Людзик затрясся от негодования.
- Прибавить несколько злотых, потом весной опять несколько злотых, до чего же это дойдет? Я сам отсоветовал Вольскому, сказал ему, что уступать нельзя! Стоит только раз уступить, потом уж с ними никто не справится. К тому же одно дело, если бы пришел один или другой, попросил бы… Но ведь это организованная кампания, ор-га-ни-зо-ванная! Все деревни! Начнется с прибавки за плоты, а чем кончится?
Сикора тихонько зевнул и налил себе новую рюмку.
- Тоже ваша забота…
- А разумеется, моя! Что вы думаете, я собираюсь вековать в этой дыре? Я и в другом месте сумею что-нибудь сделать! А если окажусь никуда не годным, меня так и сгноят здесь! Да и, кроме всего, это же серьезное дело, мы скомпрометируем себя, и что тогда будет?
- Вековать… Если вы будете так горячиться, то от избытка усердия не то что вековать, а и совсем здесь останетесь. Впрочем, не были б вы таким усердным, так и вовсе сюда не попали бы. Усердие не всегда полезно, вы это хорошо знаете.
Людзик мрачно взглянул на начальника.
- Вы тоже сюда не по своей охоте приехали…
- Разумеется, не по своей охоте… Но я-то по крайней мере знаю, за что. Пил, ничего не поделаешь. В городе пить неловко, а в деревне можно. А водка всюду одинаковая. А вы что? Усердствовали, на нашивки рассчитывали, а получили Полесье. Да, да. Можно и в усердии пересолить.
Он снова налил рюмку. Его глаза покраснели. Он оживился.
- Если купцов маленько прижмут, ничего страшного не будет. Что мне купцов жалеть?
- Вы прекрасно понимаете, что тут дело не в купцах. Только не хотите понять. Потому что…
Людзик вовремя проглотил просящееся на язык оскорбительное замечание. Однако Сикора понял, но и не подумал обижаться.
- Потому что боюсь? А конечно, боюсь. В городе не боялся, а здесь боюсь. Могут вилами заколоть или еще что, вот я и боюсь. Да и к чему все это? Разве что вы их всех здесь искорените, а иначе все равно порядка не будет. Но они, как пырей: выпололи его, сожгли, а он опять растет. Крепкий народ, дорогой мой, крепкий народ. Зубами за эти свои болота держится.
Он опрокинул еще рюмку и грустно поглядел на пустую бутылку.
- Все… у тебя там нет еще, Зося?
- Нет. Хватит с тебя.
- А откуда ты знаешь, что хватит? Откуда ты можешь знать, что аккурат - хватит? А может, как раз мало?
Комендантша пожала плечами и стала убирать со стола. Он следил за ее движениями и пытался поймать взгляд Людзика. Но тому и в голову не приходило глядеть на Софью.
- Так что же вы собственно собираетесь делать?
- А что мне делать? Подождем, посмотрим… А сейчас я собираюсь лечь спать. Устал я сегодня, а собственно отчего? - вдруг задумался он, уже совершенно пьяный.
- Ложись, ложись, тебе самое лучшее выспаться.
Сикора подозрительно взглянул на жену.
- А ты что будешь делать?
- Вымою посуду и тоже лягу.
- Ну, разве что так… А вам я тоже советую поспать, дорогой мой… Целыми днями гоняете бог весть где, а поспать очень полезно. Отоспится человек, и сразу в голове яснее становится.
- Мне еще надо сходить в деревню.
- Ну, раз вам охота, почему не сходить, - зевнул комендант и, потягиваясь, встал.
Полицейский вышел. Он чувствовал, что все окрестные деревни охвачены заговором, что заговор притаился у плетней, что мужики обмениваются условными знаками, что впервые с тех пор, как он здесь, происходит нечто, охватившее не одну деревню, а все деревни вверх и вниз по реке, все болотные поселки, захлестнутые петлей вод. Его бесил Сикора. Что тут поделаешь, какой здесь может быть порядок, если этаких Сикор много?
