Действительно, всюду полно было народу. В более широких местах рыбу тащили неводом, в чаще отцветших кувшинок, широко раскинувших по воде листья, хлюпали наставки. Рыбаки брели по пояс в воде, растягивали бредни под ветками ив, спугивая рыбу, притаившуюся в ямах. Плескались удочки, отяжелевшие от гроздьев дождевых червей, один за другим вздетых на крючок, колебались в воде переметы, растягиваемые на ночь с одного берега до другого. Повсюду чернели верши - в плавнях, заводях, проливчиках, в протоках, в чаще тростника.
- Да как же не ловить? Раньше, бывало, и меньше поймаешь, а в руках больше остается…
- Совсем истребят рыбу.
- Да, и здесь, и там, на реке…
- В реке ее и так немного…
- Все-таки.
- В реке одна мелкота, да хоть знаешь, что для себя ловишь. Хоть есть, что в горшок положить да сварить.
- Воды из года в год меньше, вот и рыбы все меньше.
- Откуда ей там взяться? Здесь, в озере, еще водится. Здесь ее не так-то быстро выловишь.
- За четырнадцать-то лет справятся небось. К тому времени ничего не останется.
- Так что же будет?
- А ничего. Ложись и помирай, - мрачно ответил Павел, глубже погружая весло.
Там, где рукав, впадающий в озеро, раздваивался, вода в реке сверкала широким разливом среди рыжеватых лугов, уже тронутых ночными осенними заморозками. Здесь ловили неводом четыре человека, вся семья Капрынюков. Двое на берегу держали крепкие канаты. Двое с лодки вытягивали канат. По заливу медленно скользил дуб - лодка, выдолбленная из цельного ствола. Дуб описывал широкий круг, медленно приближаясь к плоскому берегу. По илистому дну волочились тяжелые камни, вспахивая нанесенные весенним половодьем песчаные лавы в середине реки. На воде покачивались белые поплавки, завитки березовой коры, светлыми точками отмечая границы круга.
Канаты все более сближались. Лодка направлялась к берегу, волоча за собой уже почти сомкнувшуюся сеть, пока не ударилась о поросший травой пригорочек. Теперь все четверо покрепче уперлись ногами, быстрыми движениями притягивая к себе невод. Сеть появилась из воды. Ячейки ее были затянуты радужной пленкой. Огромная щука подпрыгнула, стремясь от берега к середине, к реке, к спасению. Узкое длинное туловище мелькнуло в воздухе и снова упало в невод, пружинящий, словно сетка над цирковой ареной.
- Живей, живей! - лихорадочно покрикивал Капрынюк-отец.
Сыновья тянули. Павел заехал от воды и несколько раз ударил веслом, отпугивая щуку от краев невода.
Невод было видно почти целиком, всю его широкую, натянутую поверхность, вогнутую в центре замыкающегося круга. Березовые завитки стремительно трепетали. Словно молнии, проносились быстрые щуки, поблескивая на солнце мелкой чешуей. До них уже добирались темные руки рыбаков, проворно хватали их за узкие темные головы и кидали в маленькую лодочку-садок, привязанную к борту лодки. Кое-где в неводе бился радужный окунь, зацепившийся острыми жабрами за предательские веревки. Словно кусочки серебра, мелькала плотва. Мелочь бросали прямо в лодку, где она трепыхалась, хлюпала и металась по мокрому дну. В лодку стягивали и собранные складки невода, и в каждой складке, в каждом углублении таилось туловище щуки. Рыбаки подтягивали невод осторожно, чтобы не прозевать, не дать выскользнуть ни одной рыбешке. Отряхивая невод, они собирали его в лодку, где он вырастал, как мокрый серый ворох сбитых дождем осенних листьев. Старик еще раз наклонился и выбросил в воду ком глины, захваченный неводом со дна.
- Хорошо сошло, - похвалил Павел, глядя на серебряную груду мелкой рыбешки и на полный садок у лодки.
