- Нет, ты не понимаешь. Ты думаешь, твой старик отец у голландцев научился, уже считает, что африканцы не такие люди, как мы. Ошибаешься. Меня столько оскорбляли, что я других оскорблять не стану. Я только боюсь, - да, да, очень боюсь! - за тебя и за свою лавку и за себя самого. Что нам нужно? Только чтобы нам жить тихо и мирно и никто бы над нами не издевался. Тут можно так жить. Не будем мешаться в чужие дела, не будем никого трогать, так, может, и нас не тронут.
Его печальные, умные глаза с мольбой обратились к сыну; они молили его понять, что столетия угнетения и преследования выработали в нем такие взгляды.
Исаак пожал плечами и, сняв очки, принялся их протирать.
- Когда ты жил на родине, ты никого не трогал?
- Никого, - вздохнул старик.
- А тебя все-таки тронули. У тебя убили жену и двоих детей. Мою мать, моего брата и сестру.
- Что ты об этом знаешь? Только с моих слов. Ты тогда был ребенком.
- Нет, ты скажи: убили или не убили?
- Убили, - с болью сказал старик.
- А ты и здесь за ту же песенку - не будем трогать, и нас не тронут.
- Может, здесь люди другие.
- Да, надейся!..
- Что же нам делать, как не надеяться, сынок?
Исаак возмущенно поглядел на отца.
Робкая, понимающая улыбка скользнула по лицу старика. Казалось, он читал мысли сына. Он сочувственно кивнул.
- Да, да. Я знаю, о чем ты думаешь. Ты осуждаешь меня. Ты меня презираешь. Тебе кажется, что твой отец - малодушный трус. Тебе кажется, что и весь твой народ состоит из малодушных и трусов. И ты бичуешь его гневными словами пророков. Так всегда бывает. Так у меня было с моим отцом, и у него с его отцом, и у деда, и у прадеда - с самого начала веков. И так будет до скончания веков. Так будет у тебя с твоим сыном. В мыслях бороться легко. Гнев кипит в сердце, гневом горят глаза. Но попробуй-ка, поборись не в мыслях, а в настоящей жизни!
- Ты даже и в мыслях не пробуешь бороться, - тихо сказал Исаак.
- А разве это уж так плохо - хотеть покоя и чтобы тебя не трогали? - Старик старался разжечь в себе гнев против сына. - Где это сказано, что закон жизни - это борьба и опять борьба и опять борьба? - Но гнева у него не получалось. Он слишком хорошо понимал сына.
Исаак криво усмехнулся.
- А ты обрел покой, отец?
Старик кивнул и повернулся к открытой двери.
- Да, - сказал он со странной печалью в голосе. - Тут, - он положил руку на грудь, - тут у меня покой.
Исаак тоже подошел к двери и остановился позади отца.
- Я знаю, тебе тут одиноко, - проговорил старик, не оборачиваясь. - А эти молодые люди тоже образованные, как и ты. Тебе приятно поговорить с ними, им приятно поговорить с тобой. Но, ради бога, будь осторожен. Нам нельзя ссориться с голландцами.
- Я буду осторожен, - сказал Исаак и неловко погладил старика по плечу.
- Ты хороший мальчик, - сказал старик, глядя вдаль, туда, где солнце уже скатывалось за гребни темных холмов. Если бы его жена была жива, она сейчас стояла бы рядом с ним. Ей понравилась бы эта теплая, ласковая страна. Она так любила тепло. Но она лежит сейчас в холодной земле, далеко отсюда. А какая она была красивая! И какая заботливая мать! А ему она была доброй и верной женой. Жизнь опустела без нее, без легкого шороха ее шагов, без прикосновения ее рук. Он живет теперь только частицей своего существа. Остальное похоронено вместе с ней на старом кладбище.
Исаак заглянул в лицо старику, потом круто повернулся и пошел в комнатку позади лавки, где он устроил себе маленький кабинет.