Он ничего не узнал и вечером. Никто ни о чем не знал, не было и следов сговора, никто никого не уговаривал, никакие слова сказаны не были. Людзик, как перед глухой стеной, стоял перед этой твердой мужицкой волей, будто стихийно возникшей во всех деревнях сразу. И ему пришлось признать, что лучше уж идти по старому следу - гнаться за Иваном, чем ловить за хвост несколько сорок сразу.
А между тем Игнатий Вольский в Синицах, Абрам Розен во Влуках и Моисей Окренцик в Руде придумали новый способ. Не хотите - не надо. Обойдемся. Раньше они вечно ссорились и грызлись как конкуренты, вдобавок Вольский был поляк и католик, а остальные евреи, но сейчас они легко нашли общий язык.
Ранним утром из Синиц выехала подвода и вернулась поздно вечером, набитая людьми.
- Раньше-то им ходить с плотами не приходилось, вот в чем трудность. Но ведь и не бог весть какое умение требуется.
Купец всматривался в сухие, изможденные лица. Это были мужики из Зеленок. Одежда висела на них, словно на скелетах, несло прелыми онучами.
- Слабы…
- Что ж с того? Поедет их больше, справятся, - успокаивал чернявый подросток, племянник Розена.
- Сколько ж их?
- Я привез этих восемь человек, а к утру придут остальные. Я велел оповестить по всем избам, к утру здесь будет толпа.
Купец отозвал паренька в сторону.
- Почем договорился?
- По двадцать.
- И согласились?
- Конечно, согласились. Наверно, и по десять бы согласились, да я не догадался…
- Надо, чтобы они двинулись все вместе. И ша! Тихо! Чтобы никто не узнал раньше времени.
Но кому надо было, - узнали. Около полуночи в сарае Вольского, где спали на сене пришельцы, тихо скрипнули ворота.
- Эй, спите?
От слабого света фонарика по стенам сарая заплясали три тени. Мужики из Зеленок, протирая глаза, приподнялись.
- Вставайте. Уходите.
- Это куда же?
- По домам! Вон!
Худой, длинный, как жердь, парень, встал, отряхивая с лохмотьев клочки сена.
- Это почему так?
- Вы договорились идти с плотами?
- Договорились.
- Так вот: вы не поплывете.
- Почему же?
- Потому что не поплывете. Вы откуда?
- Из Зеленок.
- Из Зе-ле-нок… - протянул мужик. - Так это вас в прошлом году градом побило?
- Нас.
Трое пришедших переглянулись.
- Да-а… Ну, ничего не поделаешь. Тут, видите, дело такое…
Восемь исхудалых лиц склонились к говорившему в напряженном внимании.
- Давали тридцать злотых. Тридцать злотых на двоих. Сколько ж это выходит? Две недели надо сплавлять плоты, да потом еще домой ворочаться. Это и по злотому в день не выйдет.
- Деньги большие… - вздохнул кто-то из зеленковцев.
- А сколько он за лес получит? Видели, какой дом себе построил, видели, как у него там все в доме? Теперь мы требуем по сорок злотых. Сорок - не то никто не пойдет. Вот он и привез вас. Еще и другие должны подойти?
- Должны. Они там уже с полдня идут. К утру здесь будут.
- Никто не поплывет.
- Как же это так?
- Или добровольно по домам, или…
- Сорок злотых… Боже милостивый!..
- Вы ведь раньше никогда с плотами не ходили?
- He ходили. Мы от реки далеко, кто же нас возьмет? Были, которые поближе. Ну, что делать, раз уж так выходит…
- Все градом побило. Правду сказать, так нечего было и побивать. Деревня-то у нас на песке, а вокруг опять же болото. Так оно мало что и растет. А что было - все пропало. И не сеяли этой весной, ни один.
- Так как же?
- Люди по миру пошли, только бы пробиться как-нибудь. Вон как на нас рубахи висят. А дома еще хуже. Ребятишки на печках лежат, с голоду пухнут. Старики, какие были, все перемерли…
На мгновение в сарае стало тихо.
