Люди на палубе оглядывались. Гигантский факел пылал над водой. Катер шел между домов, где его уже не просили о помощи, видя, как он перегружен. Адмирал через рупор подбадривал их.
Впереди над гладью вод поднималась золотая адмиралтейская игла, а самого здания адмиралтейства видно не было.
Уклоняясь от густо идущего потока утопленников, пришлось повернуть к Медному всаднику. И Николай сделал с него снимок оказавшейся на катере фотокамерой.
Эта фотография затонувшего памятника хранилась в отделе древностей исторического музея неомира, где и произошли эти события.
Если бы на катере был Наза Вец, он узнал бы фотографию утонувшего памятника.
- Ваше генеральство! Платон Никандрович, проснитесь! - тормошили спящего председателя военного трибунала его коллеги–генералы. - Подписывать приговор пора.
Муромцев с трудом открыл глаза, с усилием сел:
- Давайте сюда ваши приговоры.
- Платон Никандрович, - спросил Никитин. - Что это с мантией вашей? Жеваная она. Вы словно купались в ней во сне.
- Во сне, говоришь? - искоса посмотрел на него председатель.
- Возьмите мою мантию. Махнем! Мне куда ни шло, а вам по всей форме надо.
- Конечно, по всей форме, - подтвердил Муромцев. - Так где перо? - спросил он, хотя держал его в руке.
Новелла вторая. Дамбы
Злой ураган поднимет волны
И реки течь заставит вспять.
Придет со зноем голод полный,
Все сорок лет беда опять.Нострадамус. Центурии, I, 17.
Перевод Наза Веца
Вода, что гибелью грозила,
Морозом скована, встает
Там дамбою неодолимой -
Волне не даст прорваться лед.Весна Закатова.
"Рядом с Нострадамусом"
Генерал Муромцев жил со своим сыном Ильей, видным физиком. Жена Ильи оставила его, не пожелав делить мужа с наукой, которой тот отдавал все свое время. И он переехал к отцу.
Илья открыл на звонок входную дверь. Платон Никандрович, измученный, понурый, не смог даже достать своего ключа.
Вторично пришлось ему выносить приговор при требовании прокурора смертной казни через аннигиляцию. Первый раз Муромцев избежал этого, полностью оправдав президента Ильина, признав, что его забота об экологии Земли в грядущее не может считаться преступлением. Но сегодня бывший член незаконной генерал–директории был уличен в продаже антивещества для аннигиляции, открытой сыном Муромцева Ильей. И Муромцев вынужден был как председатель трибунала согласиться с требованием других судей и прокурора подписать смертный приговор преступнику, которому удалось передать только антивещество, а не способ его получения, полностью известный лишь Илье Муромцеву. И казнь совершилась в зале суда. Обвиняемый, тщетно моливший о пощаде, находясь в клетке, мгновенно исчез вместе со стулом, на котором сидел, превратившись в пустоту. Это сопровождалось щелчком воздуха, заполнившим ее, и жаркой волной выделившейся энергии, пахнувшей на судей, как из печи.
Никогда отец не расспрашивал сына, как тому удалось решить проблему аннигиляции, понимая особую секретность открытия. Но оба они одинаково негодовали, что полученное в лаборатории антивещество попало в руки военным и даже военному трибуналу.
- Они сделали меня участником этого варварства! - гневно сказал генерал. В бессилии он прилег на диван и, не раздеваясь, забылся в полусне.
И как было уже однажды, не размыкая век, он ощутил, что воздух сгущается перед ним и там возникает знакомая фигура старца Наза Веца, с седой бородой и в длинном до пят серебристом одеянии.
- Хочу увидеть вместе с вами, - произнес он, - тот мир, где мудрости не вняли, всемирный допустив потоп.
Муромцев покорно поднялся, подошел, и старик, обняв его, перешел с ним в другое измерение.
Они оказались в живописном городе, где вдоль каналов выстроились плотно один к другому трех-, четырехэтажные дома с острыми крышами. Через канал был переброшен мост.
