Однажды в субботу арендатор принес с собой в сауну бутылку с какой-то прозрачной жидкостью. Товар оказался хорошим. Весельчак, Забавник и Трезвенник дружно сидели вместе с арендатором на скамье в сауне, потягивали божественную влагу и горланили похабные песни. Арендатор не пел. Когда бутылка обошла очередной круг, он рассказал, как однажды ночью на фронте противник собрал прямо под носом у финских часовых все финские мины, сложил их аккуратными кучками перед пулеметными расчетами и громко предупредил по радио: оставьте, мол, ребята, здесь всю тяжелую поклажу, а то как бы она в спешке штаны не запачкала. Так оно и вышло. Ребята показали мировой класс в беге на домашнюю дистанцию, вот что.
На это Забавник добродушно заметил: кто же, гляди-ка, тебе щенят наделал, коли ты семь лет в армии проветривался? Арендатор отхлебнул из бутылки и заверил, что, во всяком случае, не немец. И что его баба - человек принципа, она может допустить других финнов, но нацистов - никогда.
Весельчак и Забавник одобрили такой патриотизм. Когда бутылка опустела, арендатор вытащил из мешка вторую. И тут на скамье в сауне, словно само собой, между святой троицей с Кривого озера и их арендатором Вейкко Хэнниненом родилось новое соглашение. Сырье взялись поставлять хозяева, арендатор отвечал за качество производимого продукта, а все остатки от домашнего потребления решено было продавать верным людям. На вознаграждении арендатор не настаивал. "Как-нибудь сочтемся", - кивнул он, сморщив в некотором подобии улыбки свою обезьянью физиономию. "Сочтемся, черт побери", - заорали Весельчак и Забавник, осушая бутылку. Арендатор достал третью.
- Пшел глубже, - сказал Забавник, толкая арендатора палкой. - Небось вспомнишь, куда спрятал деньги и остатки самогона.
Арендатор стоял уже по горло в ледяной ноябрьской воде. Зубы у него стучали, он пытался их стиснуть, но скулы свело, и зубы неудержимо отбивали дробь.
Весельчак вытащил из кармана бутылку. Святая троица приложилась к ней, осклабилась и крякнула по старинному финскому обычаю. Сильное течение, образующееся на пороге, толкнуло арендатора. Он попытался осторожно передвинуться на более мелкое место. Забавник еще раз хлебнул из бутылки, обтер рот тыльной стороной руки и снова ткнул палкой в грудь Хэннинена.
- Ну, ну, куда лезешь, - сказал он и не засмеялся, а словно закудахтал. - Сколько добра у нас упер, можешь разок и слюнки поглотать. Вот вспомнишь, где наши денежки схоронил - тогда милости просим в компанию. Мы люди не злопамятные, мстить не станем. Только наше назад положь.
- А то и из задницы вытащим, - самодовольно пригрозил Трезвенник.
Весельчак начал нервничать. По его мнению, Хэннинена наказали уже достаточно. Вдруг этот чертов сын возьмет да и расскажет ленсману? Тогда всем, кроме Трезвенника, тюрьмы не миновать. И выпустят из нее не скоро. Выйдешь - родных мест не узнаешь, новый лес успеет вырасти. А может, все-таки не скажет? Он столько денег да самогону припрятал, что ему теперь долго и делать ничего не надо - лежи да плюй в потолок.
Обидно. Из нашего леса, в нашем котле, на наших дровах и в нашем лесу. Этот негодяй распродал самогон, сваренный из нашей крови, нашей собственности, нашего капитала - и спрятал наши денежки. А теперь знай себе посмеивается. Только вдруг он все-таки расскажет? Милое дело - свобода, особенно в такие хорошие годы. Упустишь их - когда еще насладишься плодами своих трудов? Теперь не время в тюрьме сидеть, жизнь-то коротка, и минуту жалко потерять. И так смерть подстерегает, не говоря уже о социализме. Голытьба чувствует свою силу. Близится час тружеников, красные, того и гляди, восстанут.