- Да, что ж поделаешь… Приехал он, говорит - по двадцать злотых на двоих. А кто у нас когда двадцать злотых видел? Мы и думали…
- Ничего не поделаешь. Иначе быть не может.
Худой парень кивнул головой.
- Что ж, раз не может, значит, не может. Так мы, значит, брат, сейчас и соберемся, пока купец спит. Ладно и то, что вечером поесть дали.
Они возились в сене, покряхтывая, вставали.
- Только потише, а то как бы кто не услышал.
- Кому услышать, все спят. Мы вас ближней дорогой выведем, тропинками, зачем вам городом идти?
- Конечно.
- А наши, наверно, уже лесами идут.
- И им окажите, чтобы заворачивали. Чтоб ноги ничьей тут не было! Мы тут еще с дедов-прадедов плоты сплавляем.
- Это верно, верно.
- А если все хорошо кончится, мы уж кого-нибудь к вам спосылаем, когда купец задаток даст. Чтобы и вам не так уж обидно было.
Они осторожно выходили при слабом свете закопченного фонаря и растворялись во тьме звездной осенней ночи, тихой, безмолвной, стелющейся по земле запахом вянущих листьев.
Утром, едва начало светать, купец разбудил паренька.
- Остальных что-то еще не видно.
- Придут, придут. Медленно идут, а идти далеко. Но придут обязательно.
Купец вышел во двор. Открытые ворота сарая слегка покачивались, обнаруживая перед его изумленными глазами пустоту.
- Убежали? Как это могло случиться?
- Видно, ночью ушли.
- Надо было запереть сарай, стеречь.
- Устережешь, как раз! Их уже кто-то взбунтовал, теперь из этих твоих Зеленок ничего не выйдет!
Чернявый паренек удивленно качал головой.
- Так обрадовались! Сейчас же согласились и не спрашивали, что и как.
- Зато тут им, видно, кто-то растолковал, что и как! Добрым словом, а то и кулаком по башке! Остальные тоже не придут!
Вольский медленно шел к реке, мимо дубовых стволов, мимо сосновых бревен, мимо белых берез, лежащих вповалку на земле. Он взглянул на воду. Она текла, обрамленная ольхой, сверкая и переливаясь золотом и лазурью. Бесшумно бежала в свой дальний путь, но не несла на своих волнах веселых верениц плотов, как обычно в эту пору. Только кое-где шалили в лодках ребятишки да проплывал рыбак с полной лодкой мокрых вентерей.
- Нет, надо сделать иначе, - решил Вольский и велел поскорее запрягать лошадь.
Все трое встретились в Руде. Чернявый подросток снова уехал, на этот раз на несколько дней.
В ольхе на берегу реки, в Синицах, в Руде, во Влуках разбили бивуаки мужики из соседних деревень. Они исчезли в тростнике, незаметно притаились на заросших осокой островках, укрылись в норы, засыпанные сухими листьями, и ждали.
Однажды во дворе у Вольского началось оживленное движение. Мальчишки тотчас проскользнули к реке.
- Приехали. Из города приехали. Безработные.
Мужики переглянулись.
- Поговорить бы с ними надо.
- Э, дать по шее, только и всего.
- Может, и по шее. Но сперва поговорить. Тоже ведь люди.
- Из города в деревню лезут! Все-таки в городе легче прожить, чем у нас.
- А конечно, легче…
- Охота им пришла…
- Надо поговорить.
- Со всеми?
- Не-ет… Одного какого-нибудь постарше поискать, да с ним и поговорить.
Мальчишки, с невинным видом игравшие на улице в местечке и между штабелями леса, принялись напряженно высматривать. Вскоре из дома Вольского вышел пожилой человек в городской одежде и, небрежно посвистывая, направился к реке.
За ольхами его поджидал перевозчик Семен.
- Вы чего от меня хотели?
- Да вот, такое дело… Вы сговорились на плоты?
Рабочий недоверчиво присматривался к Семену. С минуту он как бы размышлял, что ответить.
- А вас это интересует?
- Может, и интересует.
- Знаете, лучше не путаться в чужие дела. Какое вам дело?