- Да, порядочно… - подтвердил Капрынюк.
Теперь уже можно было похвалить улов - они не собирались забрасывать невод вторично.
- Да, изрядно, да что с того? Для себя, что ли, ловим?
- Что-нибудь да останется, - заметил Павел.
- Ничего не останется, ничего, разве что немного мелочи снесешь домой сварить. Невод-то ведь не наш…
- От инженера?
- От него. Мой давно порвался, пришлось взять. А теперь вот плати - кто его знает, когда выплатишь?
- Осенью на озере будем ловить, язей в этом году сила, вот и выплатите.
- Куда выплатить!.. Свалял дурака - взял этот невод. Как же не взять, даром дает… Черта там даром, пальцы в воде сгниют, пока это "даром" отработаешь.
- Плохо дело…
- Конечно, нехорошо.
- Работаешь, работаешь, а какая польза от этого?
- Как при барщине.
- А чем сейчас не барщина?
- И откуда теперь эти деньги брать?
- Да вот только что, может, поросенка к зиме продашь, что-нибудь останется.
- Большой у вас?
- Пуда на три, больше не будет. Чем его откармливать?
- Почем нынче дают?
- Смотря какая ярмарка. На той неделе во Влуках будет, староста объявлял.
- Пожалуй, и мы соберемся. Баба моя хотела еще подержать его немножко, да куда там… И на соль надо, и на все…
Они задумались, загрустили. Капрынюки очищали невод, собираясь плыть домой. Павел поплыл с наставками дальше. Семенюк за ним.
Рыбу ловили по целым дням. Жнитво окончилось, работы не было. Лошади снова огромными табунами бродили по выгонам и вечером, развевая гривы и топоча неподкованными копытами, бежали в деревню. Коровы паслись на скошенных лугах и на золотящихся короткой соломой стернях, зеленых от сорняков, обрадовавшихся, что хлеба уже не заслоняют от них солнце. Воробьиное просо горело пурпурными и карминовыми звездочками. Кое-где виднелись хрупкие стебли и бледные, вторично зацветшие осенью головки васильков. Сонная тишина нависла над полями, где зеленели уже только полоски картофеля, да и те кое-где начинали буреть. Впрочем, от этого раннего картофеля нечего было ожидать хорошего сбора. Бабьи когти выцарапали из-под стеблей мелкие водянистые клубни, остальные выковыряли ребятишки, которые жгли костры в ночном. Картошка в эту пору была нехорошая - мелкая, редкая, невкусная. Она не давала ни силы, ни сытости. Да и жаль ее было - ведь она могла еще подрасти, окрепнуть, дать вдвое больше пищи. Но ничего не поделаешь - у кого было хоть немного хлеба, у того картошка могла еще дождаться в поле своего времени. Но у кого хлеб погорел на песчаных холмах, вымок в ложбинках, тот уже сейчас, хотя лето еще только начало клониться к осени, ощущал горький вкус предвесенней голодовки. Ситник сейчас никуда не годился, прямо как корка, сухой, лишенный сока. Стебель трескался, жадные зубы вонзались в пустоту с высохшей, как проволока, сердцевиной. Отцвела майна, и женщины уже не выходили в утренние часы собирать мелкие бледно-зеленые зернышки, которые, если их сварить в молоке с водой, имели видимость еды. Да и воды в молоке становилось все больше - коровы доились плохо, пора буйной весенней травы давно миновала. Уже теперь, хотя калина еще стояла в красных гроздьях и листья на деревьях еще зеленели, приходилось рассчитывать, до каких пор хватит сена.
Упали цены на скот - слишком много пригоняли его на каждую ярмарку. Всякому хотелось освободиться на зиму от лишних ненасытных ртов. Немного выручали лишь грибы - ребятишки по целым дням бродили за ними по лесу. Времени у них хватало - школы в деревне не было. И все ели грибы, вареные и печеные на кострах, а были и такие, которые можно было есть сырыми. Единственная же надежда на получение наличных связывалась с продажей кабанчиков.
