Повесть Н. Парыгиной посвящена рабочей молодежи наших дней, ее герои раскрываются в труде, любви и дружбе.
Вадим Егоров, демобилизовавшись из армии, возвращается в родной город и поступает на завод. Его будни заполнены интересной работой, кипеньем комсомольских дел, учебой. Иначе живет бывший одноклассник Вадима Аркадий Рогачев. Он презирает труд, не верит в настоящую любовь, живет, не заглядывая в будущее. Жестоко ошиблась в Аркадии хорошая девушка Соня Назарова. Взаимоотношения этих трех героев и составляют сюжетную основу книги.
Н. Д. Парыгина
Что сердцу дорого
1
Ждет или не ждет?
Обласканное нежарким осенним солнцем, за окном вагона тянется жнивье. А вот промелькнул черный квадрат свежевспаханной зяби. И вдруг все скрылось за придорожной порослью молодых деревьев.
В невольном соседстве стояли тут мрачноватые равнодушные ели, и робкие березки с наполовину облетевшей листвой, и неприхотливые тополя. Кокетливые рябины дразнились красными гроздьями ягод. Но особенно хороши были клены. Их зубчатые листья - желтые, багряные, коричневые - летели мимо, словно стаи больших пестрых бабочек.
Ждет или…
Вадим сидел прямо, положив на столик большие, сплетенные в пальцах руки. Его удлиненное худощавое лицо было неподвижно, но выражение глубоких светло-карих глаз сменялось так же быстро, как осенние пейзажи за окном.
"Соня, моя Соня", - мысленно повторял Вадим.
Разве справедливо, чтобы человека, который четыре года прослужил в армии, никто не ждал? Тогда зачем бы ехать сюда? Ведь приятели-дальневосточники уговаривали его остаться. Один звал в Хабаровск, другой в леспромхоз. Да и самому Вадиму полюбился этот край. Нет, если бы не Соня…
- Товарищ солдат, не поможете мне?
Вадим вздрогнул. Очень полная соседка не могла закрыть очень полный чемодан. Вадим положил на крышку чемодана сильные руки, принажал, крышка заскрипела, но подалась. Женщина защелкнула замки.
- Спасибо. Вы не до Харькова?
- Нет, мне ближе.
Вадим оперся руками о столик и, чуть пригнувшись, стал глядеть в окно. Поезд ровно постукивал на стыках. И спешил как будто, а все же шел нестерпимо медленно. Кажется, предыдущие шесть суток пути не были такими долгими, как эти четыре часа от Москвы.
Сеют озимые… Две березы стоят рядом среди поля, сплелись ветками, точно сестры, и трактор осторожно огибает их. Грачи бойко прыгают на поле, клюют что-то. Ровным строем уходят на край земли, к голубому небосводу ажурные мачты высоковольтной передачи…
Странно, что Вадим робеет перед Соней. Перед голубоглазой девочкой с косичками, ученицей девятого класса, которая по-соседски проводила его на вокзал и даже поцеловала. Смешно так поцеловала: обняла за шею и потянулась к его лицу, а он не сразу догадался нагнуться. Такой и запомнил ее Вадим. Отважной, ласковой и смущенной. Полуребенком-полудевушкой.
Она писала Вадиму письма. Не часто писала. Через тысячи километров шли к Вадиму эти письма, тем более желанные, что ни от кого другого он не получал вестей.
"От невесты?" - спросил однажды Павел Грачев, новый друг Вадима. Вопрос показался Вадиму забавным. Соня - невеста? А Павел не отстал: что пишет, какая из себя, сколько лет. Этот разговор случился в первый год их армейской жизни, Соне тогда было всего шестнадцать. "Порядок! Вернешься - ей двадцать, в самый раз и поженитесь", - предсказал Павел.
Солдаты часто заводили разговоры о том, как вернутся домой, к матерям, к невестам, как сыграют свадьбу и по-хорошему заживут семьей. Ни одного близкого человека не осталось у Вадима дома, и самый дом он продал перед отъездом. Но Соня… Ей уже двадцать. И все четыре года она писала Вадиму. Почему бы им в самом деле не пожениться?
