Она испугалась.
- Хотите идти по следу?
- Один-то я не пойду, не такой дурак! В него хоть и пулей попадешь, и свалится, а все равно еще вскочит и бросится. Случалось. Бросим-ка мы эти дрова, надо идти в деревню, скликать людей.
Они повернули обратно в деревню. Снова пришлось протискиваться сквозь густой низкорослый сосняк, снова лесная дорога, снова тропинка через замерзшую реку, где местами из-под разметенного ветром снега появился синеватый лед, а у берегов чернели проруби.
- Кого бы позвать? Совюков разве, но этого мало, ведь их теперь только двое с тех пор, как Васыля забрали… А кабан пудов двадцать весит, да и дорога дальняя.
Совюки были дома. Ольга забежала еще в соседнюю избу позвать Кузьму. Вчетвером они и отправились в лес. Павел нес длинную жердь и ремни.
- Неужто он так на вас и бросился? - недоверчиво переспрашивал Данило Совюк.
- Прямо на нас! Видно, спугнул его кто-то.
- Если бы еще самка с поросятами, по осени, когда они маленькие, ну, это бывает, но чтобы кабан…
- Уж не знаю, а только он кинулся раз, а потом, когда я хватил его по башке, еще раз.
- Кто его знает, где он теперь. Живучая бестия, может, уж бог весть куда забежал.
- Как бы не так! Весь топор в черепе у него увяз, далеко ему не уйти!
- Поискать можно. Найдем так найдем, а нет, так дров из лесу захватим.
- С чего это мы его не найдем? - сердился Павел, раздраженный сомнениями соседей.
Идти по двойному следу, проложенному им и Ольгой, было теперь легче, они быстро выбрались на тропинку в зарослях.
- Ну и кровищи же!
- А что я говорил?
- Все в крови, аж на кусты брызгало.
- Понятно, ведь на бегу, да еще из головы!
- Надо же так хватить по башке! Страх глядеть!
- А что было делать? Тут узко, не разминешься с ним. Ведь прямо на нас несся. А клыки! Во какие, будто ножи!
Они осторожно подвигались вперед по замерзшим уже пятнам крови.
- Прямо по тропинке убегал.
- Пока по тропинке, ничего. А кто его знает, куда он потом свернул.
Над лесом послышалось карканье ворон. Мужики невольно все подняли головы, но на небе ничего не было видно.
- В лес свернул.
Они двинулись дальше. Сначала красные пятна на снегу резко бросались в глаза. Затем они стали уменьшаться. Совюков снова одолели сомнения.
- Меньше кровоточить стал.
- Заберется куда-нибудь, залижет раны, а к осени опять придет жрать картошку под деревней.
- Может, ты ему только кожу на голове распластал?
- Из кожи столько крови?
- Бывает… Я как-то палец порезал, сейчас и знака не осталось, а тогда кровь лилась, как из дырявого горшка.
- Вон, глядите! - торжествующе крикнул Павел.
Они увидели большое углубление, обильно политое кровью. Видимо, здесь кабан упал, но у него еще хватило сил подняться и неуверенной, зигзагообразной походкой пойти дальше.
- Слабеет.
- Ну и огромный, ишь как истоптал снег кругом.
- Идите, идите.
Они проваливались в сугробы, ускоряли шаги там, где снег был помельче, обливаясь потом, продирались сквозь чащу. Павел прикрепил ремнем нож к жерди, Совюки сжимали в руках топоры.
Кабаний след вел их извилистой тропинкой на восток, к трясинам. Летом там шумела, как море, буйная, огромная трава и почва подавалась под ногами, но сейчас трясины были скованны морозом, засыпаны снегом, и по ним можно было пройти. Они оставили позади себя приольшинский лес, замерзшее озерцо и очутились в дебрях, где никогда раньше не бывали. Теперь они уже догадывались, куда скрылся раненый кабан. Он бежал в недоступные в летнее время "Нетры", на поросшие лозняком и тростниками островки, утопающие в море трясин, защищенных лесом, ручьями, целой сетью потоков. Летом он был бы недостижим. Но зима заключила против него союз с человеком. Заросшие островки темнели на фоне белой равнины, кабаний след был отчетливо виден. Вот он обошел кругом один островок зарослей и нырнул в другой.
