Кухня сверкала безукоризненной чистотой и белизной. Все стояло на своих местах, все говорило о том, что хозяйничает здесь женщина с тонким вкусом и любовью к порядку. Предметы модного кухонного гарнитура были расставлены и подвешены на стенах так, что создавалось впечатление простора и удобства. Над плитой "Карпаты", за которой последний год охотятся москвичи, сливаясь с рядом подвешенных на стене полок, белым козырьком выступала вытяжка с клавишами, на каждом из которых был нарисован знак его назначения. На широком подоконнике стояло десятка два горшочков с молоденькими кактусами, некоторые из них являли собой целые семьи ощетинившихся шариков и стручков. Бояринов пытался найти хотя бы два одинаковых кактуса - и не находил. "Наверное, это ее хобби. Говорят, у писателя Ломова коллекция из ста с лишним видов кактусов", - подумал Бояринов, следя за кофе. Только теперь он заметил, что стены кухни были оклеены пленкой под ситец. "Достают же люди!.. Посмотрела бы она на мою кухню - ногу можно сломать". На окнах висели льняные шторы с народным украинским орнаментом: поперечные узкие и широкие полосы с вышивкой на сером фоне удачно схватывались с цветом фанеровки кухонного гарнитура. Рисунок линолеума на полу изображал чешский паркет. На свободной от полок стене равномерно тикали старинные ходики с кукушкой. Гири, на цепочках свисающие над столом, имитировали зеленые еловые шишки. "А эту люстру она купила в художественном салоне на улице Димитрова. Я видел такую весной, хотел купить, да денег с собой не было". - Бояринов, задрав голову, смотрел на кованый угольчатый светильник, рисунком своим чем-то напоминающий фонарики старого Петербурга.
На высоком холодильнике ("тоже новейшая и дефицитная модель", - подумал Бояринов) стоял коричневый керамический кувшин с двумя ручками, обжиг которого переливался цветами радуги. Крышка кувшина изображала выпрыгнувшую из воды рыбку.
Ничего лишнего, все было в кухне выдержано в едином цветовом тоне, все схватывалось между собой в общем рисунке форм, все стояло на своих продуманных хозяйкой местах.
Когда кофе сварился, Бояринов выключил кофеварку и прошел в комнату, куда несколько минут назад удалилась Магда. Первое, что бросилось ему в глаза - это были слезы, трепетавшие на ресницах Магды. Ее губы вздрагивали. Казалось, она изо всех сил крепилась, чтобы не разрыдаться.
- Вы плачете? - участливо спросил Бояринов.
- Удивительная женщина! - Смахнув со щеки набежавшую слезу, Магда тихо, как-то подавленно проговорила. - Я люблю ее еще больше.
- Кофе готов! Какие будут дальнейшие указания? - пытаясь перейти на шутливый тон, спросил Бояринов.
Магда, словно не расслышав его вопроса, думала о чем-то своем, остановив рассеянный взгляд на одной точке на стене.
- Да, это была моя бабушка. Лисогорова точно схватила ее характер. Обрезая изумительной красоты косу девочки, попавшей в беду, она могла только молчать. Она была слишком умна и тонка, чтобы навязывать несчастной пустой разговор. Она была не из тех, кто охал и ахал над чужим несчастьем. - С минуту помолчав, Магда спросила: - И чем же могу быть полезна я, ее внучка?
- Я ищу косу Лисогоровой. Ищу давно и упорно!..
- Зачем?
- Чтобы подарить ее Лисогоровой на торжественном юбилейном вечере актрисы. Предупреждаю вас: об этом в театре пока никто не знает.
- А статью эту кто-нибудь в театре читал?
- Никто, кроме меня и завлита, который умеет держать язык за зубами. Теперь об этом знает третий человек - это вы.
- Спасибо за доверие, - расслабленно проговорила Магда. - Кто придумал сделать Лисогоровой такой бесценный подарок?
- Я.
Магда долго и в упор смотрела в глаза Бояринову.