А поезд все несется вперед, погромыхивая на стыках, поезд везет беспокойных и равнодушных, опечаленных разлукой и жаждущих встречи, деловитых командировочных и счастливых отпускников, утомленных путешествием стариков и жадно льнущих к окнам подростков. Чуть покачивается вагон, и остаются позади деревеньки, пригорки, поля с высокими скирдами соломы, небольшая извилистая речка со склонившимися над водой ивами, и снова пестрый ровный строй деревьев заслоняет собой мир.
И вдруг вынырнули из-за леса пригородные постройки. Какие-то склады, домишки, огороды.
"Сейчас будет мост", - подумал Вадим, и через минуту в самом деле замелькали перед его глазами массивные клепаные переплеты моста, повисшего над небольшой и довольно грязной речкой. Справа за речкой открылся город.
Из окна вагона он казался просто обширным скоплением больших и малых домов, разделенных кое-где полосками деревьев, возвышающимися трубами котельных и стрелами строительных кранов. "Вот я и вернулся", - подумал Вадим и почувствовал, что не ради Сони, не ради одной Сони приехал сюда. Вместе с детством и юностью оставалась здесь частица его души. Пусть нелегкое было детство - от этого оно не кажется менее дорогим. С неодолимой властью зовут, тянут человека родные места, и даже в грусти светлым и желанным бывает свидание с ними.
2
- Встречает кто? - спросил проводник, когда Вадим с вещевым мешком за плечами и с чемоданом в руке сошел со ступенек вагона.
- Некому, - коротко отозвался Вадим.
- Что ж так? - с упреком заметил проводник.
Вадим поспешно отошел от вагона, поставил чемодан на перрон и огляделся.
Других встречали. Парень с букетом цветов в руке, приняв у девушки чемодан, бережно помог сойти ей самой. Женщина обнимала немолодого мужчину, он гладил ее по голове, а девочка лет восьми, припрыгивая от нетерпения, спрашивала: "Папа, привез? Привез?" "Привез", - сказал мужчина, и они пошли все трое, дружные и счастливые. Вадим смотрел им вслед и чего-то ждал, хотя ждать было глупо: ведь он не дал телеграммы, и Соня не знала, когда именно он приедет. Осмыслив, наконец, эту истину, Вадим поднял чемодан и направился к трамвайной остановке.
На привокзальной площади ничего не изменилось. Те же голубые ларьки, тот же сквер в осеннем уборе, те же трамваи описывают кольцо. "Куда же идти?.." - растерянно подумал Вадим. Раньше, если спрашивали, куда он едет, Вадим называл город, и все было ясно. Теперь предстояло определить улицу и дом.
"А что, если прямо к Соне?" - испытывая себя на храбрость, подумал Вадим. Но тут же отступил. Нет, немыслимо. Неизвестно, что думает о нем Соня. К тому же она живет с теткой, а тетка есть тетка, само слово-то какое холодное… Надо где-то остановиться.
Как случилось, что у него не осталось друзей? Наверное, потому, что бросил школу. Школьных друзей растерял, на заводе не успел ни с кем по-настоящему сблизиться…
Разве попытаться к Аркадию Рогачеву? Квартира у них хорошая, приютят на несколько дней, а потом можно будет что-нибудь придумать. Конечно, самое лучшее - к Аркадию. Они не переписывались, но ведь не клочком же бумаги измеряется старая дружба. А в школе они были настоящими друзьями. Их в учительскую вызывали вместе даже тогда, когда уличить в очередном озорстве удавалось только одного. Ох, и вытворяли же они…
Вадим улыбнулся, вспомнив былые проказы, но тут же улыбка погасла от какого-то неловкого, стесняющего душу чувства. Это чувство было поздно осознанной виной перед матерью.
Вадиму было десять лет, когда он, проводив отца на фронт, возвращался с матерью с вокзала. Вот с этого самого вокзала. Только тогда поезд уходил ночью, все вокруг было черно, и мать все время спотыкалась, наверное, от непривычки к затемненным, без единого огонька улицам.