- Ну, мужики, теперь помаленьку, помаленьку.
Они осторожно крались по островку. Но скрип снега раздавался на весь лес, кабан не мог его не слышать.
Следы запутывались. Видимо, зверь некоторое время кружил на месте, раздумывая, где нырнуть в камыши.
- Сюда, сюда, здесь кровь.
Угрожающее хрюканье послышалось прямо перед ними. Они остановились.
- Здесь.
Они шли шаг за шагом, раздвигали лозняк и кустарники, глубоко проваливались в ямы, ухабы, в скрытые под снегом груды гниющих растений и веток.
- Вот он, - сдавленным шепотом сообщил Кузьма.
Теперь его увидели все. В спутанной чаще кустарника, проросшего почерневшим тростником, лежала бурая глыба, огромная и неподвижная, словно обломок скалы. Кабан свалился на бок, его маленькие бегающие глазки горели от боли и ярости. Заметив людей, он рванулся, пытаясь встать на ослабевшие ноги. Окровавленная башка приподнялась, сверкнули огромные желтоватые клыки.
- Вот теперь!
Павел нацелился. Укрепленный на длинной жерди нож позволил нанести удар, не приближаясь к животному. Кабан пронзительно заверещал и еще раз попытался поднять неподвижный зад. Но лезвие ножа снова искало его сердце - и нашло. Животное тяжело рухнуло наземь. Кровавая пена выступила на морде.
- Осторожно, он еще может кинуться! - предостерегал Павел, но Данило подскочил и два раза рубанул по неподвижной голове.
- Мертвый!
- Пудов двадцать будет.
- А то и больше!
- Старый кабан, одиночка…
- Больше того, что Рафанюк осенью убил.
- Куда больше!
- Ну, как же его теперь забрать?
Они было призадумались. До деревни было далеко, лишь теперь, когда добыча уже лежала у их ног, они осознали, как далеко.
- На ветках, что ли, потащим?
- Тяжело будет.
- Что там тяжело, нас четверо!
- Вот поешь сала - сразу сил прибавится!
- Да, сала в нем будет несколько пудов.
- Ну, давайте беритесь. Уже полдень, а то и позже, когда же мы доберемся?
- К деревне даже и лучше ночью подойти, по крайней мере никто не увидит.
Павел с Кузьмой срубили две невысокие сосенки, взвалили на них кабана, прикрепили веревками. Началась мучительная обратная дорога. Ветви цеплялись за скрытые под снегом пеньки, в лесной чаще трудно было пробираться между деревьями. Они тащили добычу, меняясь каждые несколько сот метров. Дорога, казалось, вытягивалась, ей не видно было конца, а за ними на зеленых ветках тащилась коричневая глыба - кабанья туша.
Была уже поздняя ночь, когда они дошли до замерзшей реки. Искрящееся звездами небо сверкало в вышине. Ни один огонек не горел в спящем поселке. Кузьма пошел вперед - как бы все же кого не встретить. Может, Людзик шатается по деревне, может, Хмелянчук за чем-нибудь выполз из дому, а то и кто из крестьян. Приходилось быть осторожными.
Но кругом никого не было. Жестокий мороз все крепчал. Никому не хотелось высовывать нос из дому.
- Вот когда пригодился бы снег, ох, пригодился бы! Засыпал бы следы до утра, - вздохнул Кузьма.
Но на снег никакой надежды не было, и поэтому они долго колесили окружной дорогой, прежде чем свернуть к избе Павла. На их стук в окне тотчас появилось испуганное лицо Ольги. Она узнала отца на фоне белого снега и открыла дверь. Кабана с трудом перетащили через порог.
- Куда мы его денем? В избу?
- А куда ж? В избе лучше всего. Растопи печку, Ольга. Только раньше завесь окно. Надо сейчас же приниматься за работу.
Младший. Совюк пошел спать, остались только Данило и Кузьма. Они связали задние ноги кабана и, перекинув веревку через балку, подтянули его к потолку. Он закачался на веревках, свисая почти до глиняного пола, огромный и темный.