- В Венеции меньше мостов, - заметил Наза Вец. - На месте прежнего трактир! Стоит шикарный ресторан. Названье сохранилось "Дамба".
Они вошли в нарядный зал, и к ним навстречу бросился щеголевато одетый в смокинг с галстуком бабочкой метрдотель, воскликнув:
- Как принимать нам здесь того, чей портрет уже триста лет украшает наше заведение?!
- Мин херц, мне только сотня лет, - по–голландски ответил старец.
- Тогда взгляните сами! Вы словно в зеркало посмотритесь.
- Муромцев сравнил изображение со своим спутником и мысленно, к собственному удивлению, должен был согласиться с голландцем.
- Прошу сюда, сюда. Почетнейшее место для гостей, - суетился распорядитель. - Я вам от души советую посмотреть в музее картину ученика самого Рембрандта ван Рейна "Моисей несет ковчег с заповедями Господними" - и вы снова увидите там себя. А у нас на стене - этюд к этой картине!
- Нам, иностранцам, любопытно, - отозвался Наза Вец.
Усаживая гостей за столик, щеголь занимал их разговором:
- Вам, иностранцам, должен рассказать о легенде, которой мы гордимся. Портрет этот принадлежит не кисти великого мастера, а лишь его подмастерью. Он по памяти рисовал натурщика, которого не смог привести к мастеру из–за вмешательства царя Московского, что плотничал у нас на верфи. Его величество пожелали здесь с ним пировать.
- Завидна память подмастерья, как примечателен и царь.
- Истинно так, дорогой гость наш! Что изволите откушать?
- Не знаю, как нам расплатиться. Наши гульдены стары, - и старец высыпал на стол несколько потускневших монет.
- Мой Бог! - воскликнул метрдотель. - Это же целое состояние! Я не могу его принять. Здесь нужен нумизмат. И, к счастью, он здесь у нас. Став подрядчиком переустройства старых дамб, он наш частый посетитель. Считает, что название наше "Дамба" принесет ему удачу.
И разбитной распорядитель подвел к столику гостей важного голландца со шкиперской бородкой и изрядным животом.
- Вот не угодно ли, мин херц, взглянуть на эти гульдены чеканки семнадцатого века!
- Ну что ж, - пренебрежительно сказал толстяк, - пожалуй, я возьму парочку монет для коллекции, если господа не заломят цену.
- Мин херц, я не предвижу спора, - миролюбиво сказал старец. - Вы лишь заплатите за стол и покажите нам дамбу.
Подрядчик–нумизмат обрадовался. Он за бесценок обретал несомненную редкость. А на дамбу, где велись его работы, ему все равно предстояло ехать.
И когда он вез иностранных гостей по шоссе, его автомобиль с открытым верхом обгонял бесконечную вереницу самосвалов.
- Я поставил их на поток, - солидно и чуть снисходительно объяснял подрядчик. - Каждый фермер, как решило наше правительство, обязан поставить два самосвала своей земли, которую, что ниже моря, еще наши предки отгородили дамбою. Но уровень воды по воле Господа все повышается и заставляет нарастить дамбу, дав тем самым мне заработать. Все во благо Господне!
Показалось неожиданно близкое море, все в белых гребешках от гонимых ветром волн.
Когда подъехали поближе, стало видно, как они в пенных взрывах с грохотом разбиваются о скалистое основание дамбы.
Муромцев заметил каменное изваяние женщины, смотрящей в морскую дать. Оно было уже по пояс засыпано подвозимым фунтом, и очередной самосвал в их присутствии "погрузил" рыбачку в землю уже по грудь. Увидев изумление иностранцев, голландец объяснил:
- Это наша мерка. По договору мы должны поднять уровень дамбы выше ее головы. Потому мы и не убираем статую. Зачем лишние траты! Какие–то рыбаки хотят с нами судиться. Бесполезно!
- А что это за статуя? - поинтересовался Муромцев, и Наза Вец перевел.