Во Влуки отправилось множество народу. Ехали на лодках, на подводах, шли пешком, положив свинью на соседскую подводу. С самого рассвета - куда там! - еще задолго до рассвета по всей деревне раздавалось дикое верещание выводимых из хлевов и связываемых животных. Они визжали, как безумные, будоража собак, которые поднимали упорный, бешеный лай.
Стефек подсел на подводу Семенюков. Собственно говоря, ему нечего было делать на ярмарке, но его радовала толпа народу, теснящегося на влуковской площади. Притом он рад был ехать куда угодно, лишь бы сбежать из дому от ворчания матери и мрачного лица Ядвиги, которая все чаще погружалась в свою долгую молчаливую задумчивость.
Он сидел на козлах с самым младшим Семенюком, Владеком. Перед ними тянулась пыльная узкая дорога, полная ухабов, ям, глубоко изрезанная колеями, которые еще с весны вдавились в сырую почву, да так и остались, застыв, словно отлитые в твердом металле… Повозка подпрыгивала, и большая свинья, лежавшая в ивовой корзине, всякий раз сердито хрюкала от толчков.
Их обогнала подвода Капрынюков, и Карий ускорил рысь, словно вид Гнедого, запряженного в соседскую телегу, побудил его к соревнованию. Стефек смотрел на длинную гриву лошади, развевающуюся под изгибом высокой дуги, втягивал в ноздри острый приятный запах лошадиного пота. Как хорошо, что он все-таки поехал! Что веселого дома? Работы теперь немного, уборка хлеба закончена, и мать все чаще ворчит по поводу его частых отлучек, которые теперь уже невозможно оправдать косьбой или пахотой. Между тем безнадежная печаль, которой веяло от старого дома, невыносимо угнетала его. Да еще эта Ядвига - иногда ему хотелось поговорить с ней, так просто, по-человечески поговорить, как-то помочь ей, может, и посоветовать что-нибудь, но из этого ничего не выходило. И вообще она какая-то странная. Вот хоть и тогда, когда он спросил о Петре. Ведь это было так важно, Семен так просил узнать, не оставил ли чего Петр, а она ни слова. Да еще переспрашивает - какой, мол, Петр? А между тем ведь она была влюблена в Петра, любила его, это было совершенно ясно для всех. И вот теперь она мирится с тем, что мать беспрестанно приглашает этого Хожиняка. И сама сидит, слушает, не возражает, похоже, что в конце концов согласится выйти замуж за осадника. Как же у нее обстояло дело с Петром? Конечно, ждать десять лет очень трудно, но все же в голове Стефека не укладывалось, как она могла так быстро забыть того. Ведь его арестовали только прошлой осенью, еще года нет. Удивительный народ эти девушки. И притом брак с Хожиняком означал нечто большее, чем просто замужество. Хотела этого Ядвига или нет, - он означал полный разрыв с деревней.
- Глядите, ходит, ищет, чего не потерял, - сказал Владек, показывая кнутом в пустое поле.
- Кто?
- А этот, из комендатуры.
Стефек поднял голову. По широкой стерне, переходящей у реки в лес тростника, брел Людзик. Его синий силуэт четко выделялся на бледном фоне сжатого поля. За плечами виднелся ствол винтовки.
- Все ищет Ивана?
- Кто его знает! Может, Ивана, а может, и нет… Высматривает, такое его дело. Вчера к Семену заходил.
Стефек беспокойно шевельнулся. Колеса телеги загремели по шаткому мостику, перекинутому через разлившееся болотце, в котором живым огнем горело яркое отражение солнца.
- К Семену? Зачем?
- Да так… Спрашивал, кто теперь ездит на другую сторону да не ночует ли у него кто. Известно, с чем они спрашивают.