- Видно, есть дело, когда спрашиваю.
- А мне неохота вам отвечать.
- Как хотите. Я было думал добром договориться, а нет, так мы иначе устроимся.
Несколько мгновений они мерили глазами друг друга. Рабочий пожал плечами и сделал движение, словно собирался уйти. Семен удержал его.
- Ну, раз так - пусть будет так. Смотрите только, как бы вам не пожалеть.
- Чего нам жалеть?
- А потому что у нас… забастовка.
Рабочий стремительно обернулся.
- Как забастовка? Почему?
- Не хотим больше плавать за тридцать злотых. По сорок злотых требуем.
- По сорок? - удивился рабочий. - Нам по сорок пять на двоих дают.
- Так что у нас… забастовка. Никто не идет. Вот меня мужики и послали спросить. Как у нас с вами будет? По добру разойдемся или нет?
Тот ковырял носком сапога мягкую землю.
- Мы ничего не знали…
- Так вот теперь знаете, - сурово ответил Семен.
- Я скажу ребятам.
- И что?
- Да что ж? Пойдем назад, домой.
Семен с облегчением вздохнул. Его удивило, что дело сразу пошло на лад, да еще с чужим, городским человеком. Может, он испугался?
- Вас он по сорок пять злотых договорил, чтобы нас потом по тридцать нанимать.
- Везде так делают. Только я не думал, что и здесь люди стали за забастовки приниматься.
- Да что поделаешь… Жить ведь надо. У нас в деревне так вышло, что и от рыбы никакой прибыли нет, а деньги ведь нужны. Он-то небось не обеднеет, если прибавит несколько злотых.
- Конечно, нет. Ну, так я пойду поговорю с ребятами. Будьте здоровы.
- Будьте здоровы. Хорошо, что дотолковались…
- А как к вам попасть, если бы когда понадобилось? - спросил вдруг рабочий.
Семен колебался.
- Вы не бойтесь, у нас такая же беда, как и у вас. Точь-в-точь такая же.
- Какая в городе беда…
- Бывает похуже, чем в деревне. У вас и крыша над головой есть, и река накормит, а у нас что?
- Так оно говорится…
- Я сам уже почти год без работы. Так если бы вам когда понадобилось что, то можно спросить обо мне в городе, вам всякий покажет, Ян Трачик. Такой маленький домишко у моста, там и спросите.
- А я из Ольшин. Семен. Этого достаточно.
- Из Ольшин? Это недалеко?
- Недалеко. Отсюда идти по течению, прямо вниз.
- У меня был знакомый из Ольшин…
- Из Ольшин? - заинтересовался Семен. - Где же это вы с ним познакомились?
- Бывают такие места, где люди встречаются… Сашка его звали.
- Сашка? - заволновался Семен, но Трачик только махнул рукой.
- Ну, будьте здоровы. Может, еще придется встретиться при лучших обстоятельствах.
Семен долго стоял на месте и смотрел ему вслед, пока тот шел по тропинке к дому.
Вскоре во дворе у Вольского раздался шум и говор многих голосов. Один голос покрывал все остальные. Ему отвечали, о чем-то ожесточенно спорили. Все это продолжалось довольно долго, но, наконец, вся толпа двинулась к крыльцу, куда выбежал испуганный купец.
- Мы уходим! Вы нас сюда привезли, чтобы мы штрейкбрехерами стали!
- Небось ничего не сказали, зачем вам понадобились люди из города!
- Должны отправить обратно!
Купец стоял весь бледный, ничего не понимая.
- Вы же согласились, сами согласились…
- Потому что не знали, что вы нас в предатели приглашаете!
- Хорошую цену вам дал!
- Чтобы мужиков с сумой пустить!
- Не на тех напал!
Он со страхом глядел на гневные лица. Подумал было, не сбегать ли в комендатуру, но не решился. Дал даже подводы. Пусть идут, откуда пришли.
К середине дня просторный двор опустел. Городские исчезли за поворотом дороги.
Но не всюду прошло так гладко. В Руде маленькие послы ничего не добились. Рабочие сразу вышли на берег всей толпой и принялись ловко сколачивать плоты.