- А, пустое! Обычное дело для прибрежных голландцев. Все они рыбаки и веками уходили на промысел в море. А там бывало, что и шторм их застанет. Разумеется, не все возвращались. И на берегу с дамбы смотрели жены или невесты, не появится ли заветный парус. Вот и поставили в память несчастий обычных это каменное чучело. Оно и вашей старой монеты не стоит. В коллекцию ее никто не возьмет. Потому и засыпаем землей. Не тонуть же ей, как невернувшемуся рыбаку!
Он говорил об этом, словно об оказываемой людям благости. Муромцев переглянулся с Наза Вецом, но тот решил не продолжать этот разговор.
Дамба медленно нарастала, а голландская земля как бы опускалась при этом ниже нового уровня моря на намеченные два метра, высоту каменной рыбачки…
По возвращении к ресторану "Дамба" старец отвел Муромцева под один из мостов, скрывшись с ним в углублении, и они, никем не видимые, стали действительно невидимыми, перейдя в другое измерение. Оба оказались в кабинете генерала.
- Вам стоило то посмотреть, как избежать хотят несчастий, через которые обязан мир пройти. Нострадамус написал об этом проникновенный свой катрен:
"Ценою тяжких, горьких бед
Достигнут люди Конца Света.
Лишь мудростью минувших лет
Другою станет вся планета".
И многозначительно взглянув, исчез… Муромцев почувствовал, что сын треплет его за плечо:
- Просыпайся, ваше генеральство! Я завтрак приготовил. Яичницу с ветчиной.
Платон Никандрович сел, протирая глаза:
- Судил одного, а привиделось предупреждение другого.
- Я кофе заварил, поджарив зерна, и прямо из кофемолки в кипяток! Не то что растворимый суррогат. Ты так устал, что даже не разделся.
Генерал поднялся, и что–то звякнуло, покатилось по полу.
- Не нагибайся, я подниму, - сказал сын. - Смотри, какая старина. Чеканки семнадцатого века! Голландский гульден. Ты собираешь древние монеты? А я и не знал.
- Откуда это у меня? - смущенно сказал генерал. - Иди, готовь свою яичницу, а я в Питер позвоню адмиралу. Хочу с ним встретиться.
Сын положил старинную монету на стол и пошел на кухню. Генерал снял трубку телефона.
Молодой адмирал Сергей Александрович Ильин, племянник президента Ильина, переехал в Питер, получив в свои сорок лет высокое звание в связи с назначением начальником строительства в открытом море. Поперек Финского залива создавалась новая дамба, чтобы в шторм при повышенном из–за "парникового эффекта" уровне океана защитить Питер от наводнений. Он удивился желанию председателя высшего военного трибунала осмотреть начавшееся сооружение новой плотины.
- За мною каждое утро к причалу у Медного всадника присылают катер. Если вы завтра утром окажетесь там, мы вместе отправимся пока еще в открытое море. Завтра выходной, но я покажу вам наше недостроенное сооружение.
Его телефонный разговор слышала подруга его жены Марии Николаевны, уже знаменитая питерская поэтесса Весна Закатова, античной красоты женщина.
- Что такое, Сергей Александрович? Экскурсия на место стройки в открытый океан?
- Ну, не в океан, а всего лишь в Финский залив.
- Я - с вами, умоляю! И не пробуйте мне отказать! Мне нужно самой увидеть, как вы защищаете Петра творенье.
- Не знаю, с чего это судья–генерал так этим заинтересовался? Ну, вас, поэтессу, я понимаю и рад вашей компании, правда, вам придется раненько проснуться.
- Да я всю ночь готова не спать. Только возьмите меня с собой.
- Что ж, завтра поутру у Медного всадника свиданье. Давно прелестным дамам встреч не назначал.
- У Медного всадника! Это особенно романтично! Уверяю вас, без нового стихотворения не вернусь.
И прелестная женщина на следующее утро первой оказалась у скалы с Петром Великим на вздыбленном коне.