- Пошли, - сказал Весельчак и еще раз пустил бутылку по кругу.
- Что ты из нашей кучи навоз продавал - мы простим, - решил Забавник с горечью. - Мы и то простим, что ты летом на нашем берегу круглые да гладкие булыжники собирал, которых нигде больше не найдешь, и загонял их потом дачникам для каменок в саунах. И что своих щенят на нашей таратайке с резиновыми шинами в школу и из школы возил - тоже простим. А вот что столько денежек за самогон прикарманил и остатки самогона - этого не простим. Нет, не простим. Ты чего же - совсем совесть потерял? Не умеешь чужое добро от своего отличить? А мы на тебя еще надеялись. Черт побери, вот ведь ворюга попался. Разбойник. Нашего парня наследство спер.
Сидящий на корточках Трезвенник поднял голову. Глаза у него помутнели, с нижней губы стекала вязкая слюна. Он был готов.
- Пихни его в воду, - едва ворочая языком, посоветовал он отцу.
Тот хотел плюнуть в арендатора, но плевок попал в воду. К глазам Забавника подступили слезы обиды, рот свело на сторону, он едва не расплакался. В нем были оскорблены лучшие чувства всей святой троицы с Кривого озера: честь, порядочность, доверчивость. Ведь они заключили сделку с этим бандитом и ударили по рукам. Для этакого подонка ничего святого нет.
Забавник швырнул палку в реку и поднял бутылку.
- Глянь-ка вот, - сказал он Хэннинену, - глянь-ка, как я выпью из этой бутылки доброго самогону. Глянь.
Послышалось долгое бульканье. Обида почти прошла, но в хмельной голове закопошилась тревога - к чему приведет судебное разбирательство? Когда пить больше было невмочь, Забавник встряхнул бутылку и посмотрел на свет, сколько в ней осталось.
- А теперь, - сказал он, - ползи оттудова, из воды, и оближи этот камень, согреешься.
С этими словами он присел, взмахнул бутылкой и брякнул ее о камень. Остатки самогона и осколки стекла брызнули во все стороны. В воздухе пахнуло дурманным запахом сваренного в лесу зелья.
На дороге стояла повозка с колесами на резиновых шинах. Весельчак взгромоздился на нее и взялся за вожжи. Забавник схватил за шиворот совсем сомлевшего Трезвенника, рывком поставил его на ноги и быстро потащил к повозке. Оба сходу бухнулись в нее. Лошадь сочла, что воз слажен, и резво побежала. Шины подпрыгивали на корнях, и голова Трезвенника колотилась по дощатому дну телеги. В этот день парень вдосталь насладился своей долей наследства и уже не печалился о том, что ее немного поубавили.
Весельчак и Забавник не оглядывались. Обоих все сильнее грызло беспокойство: как поступит арендатор? Они чувствовали себя не просто связанными с ним одной веревочкой. Им казалось, что они вместе с Хэнниненом стоят по горло в зловонной жиже. Им чудилась тюрьма, ее гостеприимно распахнутые двери, мерещились запоры, которые отомкнутся для них гораздо позднее, чем для Хэннинена, ведь он-то в конце-концов только исполнитель.
Осеннее воскресное утро быстро набирало силу. Издалека донесся гул церковных колоколов, и на проселках появились угрюмые со вчерашнего перепоя хуторяне. Они направлялись в господний храм замаливать грехи. Жены, поджав губы, сопровождали их.
Говорят, человек предполагает, а бог располагает, но святой троице, направляющейся в Сосновый залив, казалось, что нынче располагает не бог Саваоф - защитник земель, лесов, скота, батраков и всего прочего, а разбойник Хэннинен, пути которого неисповедимы.
Надо же было так оплошать - дело ему доверить! Да еще сдать жилье в аренду!
Хэннинен выбрался на берег. Лицо у него посипело, зубы стучали. Он прижался спиной к скале и, работая локтями, вытолкнул палку. Потом нащупал пальцами на дорого осколок бутылки и стал пилить веревку. Она была бумажная и быстро порвалась.