Из-за зеленой стены леса выглянула белая башенка костела во Влуках. На лесной дороге громыхание телег стало потише, заглушенное песком и опавшей сосновой хвоей.
- Вон уж и Влуки видать.
- От леса не больше двух верст.
Стройные красные сосновые стволы медленно расступались. Теперь местечко было видно как на ладони, с одной стороны башня костела, с другой - круглые зеленые купола церкви.
Проселочная дорога перекрещивалась с другими, пока все они не слились в широкий тракт, ведущий к реке.
- Эй, давай паром! Па-ро-о-ом!
У въезда на паром собралась уже изрядная толпа народу. Какая-то женщина билась с упрямой тощей коровой, которая ни за что не хотела спуститься с высокого в этом месте берега. Медленно съезжали и выстраивались одна за другой подводы. От противоположного берега отчалил большой паром. Затрещала лебедка, наматывая канат. На пароме суетились трое обнаженных по пояс людей с огромными жердями. Он плыл бесшумно, пока не стукнулся о мостки, толкнувшись в серые края старых досок.
- Помаленьку, помаленьку! У самой морды держи ее, у морды!
Мужики слезали с подвод, осторожно ведя под уздцы лошадей. Загремели под копытами доски парома, гул далеко разносился по воде.
- Куда вы лезете с коровой?
- Помаленьку, помаленьку, все поместятся!
- Не погоняй, а то если конь рванется, он мне весь паром разобьет!
- Эй, бабочки, вот сюда, сюда, станьте себе в уголок, а не лезьте прямо под лошадей!
Три подводы выстроились в ряд на пароме. Теперь посыпались пешие.
- Всех заберу, всех, не толкайтесь!
Стефек стал у высокого борта. Паром медленно оседал, все глубже погружаясь в воду. Линия воды поднималась, раскачиваясь медленными всплесками.
- Готово?
- Готово.
- Ну, айда!
Длинные окованные жерди глубоко погрузились в воду, уперлись в дно, и паром, медленно отчаливая, качнулся, заколебался под ногами. Лебедка затрещала с другой стороны, канат натянулся, и паром медленно, величественно поплыл поперек реки. Снова стукнулся о мостки. Никто не платил - выгоднее было заплатить на обратном пути сразу за оба конца. А у некоторых, может, не было в кармане пяти грошей, они рассчитывали раздобыть их в местечке.
Высокая липовая аллея вела к площади, где было уже полно народу. Плотно сбились телеги, раздавалось лошадиное ржание, крик уток и кудахтанье кур, но весь этот шум покрывался ужасающим, пронзительным визгом свиней. Как раз туда, за площадь, где возле рельсов узкоколейки шла торговля свиньями, и подъехал Стефек с Семенюками. Здесь все шло точно, как часовой механизм. Свиней снимали с подвод, загоняли в стоящую на весах сколоченную из досок "каютку", весовщик писал квитанцию, мужик с квитанцией отправлялся к кассиру, который сидел в своей будке тут же, рабочие грузили свиней в открытый вагон. Никто не торговался, цена устанавливалась заранее.
- По порядку, по порядку!
- Один за другим подъезжайте.
- Куда вы пихаетесь?
- До вечера все успеют!
- У меня две свиньи.
- Ну и что с того? Одна или две, все равно надо очереди дожидаться.
- Почем дают?
- По пятьдесят грошей за кило.
- По пятьдесят? Постойте, сколько же это выйдет за пуд?
- За пуд? А вот сосчитайте…
- По пятьдесят. А помните, бывало, по восемьдесят платили?
- Что по восемьдесят, давали и по злотому!
- Все подешевело.
- Только не то, что приходится покупать.
- Конечно, нет…
- О, глядите, какую здоровенную свинью волокут!
- Пудов на пятнадцать будет, а то и больше.
- А у вас большая?