В ольхах послышался шорох, перешептыванье.
- Что же будет?
- А чему быть! Лупить надо.
- Чтобы они потом две недели костей собрать не могли…
Но пришельцы, видимо, подготовились к нападению. На пахнущем свежим деревом берегу, на опилках, мягким слоем покрывающих землю, разгорелась драка. Об этом тотчас стало известно в комендатуре. Кругом засинело от полицейских мундиров. В воздухе засвистели резиновые дубинки, зазвякали наручники.
На другой день о новости узнали в Ольшинах. Людзик торжествовал.
- Видите, я был прав, заговор был! Я чуял, что это не просто так. Видите, боевые дружины организовали! Вы бы могли сами этим заняться, а теперь комендатура в Руде все себе захватила, а мы что? Те теперь получат повышение…
- А пусть их получают. Я-то все равно не получу…
Полицейский пожал плечами.
- Только и знаете, что водку пить, сопьетесь вы совсем, только и всего…
- Пью водку… Разумеется, пью… Такая уж моя судьба. Что, здесь такая веселая, легкая жизнь, что и водки пить не надо? Вы водки не любите, так что вы понимаете в этом?.. И из-за чего такой крик? В Ольшинах ведь только одного Совюка забрали! Зося, есть там еще бутылочка?
- В Ольшинах… А в других деревнях? Да и в Ольшинах, если бы поискать, больше бы нашлось.
- Да ищите, кто вам мешает! Все равно, кроме шишек на лбу, ничего не найдете. Зося, как там с бутылкой?
- Несу, несу, не кричи. Успеешь еще напиться.
Сикора уселся на крылечке и, наливая рюмку за рюмкой, помутневшими глазами смотрел на реку. По реке плыли длинные черные вереницы плотов, видно было, как люди изо всех сил налегают на шесты, отталкивая бревна от берега. Плоты плыли. Чем дальше к вечеру, тем их появлялось все больше на воде. По двадцать пять злотых платили на двоих - купцы снизили цену. В возмещение убытков, причиненных промедлением.
И люди пошли на работу по двадцать пять злотых на двоих.
Умолкли на дорогах голоса вывезенных в город. Умолк звон наручников, которыми сковали им руки. Ветер занес следы колес летучим песком, Надолго.
Глава XIII
К осени, быть может от утренних и вечерних холодов, Петручиха стала хромать сильнее. Мало-помалу боль становилась невыносимой, теперь она уже не могла и ступить на больную ногу. От щиколотки до икры нога вздулась красно-синей опухолью, туго натянутая кожа блестела, как смазанная жиром, от нее вверх тянулись темные вены. От этой воспаленной ноги по всему телу распространялся жар, бил в голову. Потом он сменялся ознобом, от которого она вся дрожала, хотя день был теплый и ярко светило солнышко. Пока только было возможно, Петручиха выходила на порог и грелась в этих последних осенних солнечных лучах. Но скоро ей пришлось лечь на печь и не слезать с нее даже для того, чтобы пройтись по избе.
Услышав о болезни Петручихи, Ядвига собралась ее проведать. Теперь это был единственный дом, куда она решалась заходить. Петручиху она знала дольше всех, и та всегда дружелюбно улыбалась, завидя девушку.
Озеро плескалось о берег, по нему пробегала мелкая, едва приметная волна, будто складки на шелку. Волна обмывала прибрежные камешки, усиливая их блеск, и откатывалась, чтобы снова легким прикосновением лизнуть каменистый берег, тесным кольцом замыкающий воды озера.
Глухо скрипнула дверь. В первый момент Ядвиге показалось, что в избе никого нет. Но с печи донесся легкий стон.
- Кто это пришел?
- Это я, Ядвига.
- Барышня…
- Я пришла посмотреть… Мне сказали, что вы болеете.
Женщина приподнялась на локте и лихорадочно горящими глазами взглянула на нее.
- Все болею, болею. Да теперь, кажись, уже пойду на поправку, совсем на поправку.
- Можно посмотреть?