- Ну и велик! - восхищенно вздохнула Ольга, наливая воду в котел.
- Да, будет из него мяса, будет…
- И сала.
- Колбас надо наделать.
- А хороша колбаса из кабана?
- А чем плоха? Только облизываться будешь, не беспокойся.
Павел притащил из сарая корыто. Они ждали, пока кабан немного оттает - сейчас он был твердый, как железо.
- А я уж думала, не случилось ли что с вами, столько времени не было, - говорила Ольга, доставая ножи.
- Далеко ушел, аж за Полос, в "Нетры".
- С порубленной башкой?
- Живучий он, страсть какой живучий. Подложи-ка, девка, дров в печку, пусть отогреется.
Ольга подставила миску под морду кабана. Из нее уже начинала сочиться кровь. Павел в сенях водил ножом по точилу.
- Выгляни-ка, Кузьма, все ли тихо?
- Ну, кто тут будет околачиваться, окно ведь завешено, - отговаривался старик, которому не хотелось выходить из теплой избы.
- Иди, иди, не замерзнешь, а все же верней будет!
Кузьма обошел кругом двора, но везде была глухая тишина.
- Никого нет.
- Ну и хорошо. Дала бы ты, Ольга, закусить чего-нибудь. Ведь с утра крошки во рту не было.
- Разве похлебку из вьюнов сварить?
- Ну, что там, из вьюнов! Если уж варить, так можно кусочек мяса отрезать, поесть как следует. Может, лепешки остались?
- Осталось немного, - ответила она смущенно, пересчитывая глазами присутствующих.
- Ну, так давай, не жалей, мало, что ли, еды под потолком висит!
Ольга порылась под полотенцем на лавке и вытащила несколько плоских, темных лепешек из ржаной муки, замешанной с перетертыми вьюнами. Они быстро поели.
- Ну, за работу!
Ножи с трудом резали жесткую, поросшую щетиной толстую кожу.
- Осторожно, осторожно, в корыто. А это в сени, утром зароем, чтобы никто не увидел. Ну и печенка у него огромная! А это что?
- Легкие. И сердце. Гляди-ка, Павел, как ты ему ловко попал, в самую середку заехал.
Окровавленными по локти руками они рылись во внутренностях животного. Ольга светила.
- Окорока будут, как у вола.
- Сало-то, смотрите, в ладонь толщиной!
- На неделю еды хватит.
- На неделю? И в две недели не сожрешь, не бойся!
Они работали до самого утра. Мать зашевелилась на печке, но скользнула глазами по избе, словно ничего особенного тут не происходило. Зато Семка, Владек и Петрик торопливо сползли с печи и удивленно столпились вокруг наполненного мясом корыта.
- Кабан?
- Да вот, кабан.
- Из лесу?
- Только смотрите, язык держать за зубами! Получите и мяса, и сала, и колбасы, но о кабане ни гу-гу! Никому!
Семка пожал плечами. Что он, не понимает, что ли! И он втянул в ноздри запах из печки, в которой варились обрезки мяса и жира.
- Сейчас получишь, только посолю…
Она наложила мяса в миску, посолила темной крупной солью. Облако пара поднялось к потолку.
Они поели. Ольга положила кусок мяса в отдельную мисочку и поставила возле матери.
- Ну, давайте дальше… Только как днем работать? Увидят, что столько времени дым идет, придет кто-нибудь посмотреть, вот и готова беда!
- Пока не рассвело, надо отнести в сарай, а уж ночью наделаем колбас и всего.
Они заторопились, стали быстро выносить пласты сала, внутренности, большие куски мяса в корыте и складывали их в сарае. Сверху добычу прикрыли тростниковой рогожей и остатками растрепанной соломы, которая валялась еще кое-где по углам.
- Ну, а теперь по домам - и тихо, ша!
Совюк и Кузьма исчезли в редеющем мраке позднего зимнего утра. Совершенно измученный, Павел вскарабкался на печку, от которой так и несло жаром. Он натянул на голову тулуп и уснул. Ольга дала мяукающей кошке вылизать миску, на которой застыл густой жир, убрала на полу все следы ночной работы и пошла к коровам. Семка и Владек пошли с ней, а младший, Петрик, разревелся на пороге сеней - на нем не было ничего, кроме куцей посконной рубашонки, которая круглый год была его единственной одеждой, и мороз сразу ущипнул его железными клещами. Петрик боялся, что те съедят в сарае все, что там спрятано, - мясо, сало, все эти необычайно вкусные вещи, которые случается есть лишь раз в жизни.