- Да разве я знаю? Не взвешивал. Пудов пять или шесть будет…
- И так порядочно денег получите.
- Уж там ждут с податями, не беспокойтесь.
- Ой, так, так!
- Медленно что-то двигаются.
- Понятно, пока свешают, пока квитанцию напишут, пока что…
- А тут жара, не приведи бог!
Действительно, солнце палило, словно в июле. Высоко над кронами лип кружились черные грачи, плавая в воздухе над башенкой костела, резкими линиями рисующейся на небе. По обе стороны улочки пестрели лотки с галантереей, с леденцами и конфетами, вокруг них теснились женщины и дети. Вдруг из какой-то корзинки вырвалась курица и с испуганным кудахтаньем побежала между двумя рядами торговок. Дети ринулись в погоню.
- Лови, лови!
- Заходи с той стороны!
- Пролезай под телегой!
- Караул, все горшки побьет!
Курица отчаянно кудахтала, целый фонтан перьев взвился в воздух. Наконец, запыхавшийся мальчонка схватил ее и, красный, потный, торжественно вручил владелице.
- Ишь ведь, и крылья связаны, а ухитрилась выскочить.
- Хоть теперь-то за ней смотрите, а то она еще у вас улетит с грачами.
- Худая, как грач, так, может, и улетит.
Кто-то засмеялся. На свином базаре скрипели возы, постукивали весы, мужики медленно отходили от кассы, тщательно складывая полученные деньги и пряча их за пазуху, под порыжевшие пиджаки.
Подвода Семенюков добралась к весам лишь около полудня, когда кое-кто уже гнал лошадей обратно из местечка, по направлению к деревням, затерявшимся среди сети вод, среди путаницы речных рукавов.
Семенюк стал при помощи Стефека сгружать свинью, когда их внимание привлек оживленный разговор у весов.
- Как же это так, семь пудов, ровно семь пудов? Я взвешивал кабана сегодня утром, прежде чем из дому выехать! Семь с половиной пудов было, чтоб мне с этого места не сойти!
- Не знаю, на каких ты весах взвешивал! Ну, следующий!
Высокий стройный крестьянин в пиджаке из домодельного серого сукна подскочил к весовщику.
- Говорю вам, семь с половиной пудов было! Как же это вы взвешиваете?
- Не разевай пасть! Получил квитанцию на семь пудов, как полагается, и уходи!
- Я не возьму квитанцию. Перевешивайте еще раз!
От возов медленно приближались мужики. Умолкли бабьи разговоры. У весов стало тесно. Толстый мясник, который по поручению кооператива покупал свиней, покраснел, как свекла.
- Не толпиться! Что тут за скандалы?
- Перевесить еще раз!
- Вон! - рявкнул разъяренный субъект у весов. - Видали хама? Второй раз ему взвешивай! Что ты понимаешь в весах, подписаться крестиком - вот и вся твоя ученость.
- Перевесить еще раз!
Толпа сбивалась все плотнее. Подошли молодые парни, которые до этого болтали у лотков с девушками. Со всего базара люди сходились к весам, откуда доносились все более возбужденные голоса.
- Забирай свою свинью, нам ее не нужно! Смотрите, какой умный!
Крестьянин положил руку на край каютки, в которой беспомощно повизгивала его свинья.
- А я не заберу. Перевешивайте еще раз, а вы, люди, смотрите, хорошенько смотрите! Я-то видел, как вы взвешиваете, я давно присматриваюсь. Мне еще в прошлую ярмарку сдавалось, что тут что-то неладно, я нарочно взвесил свинью!
- Да как ты смеешь, хам! Вот я полицейского позову! - крикнул представитель кооператива.
- Сам знаю, что я мужик и что вы барин, знаю, а что вы неправильно взвешиваете, тоже моя правда! Эй, ребята, сбегайте-ка который-нибудь за полицией!
Толпа всколыхнулась.