- Вы удивительный человек!.. Вы, наверное, прекрасный человек! Так по крайней мере мне кажется. Бояринов засмущался.
- Вы меня перехваливаете. Я просто верный друг Татьяны Сергеевны и ее неизлечимый поклонник! Другого, равного, подарка в ее юбилей я сделать не могу.
- Помочь я вам, к сожалению, ничем не могу В нашем семействе, сколько я помню себя, никогда не было чужих бутафорских кос. Тем более золотистых. Мы жгучие армяне. В нашем роду никто никогда не прибегал к искусственной красоте. Косы мы носили свои, натуральные, париками не пользуемся. Так что… - Лицо Магды опечалилось. - Я огорчена, что ваш визит в дом моей покойной бабушки безуспешен. Теперь вы не раздумали пить со мной кофе?
Улыбка по лицу Бояринова проплыла печальная, виноватая.
- Нет, я не раздумал пить с вами кофе…
Магда молча поднялась с кресла и вышла. Через минуту она вернулась с подносом, на котором стоял кофейник с дымящимся кофе, две керамические чашечки, начатая бутылка венгерского ликера "Черри-Бренди", хрустальная сахарница с сахаром и ваза с сухариками. Разливая по чашечкам кофе, Магда о чем-то сосредоточенно думала. Видя на ее лице печать озабоченности, Бояринов спросил:
- Вы чем-то огорчены? Или мой приход и статья Лисогоровой всколыхнули в вас грустные воспоминания о бабушке?
- Не угадали.
- Так что же? - Помешивая серебряной ложечкой кофе, Бояринов не спускал глаз с Магды.
- Честно? - в упор задала вопрос Магда.
- Разумеется.
Магда, откинувшись на спинку кресла, долго, в упор, смотрела в глаза Бояринова, как бы решаясь: сказать или не сказать - какое неожиданно нахлынувшее на нее чувство руководило ею в эту минуту. И, наконец, переборола себя.
- Мне не хочется потерять вас навсегда. Мне почему-то кажется, что мы могли бы быть хорошими друзьями. Я вижу: вы такой же одинокий и неустроенный в жизни человек, как и я.
Это искреннее признание женщины, которую он видит впервые и которая предстала перед ним в высшей степени порядочной, окончательно смутило Бояринова. С каждой минутой Магда какой-то незримой силой обаяния и до конца обнаженного откровения все сильнее я сильнее притягивала его к себе.
- У вас есть родители? - спросил Бояринов. Лицо Магды опечалилось.
- К сожалению, одна. Кругом одна. Папа, он был летчик-испытатель, погиб при авиакатастрофе, когда мне было четыре года. - Магда хотела что-то еще сказать, но, судя по ее как-то сразу потухшему выражению лица, раздумала.
- А мама?
- Мама через четыре года после гибели папы вышла замуж. Муж у нее сейчас большой человек, но мы с ним не стали друзьями. Второе замужество мамы было для меня потрясением. Бабушка меня баловала. Я была девочкой капризной, неуравновешенной и считала замужество мамы предательством по отношению к памяти папы. После этого ее брака в душе у меня зародилась обида, потом она еще долго жгла меня. Я даже моего отчима невзлюбила, хотя причин к этому совсем не было. Я ревновала к нему маму, не нравилась мне в нем какая-то протокольная обстоятельность. Даже его интеллигентность и мягкость характера я возвела в недостаток. Многое в нем меня раздражало.
- Кто он, ваш отчим? - спросил Бояринов, хотя видел, что разговор этот Магде был не из приятных.
- Он работник МИДа. Вот уже три года, как они вдвоем о мамой жарятся под солнцем в одной из латиноамериканских стран.
- В посольстве?