- Вы, защитник города от описанных Пушкиным наводнений, особенно должны чтить этот памятник. Пушкин вдохновлен был им, написав свою поэму.
- Ну как же, как же, помню, звезда наша! В пути вы уж прочтите нам отрывок.
- Непременно, а вот и ваш генерал, судя по мундиру! - указала она на приближающегося Муромцева.
Адмирал представил его их спутнице и посмотрел на часы. Катер не опоздал и уже пришвартовывался у ступеней, ведших с набережной к воде.
- Прошу вас, Платон Никандрович, и вас. Весна, звезда наша! - пригласил адмирал.
На катере во фронт выстроилась его команда: боцман и два нахимовца из морского училища. Генерал был почти уверен, что "матросиков" зовут Коля и Юра.
Весна Закатова мило улыбнулась им, а Муромцев почему–то внимательно вглядывался в лица юношей.
"Так вот какими они станут в 2075 году!" - подумал он. Катер двинулся по широкой Неве мимо гранитных набережных и возвышавшихся на них великолепных строений.
"Почти через пятьдесят лет, - мысленно поправил себя генерал. - Нет, ребятам будет за шестьдесят. Не те это, не те!.."
Весна Закатова стояла, опершись о реллинги катера, любуясь берегами со строениями строгой красоты, а генерал Муромцев любовался ею.
"Неужели я видел, какой она станет почти через полвека? - задавал он сам себе вопрос. Не могла же она мне присниться! А гульден? Откуда взялся он? Иль я забыл, как приберег его, решив заняться нумизматикой? А было ли такое желание? Не рано ли терять память в его годы?"
Ожившая античная статуя в современном платье влекла к себе генерала, который изо всех сил сдерживал себя. Внутренний голос убеждал его, что она ему в дочери годится. И он вычислял, вспоминая "привидевшееся ему во сне или при путешествии в параллельный мир". Она читала стихи о своей первой любви, когда ей было шестнадцать лет, а она безумно влюбилась во Владя Ильина, нынешнего президента. Муромцев - ему ровесник. Она же - ровесница третьему тысячелетью. Ей лет двадцать шесть, а ему все пятьдесят два! Но ведь бывают же такие браки, бывают! И если правда то, что видел он, то в день столетья Ильина, а также и его, ей было лет семьдесят пять, хотя выглядела она много моложе. Если его двойник–предшественник, тоже Муромцев и генерал, был женат на ней, то был уже столетним стариком, и она не могла не узнать своего "мужа", представшего перед нею на пятьдесят лет моложе, каким он явился в сопровождении старца из параллельного мира. Она не узнала его, значит, не была за ним замужем! И ему не на что надеяться и следует свой пыл второй молодости притушить и не приближаться к привлекательной поэтессе.
Однако вопреки принятому разумному решению он подошел к Весне Закатовой и не нашел ничего лучшего, как процитировать Пушкина:
- "Люблю тебя, Петра творенье…"
Она обернулась и с улыбкой, в свою очередь, произнесла:
- "Невы державное теченье, Береговой ее гранит!.." Смотрите, смотрите! - перегнувшись через реллинги, стремясь к открывшейся красоте, продолжала: - "…по оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен…" Вы любите стихи?
- Не только Пушкина.
- Вот как? И что–нибудь помните? И чье? Есенина, Блока. Ахматовой? - заинтересовалась поэтесса.
- Например, ваше.
- Тогда прочтите. Любопытно, что вы читали?
- "Ты не помнишь, ничего не помнишь?"
- Как, как? - удивилась поэтесса. - У меня нет таких стихов.
- Ну как нет! На музыку Скрябина, его пятую прелюдию одиннадцатого сочинения.
- Скрябина? Я очень его люблю. Вернемся, непременно сразу сыграю эту прелюдию. И стихи напишу. Первую строчку вы подсказали.
И только теперь Муромцев спохватился, что стихи эти он слышал в параллельном мире (или во сне!) и сочинит их, а потом прочитает на крыше во время наводнения Весна Закатова через полвека! Он смутился, но решил выйти из положения.