Он сел у стола и стал глядеть в открытое окно. Его невидящий взгляд скользил по зеленым склонам, которые, то вздымаясь, то опускаясь, тянулись до самого горизонта.
- В чем-то они правы, старики, - прошептал он задумчиво. - Они, по крайней мере, обрели покой, душевный покой.
Какая-то одна неугомонная муха все еще кружила по комнате. Все остальные давно уже спали, сидя на потолке. Только у этой одной еще хватало сил или упрямства, чтобы продолжать свою бесцельную суету и жужжать слабым голоском.
За окном по гладким склонам быстро бежала ночь, торопясь на запад, где, словно столбы в конце беговой дорожки, из-за холма вытягивались длинные солнечные лучи. И надо всем нависла тишина - ненарушаемая тишина бездонного тропического неба и бесконечных просторов вельда.
- Да, они, по крайней мере, обрели покой, - прошептал Исаак и раскрыл записную книжку, лежавшую на столе.
Он прислушался: скрип двери, звон засовов, - отец запирал лавку. Потом глухое шарканье старческих шагов, - отец прошел к себе в комнату.
- Они обрели покой, - повторил Исаак. Но теперь в его голосе была нотка сомнения.
Книжка лежала раскрытая перед ним, но мысленно он шел по пятам за отцом. Он ловил звуки, пытаясь по ним определить, что сейчас делает отец. Но в доме было тихо.
Исаак передернул плечами, словно стараясь что-то стряхнуть, и перевернул несколько страниц записной книжки. Они были густо исписаны мелким тесным аккуратным почерком. Это был его дневник, который он стал вести с тех пор, как приехал в Стиллевельд. Дневник помогал ему коротать долгие, медленно ползущие ночные часы; он брался за него, когда уставал от чтения или от работы над своей книгой, над которой так часто подсмеивался его отец. Он не спеша листал страницы, иногда задерживаясь, чтобы прочитать ту или иную запись. Вдруг он остановился и прислушался. Потом проворно встал со стула, на цыпочках подошел к двери и бесшумно ее растворил.
Через растворенную дверь издалека глухо донесся голос отца. Старик пел. То был странный, древний напев, чуждый европейскому музыкальному ладу. И слова были на чужом языке. Но не к словам он прислушивался, а к голосу - к покорной обреченности, к одинокой безнадежной печали, которая звучала в нем.
- Они обрели покой, - с горечью проговорил Исаак.
Он подошел к двери в спальню старика и распахнул ее. Старик сидел на кровати и пел, раскачиваясь из стороны в сторону. Увидев Исаака, он умолк. Несколько мгновений отец и сын молчали. Потом Исаак сказал:
- Не легок твой покой, а, отец?
Старик увидел ласковый свет в глазах сына, он увидел, как ясно сын понимает те чувства, которые он, отец, испытывает. И он возмутился. Разве правильно, чтобы сын знал больше отца, чтобы отец робел под взглядом сына? Это выбивало его из колеи. Это подрывало самые корни его жизни, той жизни, к которой он привык. Этот взгляд в глазах сына грозил нарушить мир, с таким трудом обретенный им в старости. Он пробуждал в нем чувства, о которых он и сам не знал, что они в нем есть. Может быть, они и правда всю жизнь дремали в нем, похороненные где-то глубоко, задавленные еще в юности… Но сын неверующий, а он - он всегда веровал… Не могут у них быть одинаковые чувства. И все это неправильно. Как смеет этот щенок глядеть ему в душу и видеть его насквозь?
- Вон! - закричал он, вскакивая. - Убирайся вон! - Кулаки его застучали по груди Исаака. Тот поймал отца за руки и крепко их сжал.
- Пусти! - Старик дрожал от ярости. - Никогда у нас в роду не бывало безбожников! Ты позоришь мои седины! Смеешься над моей верой! Пусти!.. Пусти, тебе говорят! - Он вырвал руку и ударил сына по лицу.
На миг все тело Исаака напряглось, потом обмякло. Он отпустил его руки и пошел прочь. Старик захлопнул за ним дверь.