- Петрик, иди в избу!
- Не-е! - отчаянно рыдал он.
- Домой, домой, Петрик!
- Не-е-е!
Ольга подбежала к брату и присела перед ним.
- Иди, Петрик, иди. Смотри, какой холод, вон какие у тебя ноги, синие, как у голубя. Иди, в избе тепло, печка горячая.
- А мясо где?
- Мясо? - удивилась Ольга. - Мясо есть, на обед полный горшок сварю.
- Полный горшок?
- Полнехонек! Только иди в избу, а то замерзнешь!
Он, наконец, решился войти в избу, уселся в уголке у печки и стал раскладывать стружки Время от времени мальчик пытался уловить слабеющий запах мяса, который все еще держался в избе.
В полдень Ольга не удержалась и снова наварила мяса. Они уселись вокруг миски и наедались, пьянея от тепла и пищи.
Но вдруг девушка окаменела, не донеся куска до рта. Смертная бледность разлилась по ее лицу. Павел, который сидел спиной к окну, оглянулся.
Ворота сарая были широко распахнуты, и из них как раз выходил комендант Сикора с лесником. Не успела Ольга схватить со стола миску с мясом, как в сенях уже зазвучали шаги.
Тяжелый, жирный запах мяса, запах сытости густым облаком стоял в воздухе. На шестке у печки шипел разлитый жир, маленький Петрик неподвижно застыл с большим куском вареного сала в руке. На полу трудилась над жилами белая кошка. Все в избе пахло кабаном, во весь голос кричало о кабане.
А на пороге стояли комендант Сикора и лесник Постава. За спиной у лесника поблескивало дуло двустволки, длинные светлые усы зловеще шевелились. Они уже были в сарае, уже все видели.
Перед глазами Павла, словно молния, промелькнул образ разъяренного кабана на узкой тропинке в сосняке. Но это к делу не относилось.
Он тяжело поднялся, отложив на лавку мокрую ложку.
Глава XVII
Комендант Сикора вздрогнул, когда у крыльца зазвенели бубенчики подъехавших саней. Разумеется, это не кто иной, как мать Людзика.
Он вышел на крыльцо. Из-под тяжелой полости выкарабкалась маленькая увядшая старушка. Сикора удивился, что она так стара. Сколько же лет было этому Людзику? Ведь он был совсем молодой.
Из-под черной старомодной шляпы беспорядочно выбились прядки седых волос. Женщина запуталась в длинной траурной вуали, не могла справиться со старомодной ротондой. Сикоре пришлось почти вынести ее из саней. Она осторожно поднялась по ступенькам на крыльцо. Голова ее дрожала, подергиваемая нервным тиком, и это, видимо, мучило ее. Она все пыталась взять себя в руки и держаться прямо, но голова опять и опять вздрагивала на хрупкой шее.
- Стась?
- Сюда, сюда, - бормотал комендант, открывая дверь и поддерживая ее под локоть, когда она переступала через высокий порог.
- Стась? - переспросила она.
Он толкнул дверь в маленькую комнатку, где лежал Людзик.
Старушка почти побежала и вдруг остановилась. Странным, пискливым, будто глубоко изумленным голосом она в третий раз вопросительно произнесла:
- Стась?
Людзик лежал, вытянувшись, в застегнутом на все пуговицы мундире, с образком в сложенных крестом руках. Раны на голове не было видно - Софье удалось зачесать ему волосы так, чтобы они прикрывали ее. Кровоподтек возле уха был прикрыт веточкой мирта. Лицо спокойно и бледно. Дуги бровей, прямой нос - да, он был хорош собой, этот Людзик, - не мог не сознаться комендант, сердясь на себя, что так некстати думает сейчас о таких вещах.