Хэннинен снял резиновые сапоги и начал прыгать, чтобы согреться. Время от времени он растирал себе те места, которые совсем потеряли чувствительность. Бегая, он сначала выбрасывал ноги как журавль, но понемногу суставы стали сгибаться. Туман рассеялся, солнце осветило воду, ниже порога она клокотала и пенилась. Иней на траве растаял.
С озера донесся ровный треск. Из-за Пасторского острова показалась целая флотилия моторок. Это рыбаки направлялись тянуть сети.
Хэннинен схватил сапоги и шмыгнул в расщелину скалы. Не было никакой охоты объяснять, что́ он, избитый и мокрый до нитки, делает тут, под скалой, когда ему полагается вместе с рыбаками искать тоню с ряпушкой, а потом ногами толкать невод к берегу. Жалко, хороший случай пропадает. Рыбакам можно было запросто сбыть несколько бутылок сивухи.
Расщелина, поросшая мхом, полого поднималась на взгорье. Укрывшись от ветра, Хэннинен расстегнул штаны и вытащил из-за пояса продолговатый сверток в промасленной тряпке. Осторожно разворачивая тряпицу, он увидел толстую пачку денег. Не пострадали! Вода только чуть тронула края.
Морщинистая обезьянья физиономия Хэннинена растянулась в улыбке. Старшая дочка живет в Куопио, ходит в торговую школу и хорошо учится. Тут хватит за два года на ее стол и жилье.
Хэннинен потрогал заплывший глаз. Ну и избили, сволочи. Но денежки-то у него, вот они на ладони, между большим и указательным пальцами. Сделка с хозяевами оказалась стоящей. И придется им примириться с потерей. Не захотят же они в тюрьму садиться. Да и его, конечно, тоже туда не тянет.
Несмотря на холод, щеки у Хэннинена горели. Только не в тюрьму, боже упаси. Этого нельзя допустить из-за детей. Им ученье дается, надо их выучить. Деньги он решил раздобыть хоть из-под земли.
Порог шумел, рыбаки перекликались. На скалистом мысу дымились костры. Значит, ряпушка уже двинулась, скоро принесут, будут варить уху.
Хэннинен тщательно завернул деньги в промасленную тряпицу и пристегнул пакет к штанам.
- Интересы нации требуют… - вспомнил он газетные призывы и издал странные звуки, отдаленно напоминающие смех. - Невыплаченный заработок, - сказал он, хитро подмигнув своей тени, которая, прячась от солнечного света, казалось, укоризненно покачивается на мшистом камне. - Получка за семь годков. Это сколько же будет, если прибавить к ней оплату за ту паскудную работу, которую приходилось делать здесь?
Хэннинен шел по краю прибрежного утеса и глядел вниз на клокочущую воду. Если тут оступишься… Скалу избороздили тонкие линии, будто нанесенные ножом. Они змеились так и этак, некоторые вдруг обрывались, иные соединялись с другими и становились похожими на колею. Она виляла туда-сюда, то угрожающе близко подбегая к краю обрыва, то круто сворачивая к лесу, а иногда и совсем пропадая - тогда приходилось опускаться на колени, чтобы разглядеть, куда она делась.
Дул легкий ветерок, со стороны Скалистого мыса поднимался щекочущий ноздри аромат. Хуторяне, отправляясь тянуть невод, обычно прихватывали с собой сливочное масло. Они будут есть ряпушку, тушенную в масле, и ржаной хлеб, - подумал арендатор. От голода у него потекли слюнки и заурчало в животе. Он свернул с тропинки, которая вела к Сосновому заливу, и направился к мосту.
Как ни в чем не бывало Хэннинен бродил в сосняке на мысу и делал вид, будто смотрит, не двинулся ли в заливе косяк ряпушки и нет ли на деревьях тетеревов.
- Гляди-ка: Хэннинен! - сказал Эса Колари, который был за повара. Глаза у него уже блестели. Эса владел большей частью водного пространства над порогом, где ловили рыбу. - Ты, никак, в медвежье логово лазил или, может, тебе лесной дух так морду обработал? Подходи-ка ушицы поесть. Вон уж вторую партию несут.