Исаак вернулся к себе в комнату, сел за стол и снова стал смотреть в окно. Ночь уже добежала до солнечных столбов на западе; всюду в ложбинах сгущалась тьма.
Вошла старуха, цветная из Стиллевельда, которая вела у них хозяйство, - она принесла зажженную керосиновую лампу и повесила ее на крюк посреди комнаты.
- У отца пока не зажигайте, миссис Снайдер, - сказал Исаак.
- Хорошо, мистер Исаак, - ответила женщина. - Ужин скоро будет готов.
Исаак с улыбкой повернулся к ней.
- Я его сам позову. Вы только скажите, когда будет готов. И еще, миссис Снайдер, будьте так добры, сварите кофе и оставьте его на плите. Я, видите ли, сегодня жду гостя. Мистер Сварц обещал к нам прийти.
- Ленни Сварц?
- Да, миссис Снайдер.
Исаак усмехнулся, увидев, какой гордостью осветилось лицо старухи. Пожалуй, не стала бы так гордиться, если бы знала, что Мако тоже приглашен.
- Хорошо, мистер Исаак. А булочки подогреть, которые я вчера испекла? Они подогретые очень вкусны.
- Подогрейте, миссис Снайдер. И когда ужин будет готов, скажите мне, а я уж сам позову отца.
Она вышла. Исаак снова принялся листать свой дневник, пока не дошел до последней записи. Он пробежал ее глазами, потом отвинтил колпачок с авторучки и начал писать дальше.
"Старуха Снайдер, - писал он, - пришла в восторг оттого, что Ленни Сварц сегодня будет у нас в гостях. Она, видимо, считает, что это честь для него. Я благоразумно умолчал о том, что будет и Мако.
Отец только что ударил меня по лицу. Должно быть, я сильно его расстроил.
Сегодня я видел нечто очень любопытное. В лавку зашла одна девушка, представительница здешней африканерской аристократии. С ней был этот странный человек, помешанный с умными глазами, Сумасшедший Сэм. Сдается мне, что его увечье - это тоже дело рук каких-нибудь "белых аристократов". Так или иначе, мисс Вильер была занята своими покупками, как вдруг вошел Ленни Сварц. Когда она его увидела, она вся залилась румянцем. В глазах появилось какое-то особенное выражение. У Сварца по лицу ничего не узнаешь. Он умеет владеть собой. Но тут он, впервые на моих глазах, потерял самообладание. Затрудняюсь сказать, какие именно чувства отразились у него на лице, но мне ясно одно - между этими двумя что-то есть. Сумасшедший Сэм тоже это заметил. Его проницательный взгляд так и заметался - с нее на него и с него на нее. От этого Сэма ничто не ускользает. Мне очень хотелось заговорить с ним. Он взглядом запретил мне. Но я еще поговорю с ним, как-нибудь в другой раз.
Ленни Сварц и Сари Вильер! Что из этого выйдет?
Этот поселок вообще интересное место для наблюдений. Ведь таких поселков на этом огромном континенте наберется не одна тысяча. Это всего только крохотная деревушка. Самая обыкновенная африканская деревня. И, однако, здесь есть такие любопытные люди, как Ленни Сварц и Сари Вильер. И Сумасшедший Сэм. И Мако. Он мне очень нравится. Больше, чем Ленни Сварц. Тот чересчур уж сдержан. Какой-то весь скованный. Интересно, как они понравятся друг другу. Это я скоро узнаю.
У меня такое чувство, как будто здесь скоро должно что-то произойти. Не знаю, что. Маленькая африканская деревушка. Это звучит так идиллически. Так просто и мирно. Еврей, цветной и кафр сегодня соберутся для мирной беседы в крошечной африканской деревушке…"
Старуха Снайдер постучала в дверь, потом приоткрыла ее и просунула голову.
- Ужин готов, мистер Исаак.
- Благодарю вас, миссис Снайдер.
- Кофе я приготовила и булочки разогрела.