- Может быть, я спутал. Я хотел напомнить вам ваши стихи о первой любви.
- И тоже, скажете, на музыку? - лукаво спросила Закатова.
- Да, на прелюдию Шопена, кажется. Восьмую.
- Ну, ну! Даже интересно.
Муромцев посмотрел на смеющиеся глаза Весны и теперь, словно на что–то надеясь, прочитал как бы от самого себя:
- Нет рек без берега,
Нет жара без огня,
Без корня дерева
И без тебя меня!
- Откуда вы это знаете? Это из первых моих стихов. Я боялась их даже в свои сборники включать.
- Так они же на музыку, и их пели. Вот я и запомнил, когда это совпадало с моими чувствами.
- Вот за это спасибо! Если мои полудетские чувства могли вызвать такое отношение столь былинного мужчины, я счастлива!
- Хочется вам позавидовать.
- Скоро мы пройдем старую дамбу и выйдем в открытое море. В нем поднимается уровень. Ведь не сразу покончат с этим "парниковым эффектом", если даже и будут строить волновые станции и наращивать дамбы, как в Голландии. Я с интересом и горечью смотрела.
- Как смотрели? - удивился Муромцев. - И видели, как там засыпают землей статую рыбачки, смотрящей в море?
- И вы тоже видели?
- Я–то видел. Но как вы могли видеть?
- Как и вы, на видеоэкране.
- Ах, да! - обрадовался Муромцев. - Может быть, и он по видео это видел, а потом во сне добавил невесть что. Вот, правда, этот старинный гульден!..
- Мне было очень горько.
- Горько? Почему?
- Я пару лет назад была в Голландии и простояла у этой рыбачки несколько часов. Смотрела, как и она, в далекое море. И, как и она, кого–то ждала.
- Ждали? Кого?
- Нет, не я. Я просто думала о ней, о ее чувствах. И написала балладу. Хотите, прочту. Вот видна старая питерская дамба. Представьте себе, что на ней стоит молодая женщина и смотрит, смотрит. И ощущает, что превращается в камень.
- Прочтите, пожалуйста.
- Это тоже пели и даже с оркестром. Я сама написала музыку к этой балладе.
- Не перестаю вами восхищаться!
- Ну что вы! Я просто закончила музыкальную школу, прежде чем начать писать стихи. И поэзия у меня вырастает из музыки. И наоборот.
- И что же вы почувствовали, глядя на море, как и каменная рыбачка? - Весна Закатова, задумчиво глядя в морскую даль, раскинувшуюся за старой дамбой, мягким грустным голосом начала тихо читать, словно для одного только Муромцева, как тому показалось:
- С ревом бьется о скалы
В пенных взрывах прибой.
Камнем горестным стала
Рыбачка с болью немой.Парус свой домотканый
Все ищет, ищет в море.
"Где же ты, мой желанный,
Где же ты, мое горе?!Помнишь, как вместе
Шли с тобою.
Была невестой.
Стала родною.На мысе крайнем
Ждали мы сына…
Вспомнишь, и камнем
Сердце стынет!В волнах лютая воля.
Страшно в бурю с грозой.
Нас рыбацкая доля
Разлучила с тобой…Сын на дне океана,
Муж ушел снова в море.
Где же ты, мой желанный!
Где же ты, мое горе?!
Не удивляйтесь меняющейся ритмике и некоторой свободе строк. Это обусловлено музыкой, которую стихи отражают. Женское горе…
- И этот символ женского горя бездумно засыпают землей, - возмущенно сказал Муромцев.
- Вы знаете, Платон Никандрович, я плакала перед видеоэкраном, смотря на это варварство.
- Это так и просится на музыку. И для этой баллады о рыбачке вы сами написали партитуру?
- О, нет! Я только исполняла на синтезаторе, имитирующем все инструменты. А один мой поклонник, видный музыкант, написал партитуру.
- Поклонник? - не сдержался Муромцев. - И много их у вас?