Рыбаки двигались к костру, до них оставалось метров триста.
Над костром на баграх висели два черных котла. Вода почти совсем выкипела. Эса отрезал порядочный кусок масла.
- Опоздал первый-то невод тянуть, - сказал Эса с укором и бросил масло в котел с рыбой.
- Опоздал, - сказал Хэннинен, не сводя глаз с варева. - Ходил на порог Кари сигов ловить да поскользнулся, - прибавил он.
- Вон оно что, поскользнулся, оказывается, - засмеялся Эса и вытащил из рюкзака бутылку. На ней была этикетка - значит, законный товар. - Ну-ка хлебни, а то простынешь.
Хэннинен сделал большой глоток. Горькая магазинная водка огнем растеклась по желудку и враз согрела.
- Хлебни и на вторую ногу, - предложил Эса. - Крепче стоять будешь.
Хэннинен хлебнул.
- Вали ряпушку на хлеб, - продолжал угощать Эса. Он был богатый хуторянин, но славный мужик. С ним, пожалуй, и столковаться можно было бы по-человечески.
- Ешь и пей, тебе, видать, дальняя дорога выпала, - сказал Эса, дружески усмехаясь.
Хэннинен перестал жевать. Не поворачивая головы, он скосил глаза на хуторянина.
- Говорят, хозяйку из Соснового залива осенило прошлой ночью, - рассказывал тот, посмеиваясь, - позвонила в полицию и рассказала, чем Весельчак и Забавник промышляют.
Теперь Эса хохотал во все горло. А у арендатора ряпушка в глотке застряла и пачка денег за поясом будто обожгла. Дыхание у него перехватило, на лбу выступил холодный пот и струями побежал по морщинам к носу. Он замер, уставившись на желтоватую маслянистую жидкость в котле, но видел, как дочка получает свидетельство об окончании торговой школы.
- Из полиции звонили, скоро прибудут на вертолете, - сказал Эса, жуя рыбу. - Про тебя спрашивали. Я сказал, что тут, мол, на Скалистом мысу они тебя и найдут, коли ты рыбачить придешь.
- Здесь-то найдут, - кивнул арендатор и выгнул спину, словно еж. Глаза - две блестящие точки - глядели из щелок, затерявшихся в зарослях бороды. Он вытащил из ножен финку, отрезал горбушку хлеба и зачерпнул из котла ложку ряпушки.
- Сварил ты им похлебку, - сказал Эса. В его голосе не было враждебности. Наоборот. Арендатору послышалось в нем даже что-то похожее на уважение.
- Сварил, - отвечал арендатор, - сварил. - Его голос прозвучал странно. Тело сотрясалось в ознобе - видно, от простуды поднялась температура.
- Схожу под горку опростаться, - сказал он хрипло. - Если за это время прилетят, скажи - никуда не делся.
Эса кивнул и помешал деревянной ложкой в котле. Арендатор скрылся за камнями и вышел на косогор. Он огляделся по сторонам, расстегнул штаны и достал сверток. Потом стал копать ямку, но из этого ничего не вышло - земля оказалась слишком твердой, ногти ломались. И тут его взгляд упал на черную дыру, зиявшую в дуплистом дереве. Это гнездо пестрой мухоловки. Хэннинен перевел дыхание и протолкнул сверток в дупло. Тот глухо шлепнулся где-то внизу.
Хэннинен спустил штаны до щиколоток и торопливо присел в кустах. Желудок был расстроен.
Немного погодя он вернулся к костру, вымыл в пороге руки и подсел к огню обсушиться.
- Пошарь-ка еще в своем мешке, - попросил он Эса.
Тот порылся и вытащил вторую бутылку магазинной водки.
- Дело-то, вишь, такое, - сказал арендатор, - когда зерно в мешке, а мешок в амбаре, так пускай кто угодно является, хоть нечистая сила.
- Бедняку хорошо, - согласился Эса и протянул арендатору бутылку, чтобы тот ее откупорил, - заниматься… частным предпринимательством… в свободной стране.