- Спасибо.
- Можно мне теперь уйти, мистер Исаак? Мне еще надо кое-куда зайти.
- Да, да, пожалуйста, идите, миссис Снайдер. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, мистер Исаак.
Исаак подождал, пока хлопнет наружная дверь, потом встал и пошел к отцу. Он легонько постучал в дверь спальни,
- Кто там?
- Это я, Исаак.
- Что тебе надо?
- Ужин готов. Пойдем ужинать.
- Я не хочу есть. Ужинай один.
Исаак медлил минуту. Потом снова постучал.
- Чего тебе?
- Я хочу тебе что-то сказать, отец.
- Ну, говори.
- Я хочу извиниться.
- Что?
- Попросить у тебя прощения.
С минуту за дверью молчали, потом она растворилась, а из темноты на него глянули глаза отца. Исаак хотел снова заговорить, но отец жестом остановил его.
- Ужин остынет, - ворчливо сказал он. - Идем.
Когда Исаак следом за отцом шел в кухню, на губах у него играла нежная улыбка.
II
Исаак смотрел в окно и улыбался. Он испытывал приятное волнение.
Сзади него, опустившись на одно колено, Ленни просматривал корешки книг на нижней полке.
Мако еще не пришел. Исаак вглядывался в темноту и ловил ночные звуки, чтобы не пропустить его приход. Где-то на Большой улице жалобно завыла собака.
- Несчастный пес, - сказал Исаак, не поворачивая головы.
- Вам-то хорошо, вы его слышите только издали, - проговорил Ленни.
Улыбка снова тронула губы Исаака. Удивительно, как легко ему было с Ленни. С ним он совсем освобождался от своей обычной застенчивости. И объяснять ничего не приходилось. Он все понимал с полуслова. И не нужно было занимать его разговором. Он вел себя как старый знакомый. Лицо его оставалось по-прежнему непроницаемым, но в манерах не было никакой натянутости. Они разговаривали уже с четверть часа, посмеиваясь, перекидываясь беглыми фразами, как будто сто лет знали друг друга…
- Он иногда всю ночь так воет, - сказал Ленни.
- Ужас, - откликнулся Исаак.
- Кошмар.
Исаак снова прислушался, не идет ли Мако.
- Темная ночь, - проговорил он.
- Я скучаю по уличным огням, - сказал Ленни.
- Тоскливо вам иногда? - спросил Исаак, думая о том портрете хорошенькой девушки, который Мейбл с такой гордостью недавно ему показывала.
Ленни перелистывал книгу.
- Теперь, когда открылась школа, уже ничего. Вначале было ужасно.
- Хуже всего первый месяц.
- Значит, мне осталось потерпеть еще одну недельку.
- Да, еще одну недельку, и худшее уже будет позади… Кстати, насчет тоски. - Исаак обернулся к Ленни и, внимательно следя за его лицом, продолжал: - Когда эта девушка, Сари Вильер, только приехала… - Он нарочно остановился.
Ленни поднял глаза от книги.
- Да?..
"Нет, по лицу у него ничего не узнаешь, - подумал Исаак. - Но глаза он все-таки поднял - и даже очень быстро".
- Она чуть с ума не сошла от тоски.
- Давно она здесь?
- Несколько месяцев.
- Вы ее хорошо знаете?
- Нет, почти совсем не знаю. Слыхал только, что она племянница нынешнего владельца усадьбы. Надо думать, какая-нибудь бедная родственница. Когда-то они жили большой семьей, эти Вильеры. А теперь только и остался один Герт. Он последний в роде. Да вот еще Сари. Но ведь вам все это должно быть известно не хуже, чем мне. Вы здесь родились.
Ленни кивнул.
Исаак не сводил с него глаз, следя за выражением его лица, прикидывая, как бы получше сказать то, что было у него на уме. Он мысленно составил фразу, взвешивая каждое слово.
- Ходят слухи, - сказал он, - что Герт не единственный Вильер на свете.
- Вот как?