С тех пор трудно жилось Вадиму и его матери, как и всем в войну. Мать приходила с завода усталая, почерневшая и, едва переступив порог, тихо и робко спрашивала: "Писем нет?" И только в те дни, когда получали от отца письмо, оживала и молодела.
Все письма Вадим распечатывал первым. И тот роковой конверт с похоронной он тоже распечатал первым и целую неделю не решался отдать матери.
Горе придавило ее. Она сгорбилась, поседела, сделалась равнодушной ко всему, даже к сыну. А Вадим стал хуже учиться, курил, досаждал учителям дерзкими проделками. Мать часто вызывали в школу. "Ну что я могу с тобой сделать, что?" - беспомощно спрашивала она и плакала. В такие минуты он жалел мать, обещал исправиться. Но вскоре все начиналось сызнова.
После очередной неприятности в школе и тяжелого разговора с матерью Вадим бросил учебу и пошел работать. Мать часто болела. Вадим стал сердечнее, оберегал ее от волнений, помогал по дому. Но все труднее дышала мать, все больше слабела. За год до того, как Вадима призвали в армию, она умерла. И только после ее смерти понял Вадим, как близка и дорога была она ему.
По-разному сложилась у Вадима и у Аркадия жизнь. И характерами вышли они разные. Вадим посерьезнел, стал тяжеловат на подъем, даже танцевать не научился, любил читать и много размышлял. Аркадий перед разлукой оставался по-мальчишески живым и веселым. Каков-то он теперь?
От вокзала до дома, где жил Аркадий, было довольно далеко. Трамвай шел узкой и очень старой улицей. Разделенные заборами, стояли в ряд невысокие, потемневшие от времени, но крепкие еще домики. Вот поднялось между ними четырехэтажное кирпичное здание с большими светлыми окнами и с балконами. Еще такое же. Снова мелкие деревянные домишки, рубленные, быть может, в прошлом веке. А вот стройка. Вырос пока только первый этаж. Кран осторожно подает каменщикам люльку с кирпичом.
На крутом повороте Вадим увидел на мгновение широкую асфальтированную дорогу, круто поднимавшуюся вдаль, стройный ряд тополей и каштанов, и за их густой, пропыленной и поблекшей зеленью - двухэтажные и трехэтажные дома. Это был уже центр города. На следующей остановке сходить.
"Дома ли?" - с тревогой подумал Вадим, поднимаясь по знакомой полутемной лестнице. Но едва он нажал кнопку звонка, как послышались шаги, и, распахнув дверь, сам Аркадий предстал перед ним. Несколько секунд - но обоим показалось - долго - они стояли, пытливо и вопросительно глядя друг на друга, точно незнакомые.
- Вадька! - воскликнул наконец Аркадий. - Ты?!
В голосе друга Вадиму почудилось веселое удивление. "Прежний", - подумал Вадим, и ему самому сделалось легко и весело.
- Не ожидал? - спросил он.
- Да проходи, что ты остановился в дверях! Отслужил? Прямо с вокзала?
- Ну, здравствуй, - с некоторой торжественностью проговорил Вадим, поставив чемодан и протягивая хозяину руку.
Аркадий чуть поморщился от энергичного рукопожатия.
- Здоров стал. А длинен до чего!
- Рос, не ленился, - улыбнулся Вадим. - Дома-то есть кто?
- Я один.
Вадим снял рюкзак, поставил на чемодан и заглянул в комнату.
- Вон как вы теперь живете.
- Да. Не то, что на старой квартире, правда? - с невольным хвастовством спросил Аркадий.
- Куда там!
Большая комната казалась тесной от обилия вещей. Почти треть ее занимал рояль, хотя - Вадим знал - ни Аркадий, ни его родители не играли. Над диваном спускался до полу дорогой ковер. Круглый стол был накрыт какой-то старинной бархатной скатертью, на мягких креслах - чистые, искусно вышитые крестом полотняные чехлы, вдоль одной стены - приземистые вместительные шкафы с полками, сплошь уставленными томами подписных изданий.
"Не останусь я тут", - подумал Вадим, почувствовавший себя от этой неожиданной роскоши как-то стесненно.