Мать подошла медленно, словно подкрадываясь. Сикора, нахмурившись, ждал. О боже, вдобавок ко всему еще и это! Сейчас начнутся слезы, рыдания, истерики…
Но старушка не плакала. Она осторожно поправила образок в мертвых руках сына. Темный лик ченстоховской божьей матери на золотом фоне, проникнутый неземным покоем лик глядел откуда-то из потустороннего мира в потусторонний мир. Все понимающий и неумолимый.
Сухие пальцы коснулись зачесанных набок темных волос сына. Комендант испугался. Лицо старухи искривилось странной судорожной усмешкой. Кожа на щеках натянулась, обнажая остатки зубов, у глаз собрались незаметные раньше морщины.
Что-то вроде смеха глухо вырвалось из стиснутого горла. Голова вздрагивала мелкой дрожью, как у игрушечного клоуна.
- Завтра похороны, - сказал Сикора, чтобы прервать тяжелое молчание. - Хорошо, что вы успели, а то такие заносы, я уж опасался, что не доедете.
- Верно, верно, заносы, - подтвердила она, как бы не понимая, что говорит. - Так завтра похороны Стася?
- Завтра.
- Ага, завтра… Завтра, значит, среда… Ну да, среда. А как же, скажите, по такому снегу?
- Что ж делать, доедем как-нибудь до этих Влук.
- До Влук?
- Там костел и кладбище.
- Ага… ага…
Она смущенно и робко обернулась к коменданту.
- Я, знаете, хотела спросить… Стась писал, что здесь такие морозы. Так я ему как-то прислала вязаную фуфайку такую, на спицах связала… Шерстяную, теплую, просила, чтобы он надевал под мундир. Ведь в такие морозы легко простудиться, вот я и связала, хотя глаза у меня теперь немного ослабели. Раньше, бывало, ничего, а теперь болят и болят…
Он слушал, не понимая. Пальцы старушки нервно вертели пуговицу, большую черную пуговицу от пальто.
- Так я хотела спросить… Эту фуфайку Стасю… Ведь такой мороз, так как же?
Он кашлянул. К счастью, в этот момент появилась Софья.
- Пожалуйте, прошу вас! Вам нужно снять пальто, я приготовила чай. Пойдемте, дорогая… Вы, должно быть, очень устали с дороги.
Старушка позволила увести себя в другую комнату. Она дрожащими руками снимала шляпу, стараясь не смять вуаль. Сикора снял с нее ротонду и повесил ее в шкаф, радуясь, что может теперь отступить на задний план. Пользуясь присутствием жены, он выскользнул в сени, а оттуда во двор.
Комендантша суетилась у стола.
- Да, такая уж здесь жизнь. Мы боялись, что вы из-за этих заносов не успеете на похороны. Долго вы ехали?
Старушка, видимо, старалась сосредоточить внимание на разговоре.
- Долго… Здесь ведь станция далеко… Стась так и писал, но я думала, что все-таки ближе… И лошадь, видно, слабая, очень медленно ехали… Слава богу хоть, что санки были на станции.
- Интересно, сколько вы заплатили?
- Сколько? Четыре злотых… Да, кажется, четыре злотых… Сейчас, у меня в сумочке было… Да, да, четыре, - подтвердила она, роясь в черной бисерной сумочке.
- Переплатили, - строго сказала Софья. - Но это уж всегда так, когда кто не знает, берут дороже. Вам бы надо договориться, что заплатите здесь, в комендатуре.
- Это верно, - неуверенно пробормотала старуха. Она согрелась в теплой комнате; иссеченные ветром, озябшие щеки раскраснелись. Теперь она уже не выглядела такой старой.
- Пейте, прошу вас. Хлеб - так себе, домашней выпечки, но здесь другого не достанешь. До местечка далеко, так что приходится самим печь. Вот с тмином, кушайте, пожалуйста.
Старушка дрожащими пальцами взяла ломтик белого хлеба и вдруг пристально взглянула на Софью.
- А скажите, пожалуйста…
- Слушаю?
- Скажите, а как же это случилось… Со Стасем? А то мне дали знать, но…
Софья погладила гостью по плечу, чувствуя под руками плохонький материал порыжевшего черного платья и стараясь не смотреть на трясущуюся голову.