- Нет, он консул. Ему в жизни, как и нам с мамой, страшно не повезло. Через год после окончания института международных отношений он женился, и его с молодой женой направили работать в Бразилию. Они вместе учились. Но там у них случилась трагедия, жена моего отчима, а ей тогда было всего двадцать три года, попала в автомобильную катастрофу. Они ждали ребенка. Она ехала вдвоем с шофером, и столкнулись с тяжелым грузовиком. Так что в Россию привезли на похороны не тело покойной, а пепел праха.
- И вы долго жили вместе с отчимом?
- Нет, после ЗАГСа мама сразу же перевезла свои вещи к нему на Сивцев вражек. У него прекрасная квартира в старом доме. А дальше… Дальше вы уже почти все знаете. Мы жили вдвоем с бабушкой. Она во мне души не чаяла, пылинки с меня сдувала и тоже, как и я, по-матерински ревновала свою бывшую сноху к ее второму мужу. Она считала, что с замужеством мама поторопилась. Бабушка очень любила своего погибшего сына. Гибель его для нее была таким ударом, который свел ее в могилу раньше, чем ей было написано прожить на роду.
Бояринов видел, как глаза Магды увлажнились и на них вот-вот вскипят слезы.
- Сердце?
- Да. Но свою работу, а вернее театр, бабушка так любила и так хорошо его знала, что было несколько случаев, когда ее увозили из театра на "Скорой помощи" о гипертоническим кризом. - Две крупные слезы, скопившиеся в глазах Магды, скользнули на щеки и, оставив на них две мокрые полоски, иссякли у подбородка.
- Вы извините, что я начал этот нелегкий для вас разговор, - как бы оправдываясь, сказал Бояринов.
- В чем ваша вина, я сама заговорила об этом. Так что, если вас интересует моя жизнь - спрашивайте. - Вы сказали, что ваша бабушка умерла десять лет назад?
- Да, через месяц будет ровно десять лет. Она умерла в тот день, который мог бы быть для меня самым счастливым днем в моей жизни.
- Не понял вас.
- В этот день, где-то в двенадцатом часу, я вернулась из института и со слезами радости и счастья бросилась с порога к бабушке и принялась целовать ее. В руках моих была копия приказа о зачислении меня в институт. А в том году в институте был дикий конкурс. Бабушка, когда я сдавала экзамены, за меня так переживала, что боялась выйти из дома без нитроглицерина.
- Мама с отчимом часто бывают в Москве?
- Каждое лето. Как все смертные, они имеют ежегодный отпуск. Причем, он у них проходит так, что за месяц я маму вижу не больше трех-четырех дней. Отпуск они проводят в своем мидовском санатории на Черном море.
Бояринов хотел знать о Магде больше. И не любопытство руководило им в эти минуты. С каждым его вопросом и ее ответом в глазах его высвечивалась все новая и новая грань в жизни этой интересной и далеко не ординарной женщины, которая в этом большом и сложном мире была, как показалось Бояринову, так одинока.
- А вас с собой не приглашают на Черное море?
По глазам Магды и по опустившимся уголкам ее рта, Бояринов понял, что вопросом своим он задел болезненную струну ее души. Вздох Магды прозвучал чем-то похожим на всхлип ребенка.
- Нет, до сих пор не приглашали. Да если и пригласили бы, то и мне и им вряд ли было бы весело и интересно. Мама ловит глазами каждый жест, каждый взгляд отчима. В эти минуты мне кажется, что она никогда не любила моего папу. Его при жизни она так не оберегала, как своего второго мужа. Она даже не уговаривала моего папу, как мне однажды сказала бабушка, не идти добровольно на смертельно опасные испытания новых марок самолетов. В те годы за эти испытания очень хорошо платили. - Магда смахнула с журнального столика пепел, упавший с сигареты в пепельницу. - При одном из таких опасных, но высоко оплачиваемых испытаний мой папа погиб. Я, кажется, уже говорила вам, что мне в это время было четыре года.
- Вы помните лицо своего папы?