- Проходи сюда, - пригласил Аркадий в другую комнату.
Спущенная шелковая штора смягчала солнечный свет, придавая комнате очень уютный вид. Огромный фикус широко раскинул ветки. Мебель блестела новенькой полировкой. Из этой комнаты дверь вела еще в третью - спальню.
- Вот так и живу, - самодовольно проговорил Аркадий. - А главное - один.
- Один? - недоверчиво переспросил Вадим.
- Угу. Сторожем. Предки уехали в Воркуту за длинными рублями, а меня оставили квартиру караулить. Платят пятьсот гульденов в месяц.
- За такую квартирку с тебя надо пятьсот брать.
- С меня не возьмешь, - засмеялся Аркадий. - Гол, как сокол.
- А убирает кто же?
- Домработница приходит. А так - сам себе хозяин, вот что приятно.
- Щедрый, выходит, стал у тебя папаша?
- Черта с два. Еще скупее, чем раньше. В трамвае копейку переплатит - ночь не спит. А стипендию мне вынужден платить: боится, как бы я не размотал все это барахло. Взял слово, что буду беречь вещи и учиться. И к тому же мамаша посодействовала: "Мальчик должен жить прилично". - Аркадий так похоже, растягивая слова и томно опустив глаза, скопировал мать, что Вадим засмеялся.
- Все такая же?
Аркадий сразу понял вопрос. У его матери была одна слабость, над которой подшучивал чуть ли не весь город.
- Такая же, - он безнадежно махнул рукой. - Отец лысый давно, а она все ревнует его к каждому столбу. На работу провожала и встречала, пока не уехали. Летом приезжали в отпуск - по пятам ходила. Теперь, поди, вся Воркута обхохоталась над ними. Умыться хочешь? Заходи сюда, а я сейчас чай поставлю. Недавно газ провели.
У Вадима потеплело на сердце от гостеприимства товарища, и он почувствовал себя немного виноватым перед ним.
- Все собирался тебе написать, - сказал он, - да как-то не получилось.
- Я и сам писать не люблю, - беззаботно заметил Аркадий. - Валяй, мойся.
- Тебя-то в армию из-за ноги не взяли? - спросил Вадим, с удовольствием плескаясь под краном.
- Да. Спасибо этому охотнику, что подстрелил меня тогда. Сколько лет клял его, а теперь благодарю. Не люблю жить по команде. А хромаю чуть-чуть, почти незаметно. Девочки меня все равно любят, отбою нет. Ну, ты посиди, надо в магазин сбегать.
- Пойдем вместе, - возразил Вадим.
Стол сервировали наскоро и по-холостяцки: бутылка водки, банка килек, огурцы, соль, черный хлеб, нарезанный толстыми ломтями.
- Ну, с приездом, - проговорил Аркадий, поднимая рюмку.
Выпили, закусили.
- Рассказывай, как жил, что видел, - начал Аркадий.
- Что рассказывать. Одно слово: служил. Места красивые на Дальнем Востоке. Остаться даже хотел там.
- Что ж не остался?
- В родные края потянуло. Так ты учишься? - помолчав, спросил Вадим.
- Нет. Какой толк? Кончают десятилетку и идут каменщиками на стройку. Дикость!
- А как же отец?..
- Отцу написал, что учусь, раз уж у него такая блажь.
- Значит, работаешь?
- Тоже нет. Давай долью, - предложил Аркадий, берясь за бутылку.
- Спасибо, не надо, - возразил Вадим, решительно отодвигая рюмку. - Нельзя мне.
- Брось.
- Нет, не могу. Ты выпей один. У меня еще дело одно, понимаешь…
- Вот как? Ладно, вольному воля.
Аркадий залпом опорожнил рюмку, заметно опьянел.
- Работал контролером на заводе, попал под сокращение. Третий месяц сижу на этой несчастной отцовской полтысяче. Не хочется без разбора совать шею в петлю, а подходящего ничего нет.
- Не скучно без дела-то?
- Скучно. И на работе скучно, и без работы. Не удалась мне жизнь…
"Прикидывается?" - подумал Вадим и пристально посмотрел на друга.