Эйно Сяйся
Деревце с родного поля
Перевод с финского Л. Виролайнен
1
Он проснулся утром и по звяканью раскачиваемой ветром телевизионной антенны сразу понял, какая на улице погода. Морозец больше десяти градусов, - говорил скрип тяжелой антенны, прилаженной к дымовой трубе частного дома. Ветер, видно, довольно сильный, а на открытых местах пронзительный. В комнате тоже холодно. Вечером, ложась спать, он перекрыл батарею, хотя - кали сколько хочешь - на плате за жилье это не отражается. Теперь он босиком проковылял к батарее, включил ее, потом осторожно, стараясь не наступать на всю подошву, вернулся и присел на край постели, надел рубашку, быстро натянул свитер. Сразу стало тепло, и он на минутку замер, не зная, чем бы сегодня заняться. Ничего не придумав, он оделся окончательно.
Хотя хозяева спали в другом конце дома, он, по старой привычке, передвигался бесшумно: сварил себе кофе, достал из-за окна банку с молоком и масленку, поискал колбасу. "Не забыл ли я с вечера убрать ее на холод?" - думал он, накрывая на стол, и только тут вспомнил, что перед сном впустил к себе хозяйского пса, когда тот начал скрестись в дверь, и скормил ему остаток колбасы.
Так как выключатель на лестнице слишком громко щелкал, старик купил электрический фонарик. Он спустился, освещая себе дорогу. Восьмая ступенька сверху обычно скрипела, и он на нее не наступал. Пес ждал внизу, радостно виляя хвостом. Старик приветствовал его шепотом: "На улицу хочешь?" Газеты лежали в ящике. Хозяйские, как обычно, он положил на телефонный столик, взял свои, но, прежде чем подняться к себе, погладил льнущую к ногам собаку и сказал: "Бедняги мы с тобой…" А потом задумался над этими словами, возвращаясь наверх.
В комнате старик тяжело вздохнул. Его нередко спрашивали, как он сумел сохранить хорошее зрение до такого возраста - ведь ему даже очки не нужны. Он налил кофе в чашку, развернул газету и, бегло просматривая первую полосу, вспомнил свой ответ: благодаря морковке. На третьей странице новый универсам крупными буквами рекламировал снижение цен. Осенью, пока было сухо, он туда наведался. "А ну, пенсионеры, не зевайте!" - сказал ему кто-то в толчее. Он купил десять килограмм сахару, взвалил на плечо и притащил домой. Хозяйка побранила его: зачем он носит такие тяжести, а потом упрекнула - почему не сказал ей о такой дешевизне, они бы вместе съездили на их машине.
Она отправилась в магазин одна, но там ей ответили, что дешевая распродажа уже кончилась и, как ему показалось, она рассердилась на него за то, что попала в неловкое положение. "Люди находят время о себе позаботиться", - мимоходом обронила она, и старик решил, что постарается держаться совсем незаметно. Так ведь не позволили. Через несколько дней его пригласили на субботний кофе и усадили смотреть телевизор. Никогда этих людей не поймешь. Однажды, только что войдя с улицы, он ответил на телефонный звонок - дома тогда никого не было - и потом передал то, о чем его просили. Хозяйка стала его поучать: "Будь добр, Калле, отвечай так: "Дом Салоненов", а потом попроси позвонить позднее". "Я не малолетний", - подумал он и больше ни разу не подходил к телефону.
Когда часы показали ровно шесть, старик снова спустился вниз, на этот раз в пальто. Собака узнала его шаги и нетерпеливо повизгивала. Шепотом успокаивая ее, он снял с уже привычного гвоздя поводок, закрыл за собой внутреннюю дверь и в холодной темной прихожей долго возился с наружной. Замок от мороза застыл, но в конце концов он все-таки поддался. Крыльцо с ночи замело снегом, и на нем отчетливо виднелись шаги почтальона. Старик привязал собаку к воротам и подмел ступеньки. "Теперь можно идти", - сказал он псу и прислонил метлу к стене.