу понял намек и смутился:
- Шутливым рифмам горя вместо
Не в битве генералов место.
Но Муромцев, хоть и во сне, был возмущен и даже обижен. Он–то знал всех названных генералов в лицо и, будучи двадцатилетним лейтенантом, был окружен ворвавшимися в Грозный боевиками–сепаратистами на площади "Минутка". И знал, какая участь после ультиматума и предполагавшегося штурма города ждет оставшихся в нем. Если в Буденновске заложников было 2 000, то в Грозном - 200 000, обреченных на гибель, если бы не вмешательство генерала Лебедя.
- Генералов тех судить, а не поносить каламбурами, - внезапно произнес Муромцев.
Поэт снова обернулся к своим спутникам и сказал:
- Генералу и ученому отец мой будет рад.
Непогода словно наказала поэта за неудачную попытку отвлечься, сорвала с него шляпу, и она поплыла по улице в сопровождении свиты щепок и мусора. Под ногами хлюпало. На голове поэта обнажилась обрамленная волосами лысина.
Мостовая Невского проспекта за столетия своего существования нарастала новым покрытием при каждом ремонте и приподнялась над прежним уровнем, первые этажи зданий стали ниже ее, к входным дверям вели ступени вниз, словно дома ушли в землю, в магазины и к парадным дверям надо было теперь спускаться.
Нагонявшая людей вода вышедшей из берегов Невы, текущей вспять, каскадами стекала по ступенькам ко всем подъездам и полузатопленным витринам.
Снизу выбегали по колена мокрые перепуганные люди, неся детей и таща скарб, погруженный порой в детские коляски. Все устремлялись вверх по Невскому проспекту, не зная, куда они бегут и где спастись.
Муромцев видел расширенные глаза на растерянных лицах, слышал рыдания женщин и бессмысленные перечисления какой–то старушкой оставленных в квартире вещей…
Поэт и его гости шлепали ногами по воде. Она обгоняла их. Та же картина была и на Литейном, куда свернули путники. Первые этажи домов превратились и здесь в полуподвалы, и, как и на Невском, заливались водой. Промокнув уже по пояс, жители в отчаянии устремлялись по менее залитой, приподнятой бесконечными ремонтами мостовой.
Обувь Муромцева и его спутников промокла. Мантия не укрывала от пронизывающего ветра. Беснуясь меж домами, он, казалось, дул то в спину, то в лицо.
Поэту не удалось догнать уплывшую вперед шляпу. И он, давно махнув на нее рукой, первым вбежал теперь вместе с каскадом воды по ступенькам отцовского подъезда и стал подниматься на второй этаж по залитой лишь снизу лестнице. Его спутники шли за ним.
Не осталось на них сухой нитки еще из–за хлынувшего в последнюю минуту дождя. В открытую входную дверь сверкнула молния, и сразу, словно сорвавшись с неба, каменной лавиной рухнул гром.
На площадке второго этажа было сухо. Поэт стал отчаянно звонить в квартиру своего отца.
Открыл дверь сам адмирал и раскатистым басом встретил пришедших:
- Что ж ты, сынок! Все извелись. Наводнение штормовое началось, а тебя все нет! И мы все деда вспоминаем!
- Его не только здесь помянем. Сама Природа вспомнила о нем и затопила город. А я с собой гостей привел. Уважают они деда, и профессор, и генерал.
Сердце екнуло у Муромцева. Уважает ли он обвиняемого, которому по указанию генерал–директории обязан вынести смертный приговор. Для того и назначен был солдат к юристам в трибунал. Если бы проснуться!..
- Гостям я рад и сожалею, что попали вы в шторм с наводнением, какого не было столетие. Я отдал приказ по радиоканалу всем кораблям спустить плавсредства, катера и шлюпки, идти на помощь людям в затопленном Кронштадте и в Питере на залитых островах.
- Надеюсь, папа, очередь дойдет и до нас, и катер приплывет на Литейный - новый проток Невы? - спросил поэт.
- Да. Через двое суток. Мы продержимся на втором этаже, как на палубе корабля в кают–компании. А стол накрыт. Я сам крутился по хозяйству вместо больной жены. Гости наши промокли. Им стоило б согреться чем–нибудь покрепче. Помянем того, кто об этом всем предостерегал.
Всегда готов! - прорезался голос у Муромцева.
Озноб, как в кошмаре, бил его.
- Из тех краев я, где не пьют, - виновато признался старец.
- Мы уважаем традиции любой страны. Но как к вам обращаться, гости дорогие?
- Я, скажем просто, Наза Вец. А Муромцев - он генерал. Платон Никандрович? Не так ли?
Генерал кивнул. Как во сне, у него вдруг стал не открываться рот.
- Пойди, Владь, переоденься. И захвати гостям халаты. Плащи их надо просушить.
- Двое суток! - покачал головой поэт. - С кем вместе, как робинзоны, будем дожидаться судна?
- Робинзоны все свои: мама, сын твой Федя с милой подружкой. Двое моих морячков. Дядя Митя приехать не смог. Профессор, кафедра, проект волновой электростанции, как память о твоем деде. С нами и Весна Закатова, наставница твоя, поэзии звезда. Вода схлынет раньше, чем опустеет стол.
- Как знать, - покачал головой поэт. - Надо видеть взбесившуюся Неву, как ринулась она на берег.
- Значит, будем доедать у соседей или хоть на чердаке. Пока же мы идем вроде как на "пир во время чумы"! - бодро пригласил адмирал. - Заслуга Владя Иля лишь умножается от подтверждения.
- В том безусловно вы правы! - согласился Наза Вец, а генерал насторожился.
Вошли в столовую, где все их ждали. Пришельцы сняли свои "мантии". Тоненькая девушка с васильковыми глазами аккуратно развесила "плащи" на стульях.
- Какой сказочный материал! Его б певице для эстрады! - восхищалась она серебристой тканью.
- Что ж, - обратился адмирал, - хоть и беда за окном, помянем того, кто хотел людей предостеречь и от нее навсегда избавить, за безвременно погибшего за свою идею Владя Иля, Героя Земли и славного трижды президента нашей Родины!
Все выпили, кроме Наза Веца.