- Если бы я была художником - я бы по памяти написала его портрет. Однажды я уже пыталась это сделать, но, к сожалению, не получилось. Я архитектор, и не больше. - Отхлебнув глоток кофе, Магда поставила чашку на стол и долго и как-то особенно пристально смотрела на Бояринова. - А вы знаете, в вас есть какая-то удивительная, почти гипнотическая способность выворачивать наизнанку души людей даже тогда, когда вы впервые с ними общаетесь.
- Вы меня переоцениваете. Я просто нечаянно задел чувствительный нерв вашей души, который даже от малейшего прикосновения дает себя знать. Вот вы сейчас поговорили со мной, доверчиво раскрылись перед человеком, который выслушал вас с искренним участием, и вам уже стало чуть-чуть легче. Ведь так?
- Вы, как рентгеном, просветили мою душу. А она перед вами исповедовалась. - Во взгляде Магды, обращенном на Бояринова, им было прочитано что-то детское, доверчивое, виноватое. - А вы не пошутили, когда сказали о готовности стать моим другом?
- Нет, я не пошутил. - Голос Бояринова звучал твердо, взгляд, обращенный на Магду, подтверждал слова. - Вы сказали, что завершаете работу над диссертацией?
- Не знаю: к сожалению или к счастью, но работа моя подходит к концу.
- И какая тема вашей диссертации? - спросил Бояринов, чтобы вить и дальше веревочку разговора, который с каждой минутой становился для него все интереснее и интереснее. - Разумеется, если тема не закрытая.
- Нет, тема у меня открытая. Уже в самом ее названии просматривается ее смысл и ее сущность. - Видя, что Бояринов, не донеся сигарету до рта и глядя ей в глаза, ждет, когда она назовет тему, с расстановкой, как это обычно делают школьные учителя на уроках диктанта, проговорила: - "Гармония линий, объемных форм и цвета деревянной архитектуры народов Прибалтики во второй половине девятнадцатого и в первой половине двадцатого веков". Длинное название? Мне кое-кто из друзей говорит, что длинное, как колокольня Ивана Великого. А как вам?
- Не по-толстовски, - несколько подумав, сказал Бояринов.
- Что значит не по-толстовски? - на лице Магды обозначилось недоумение.
- Если Чехов сказал, что "Краткость - сестра таланта", то раньше него Толстой облек эту истину в более глубокий сравнительный образ.
- А именно? - Магда резко откинулась на спинку кресла, словно ожидая, что в следующую минуту этот незнакомый ей человек, которого она видит впервые, скажет что-то такое, что ей нужно обязательно знать. Все-таки - Лев Толстой.
С такой же растяжкой на каждом слове, с какой Магда произнесла название темы своей диссертации, Бояринов проговорил:
- Истинная мудрость немногословна. Она - как "Господи!.. Помилуй!.."
- Как, как? - Магда, резко подняв голову, закрыла глаза, словно к чему-то прислушиваясь.
"Господи, помилуй!.." В эти два слова христианин, верующий в бога, вкладывал всю боль своей души: мольбу, стенания, надежды, просил защиты от зла и прегрешений…
- Это же замечательно!.. Это мог сказать только Лев Толстой!.. - восторгалось Магда. - Значит, название моей диссертации вам тоже показалось длинным?
- И не только длинным, - сдержанно проговорил Бояринов.
- А именно? - Магда насторожилась.
Бояринов потер ладонью лоб, подыскивая нужные слова.
- Мне кажется, что уже в самом понятии "архитектура" заложены три этих обязательных значения.
- Каких?
- Гармония линий и форм. Ведь эти три слова в своей взаимной связи определяют сущность понятия "архитектура".
Магда, удивленно и даже несколько настороженно глядя на Бояринова, встала и прошлась по комнате.
- Я бы на вашем месте назвал диссертацию не только короче, но и грамотнее. С точки зрения логики.
- Даже так? - Магда в упор смотрела на Бояринова. Ей показалось даже дерзким со стороны актера (актера!) и причем в такой категорической форме давать советы ей, пять лет проучившейся в архитектурном институте, который она закончила с дипломом отличия, и почти три года проучившейся в аспирантуре. Советы в вопросах архитектуры!..