Исаак еще раз вгляделся в лицо Ленни, мысленно сравнивая его с лицом Герта. Потом продолжал:
- Говорят, что если бы покопаться, то в Стиллевельде нашлись бы еще отпрыски рода Вильеров.
Ленни посмотрел в упор на Исаака. Вся его непринужденность исчезла. Теперь в нем проступило что-то жесткое и настороженное.
- Не все цветные - незаконнорожденные, - негромко сказал он.
- Я этого и не хотел сказать, Сварц, - смутился Исаак.
- Верю, что не хотели. Но я полагаю, что в этот вопрос не мешает сразу внести ясность. - Он потер себе подбородок. - Да. Так что же говорят ваши слухи - где следует искать этих, как вы выражаетесь, отпрысков рода Вильеров?
- В Стиллевельде.
- Вы понимаете, о чем я спрашиваю, - нетерпеливо сказал Ленни.
- А! - Исаак усмехнулся своей скрытой лукавой усмешкой, словно чем-то забавляясь про себя. - Нет, имен мне никаких не называли.
- Так.
Исаак снова повернулся к нему спиной и выглянул в окно. Ленни опять взялся за книгу. В комнату влетела ночная бабочка и стала кружить над лампой. Она кружилась все быстрей и быстрей, все ближе и ближе к свету, пока, утратив всякую осторожность, не пролетела над самым отверстием лампового стекла. Раздался слабый треск. Крылья вспыхнули. Бабочка упала на пол и замерла. Танец вокруг огня окончился смертью.
- Он придет. Еще ведь не так поздно, - сказал Ленни.
- Вы, значит, знаете, что я пригласил Мако?
- Нетрудно было догадаться.
- Пожалуй. А вот, кажется, и он. - Исаак еще дальше высунулся в окно и повернул голову, прислушиваясь. Издали доносился легкий стук каблуков о твердую, сухую землю.
- Вы уже встречались с Мако?
Ленни кивнул, не отрывая глаз от книги.
- Да. В первый же день, как приехал.
Шаги приближались. Исаак поспешил к входной двери впустить гостя. Ленни стал шарить по карманам ища папиросу. С улицы опять долетел заунывный собачий вой.
Вошли Исаак и Мако. Ленни поднялся им навстречу.
Улыбаясь, Мако протянул ему руку. Ленни пожал ее, одновременно всматриваясь в гостя. Впервые он видел его на свету и так близко.
Перед ним стоял стройный и гибкий юноша с темно-коричневой кожей, с улыбкой на губах, с задумчивыми темными глазами. Кожа у него была гладкая, ровная, только широкий лоб прорезала маленькая вертикальная морщинка.
Ленни представлял его себе совсем иным. Насмешливый голос, который в тот вечер, три недели тому назад, прозвучал из темноты, не вязался с этим мягким юношеским обликом. Голос как будто принадлежал другому человеку, крупному, рослому. А этот был чуть повыше Ленни. Но в эту минуту он заговорил - и голос был тот самый.
- Я вас все время ждал. Думал, вы зайдете к нам в школу.
Да. Это Мако. Тот же голос, что Ленни слышал в темноте.
- К сожалению, был занят. Школа, знаете ли, да то да се.
Разговаривают, как на шпагах фехтуют, подумал Исаак.
- Как поживает ваш проповедник? - спросил Мако. - Все молится своему белому богу, чтобы он помиловал мою черную душу?
Исаак снял очки и принялся усердно их протирать, покачиваясь на носках.
- Откуда же у него белый бог, - сказал он, - когда он сам не белый?
Ленни метнул на него быстрый взгляд. Куда они оба клонят?
Исаак надел очки и торопливо стал объяснять:
- Для людей естественно персонифицировать свою религию в каком-нибудь привычном образе. И мне интересно, какой цвет кожи придают неевропейцы своему богу.
Мако засмеялся, откинувшись на спинку стула. Он заговорил медленно, улыбаясь про себя, словно стараясь вспомнить какую-то забытую картину.