Нет, не прежним выглядел Аркадий. Раньше времени поредели красивые вьющиеся волосы, две залысины заметно выделяются надо лбом. Брезгливо опустились углы рта. Беспокойно, угрюмо и как будто неуверенно глядят черные цыганские глаза.
- Тебе-то не удалась? Все условия: и учиться можешь, и что хочешь… - начал было Вадим.
Аркадий не слушал и грустил, похоже, искренне. "Может, потому и не удалась тебе жизнь, что все имел", - подумал Вадим.
- Жениться-то не думаешь?
Аркадий долго и странно посмотрел на друга, точно хотел открыться в чем-то, но вместо этого снова потянулся к бутылке и резко бросил:
- Нет, не думаю. - Он жадно выпил. - Можно и без этого прожить. Есть такие девочки… Я тебя познакомлю.
Вадим вдруг почувствовал, что Аркадий пьян. И что вовсе они не друзья - чужие, разные люди, которые когда-то давно были мальчишками. Хорошими, хоть и озорными, мальчишками. Ему стало жаль прошлого.
- Я пойду, - сказал Вадим и встал.
Аркадий поймал его за руку, усадил снова.
- К девчонке? Брось. Подождет. Ты думаешь - это любовь? Я сам так думал. Никакая не любовь, обман все. Женятся, разводятся… Или грызутся всю жизнь, как мои предки.
- Не все так, - возразил Вадим. - Может, ты ее не знал, любви…
- А ты - знал?
Вопрос прозвучал завистливо, почти зло. Вадим не ответил.
- Ну, спасибо тебе, - сказал он. - Мне пора.
- Ладно, иди, - согласился Аркадий. - Жить будешь у меня.
- Не беспокойся, - сухо сказал Вадим. - Я устроюсь, у меня тут знакомые.
- А я кто? - обиделся Аркадий. - Я тебе не друг?
Аркадий сделался приветлив, от души упрашивал Вадима остаться у него. Вадим подивился, как быстро меняется его настроение. Потом подумал, что Аркадию, наверное, очень одиноко в этой богатой квартире, и сдался.
- Ладно, - сказал он, - несколько дней поживу. Устроюсь на работу - перейду в общежитие.
Аркадий обрадовался.
- Давно бы так. Ты что ж, в солдатском и пойдешь? Постой, хоть одеколоном побрызгаю. Не имеет значения? Чудак! Для девчонок только это и имеет значение. Ну-ну, не хмурься. Твоя - не такая, как все, особенная, как же!.. Ступай. Желаю успеха!
3
"Да, особенная", - мысленно продолжал Вадим разговор с Аркадием, быстро вышагивая своими длинными ногами по родной улице.
Она не изменилась, эта просторная окраинная улица с деревянными подгнившими тротуарами и засохшей на дороге грязью. Освещенная осенним солнцем, она тиха и пустынна, ни одного прохожего, только две девочки у края дороги играют в классы.
Вадим невольно ускорил шаги, увидев низенький, вросший в землю домик, над которым раскинул ветви высокий тополь. От этого тополя в комнате всегда было полутемно. У ворот еще стояла покосившаяся скамейка - мать любила сидеть здесь по вечерам. Вадим представил ее себе, худую, сутулую, в темном платье, и на миг даже мелькнула нелепая мысль: вдруг появится сейчас из ворот? Захотелось войти в дом, но он тут же раздумал. Зачем? Незнакомые занавески висят на окнах, чужие люди живут теперь под этой крышей…
Он прошел еще немного и остановился перед другим домом, который был выше, новее и крепче. Здесь жила Соня.
Вместе с теткой она переехала сюда незадолго до призыва его в армию. Однажды, возвращаясь с работы, Вадим увидел грузовую машину с вещами. Худенькая девушка и какая-то немолодая женщина беспомощно возились с диваном, не зная, как снять его с машины, а шофер сидел на обочине канавы и, отвернувшись, курил.
Вадим подошел, молча помог сгрузить и внести в комнату вещи.
Так они познакомились.