- Интересно… интересно, как бы вы назвали тему моей диссертации? - с почти нескрываемой желчной язвинкой в тоне прозвучал вопрос Магды.
- А очень просто: "Деревянная архитектура городов Прибалтики второй половины XIX и первой половины XX веков". И короче, и грамотней.
Увидев на щеках Магды огненные маки румянца, Бояринов пожалел, что он посмел высказать свое суждение по вопросу, столь далекому от его профессии. Даже хотел оправдываться, но не успел, его перебила Магда.
- Слушайте, Леонид Максимович, это же удивительно!.. Вы умнейший человек!.. Ведь я вам сейчас из какого-то псевдонаучного кокетства сказала первый вариант названия моей почти уже написанной диссертации, но когда я полгода назад вынесла ее на обсуждение на кафедре, то профессор Могилевский, членкор, звезда первой величины в архитектуре, сразу же начисто, даже с издевкой, отверг это название. Он говорил те же самые слова, которые только что сказали вы. А в конце своего небольшого выступления заключил, что название диссертации у меня звучит как "масло масленое".
- И как же он порекомендовал вам назвать ее? - с трудом сдергивая душевное ликование, спросил Бояринов.
- Так же, как только что назвали вы: "Деревянная архитектура городов Прибалтики второй половины XIX и первой половины XX веков".
- И под этим названием она будет представлена к защите?
- Совершенно верно! - И помолчав, вздохнула. - Да, век живи - век учись. Не ожидала, что актер может ткнуть носом в угол архитектора, когда идет разговор об архитектуре. Вот уж поистине - переучили нас, заштамповали так, что мы за деревьями не видим леса. Все ищем выражения понаучнее, позаковыристее, подиссертабель-нео. А ведь первый вариант темы моей диссертации утверждался на кафедре и на ученом совете факультета.
Видя, что разговор может вот-вот сам собой оборваться - а ему очень не хотелось, чтобы он иссяк, - Бояринов спросил:
- А почему вас, собственно, интересует деревянная архитектура городов Прибалтики, а… не архитектура, скажем, Подмосковья, Ярославля, Новгорода, Костромы?.. Или таких исконно русских старинных городов "Золотого кольца", как Владимир, Суздаль, Ростов Великий, Переславль-Залесский, Загорск?.. Вопрос был поставлен грамотно и интересно. На него Магде уже не раз приходилось отвечать, когда она выбирала для диссертации тему. В душе она даже обрадовалась, что ей представляется возможность при ответе на вопрос Бояринова раскрыться поглубже и быть интереснее, чем в начале их разговора, когда она опростоволосилась с этим уже давно отвергнутым названием. Но тогда, полгода назад, когда профессор Могилевский на заседании кафедры проехался по названию ее работы, ей было не так обидно и ни так стыдно, как сейчас. А поэтому в дальнейшей беседе с Бояриновым, которая теперь для Магды с каждой минутой становилась все интересней, она хотела выровнять его впечатление о ней. А поэтому начала твердо и уверенно:
- Во-первых, об архитектуре этих городов, которые вы только что назвали, уже много написано. Есть даже интересные диссертации. Меня не интересует другая архитектура, в которой на первый план выступает не только гармония линий и объемных форм, но и гармония цвета, объемных форм и линий. Получается своего рода триада, в которой часто главенствует цвет.
- А вы обращали внимание на резьбу наличников, веранд, ставней, крылечек, когда проезжаете на автомобиле по шоссейным дорогам Подмосковья? Мне интересно ваше мнение.
И этот вопрос для Магды не был неожиданным, а поэтому она не заставила себя напрягаться в раздумьях.
- Не только обращаю внимание, но вдумываюсь, анализирую, сравниваю и обязательно оцениваю. Это моя профессия.
- Ну и как вы находите эту внешнеукрашательную резьбу?
- С точки зрения архитектуры и эстетики - жалкое зрелище.
- Почему?