Вечер стоял теплый и тихий, в сумерках красные плоды на дереве мерцали как сотни тлеющих угольков. А какое большое, прекрасное дерево! Вот оно стоит на фоне темного неба, тая́ в листве багряные звезды, веселые бубенчики плодов, поддужные колокольцы праздничной упряжки; стоит, набрякшее плодами, взывая к сборщикам всем своим изобилием. Айла представила, как много лет тому назад, когда желтая постройка была новенькой, а коровник полон черно-белых коровок, жил здесь кто-то, жил хозяин, который посадил на радость детям деревце, и каждое лето дети досыта лакомились вишнями… Где же теперь эти дети, где дети тех детей? Может, здесь же, на фабрике? Хотя никто не приходит снимать урожай. Ну а кто же все-таки эта растрепа, фрау Захн, которая чуть не плюется от ярости, когда кто-нибудь приблизится к дереву? Торчит с утра до ночи под ветвями, будто пугало огородное, следит, кто куда пошел и откуда пришел, а потом наушничает Хейсенбюттель, докладывает, чего видела-слышала: гуляла ли Кайя с Пирхасаном и покупал ли опять вино Фриц…
- Скорей, скорей - торопила Хелена.
- Ой, сколько осыпалось, - сокрушалась Ленну. - Тут на земле уже одно гнилье.
Турок ловко вскарабкался на дерево и нарвал сколько мог. С другой стороны целыми пригоршнями обрывали вишни Герт и Дитрих, а Хелена стояла с раскрытой сумкой.
- Ш-ш-ш! Тихо, кто-то стоит у киоска, - испугалась Айла.
- А! Это Вернер, Лоттин муж… Да он уже уходит,- прошептала Ленну.
- Ай-яй-яй, das ist ja Leben,- радовался Угур на дереве, затем скользнул вниз и шлепнулся наземь, прямо на сумку с вишнями, раздавил все, но быстренько отряхнул брюки и снова вскарабкался наверх.
Айла побаивалась. Но постепенно какое-то новое чувство, властное очарование и одержимость овладели ею. Было уже так томно, что вишни утратили цвет и слышен был только шелест, взрывы смеха, шорох и шепот. "Еще не время есть, ведь был уговор", - корила Ленну Хелену.
Айла поглядывала на небо. Несколько мерцающих звездочек запутались в верхушке дерева. Угур затаился на суку, словно рысь, Хелена шепталась с Гертом, и ветер шумел в кустах за спиной.
- Смотрите, что это? - прошептала Ленну.
По небосводу перемещался желтый свет, он привлек внимание всех.
- Летающая тарелка. - Хелена лукаво улыбнулась.
- Спутник, - сказал Герт.
- Летающая тарелка, летающая тарелка! - Хелена заспорила по-немецки.
Герт повис на одной руке, другою дотянулся до Хелены и шлепнул ее по затылку.
- Отстань, хулиган! - возмутилась Хелена. - Как ты смеешь!
Айла следила за летящим огоньком. Ликующая свобода, дерзостный порыв бился в мыслях, как в детстве, когда санки тронутся и заскользят с высоченной горы. А что, если б я и вправду была точкой света, летящей в просторах? Если бы каждый человек был подобен тому мчащемуся огоньку? А куда же он подевался? Пропал, погас… вот так же и человек…
Затрещали кусты. В сумраке вспыхнул луч карманного фонаря, и в его свете - бледное лицо.
- Шавка, черт ее дери, - шепнула Ленну.
- Теперь давай бог ноги!
Фрау Захн тяжело дышала, глаза совсем вылезли из орбит. Парни спрыгнули наземь и мгновенно исчезли. Ленну и Хелена - за ними. Айла сломя голову бросилась во тьму и - упала в свежевырытую канаву. Она скривилась от боли, кое-как села и ощупала колено - на нем была длинная саднящая царапина.
- Ой, кто здесь? - вскрикнула старуха.
Айла хотела убежать, но колено болело. Она боялась обнаружить себя. Покамест Шавка не заметила ее за кустами, видно, думает, что все сбежали. Придется подождать удобной минуты, чтобы ускользнуть отсюда.
Старуха изрыгала проклятия, скрежетала зубами и грозила кулаками во тьму. Затем она грузно шагнула к дереву, тяжело привалилась к нему всем телом, точно приросла к стволу, дряблые плечи ее поднялись, и она заплакала в голос, как дитя.
Жалость стеснила и переполнила душу Айле. И надо же старому человеку так рыдать… Она поднялась из своего укрытия, осторожно подошла к старой женщине и тронула ее за плечо.
- Entschuldigen Sie bitte, entschuldigen - встревоженно сказала Айла.
Старуха обернулась, перевела дух и разразилась громкой, ужасной бранью. Хорошо еще, что Айла не все понимала. Она убежала бы снова, если бы старуха не схватила ее крепко за руку. Уж их-то, заграничных шлюх, она, конечно, узнала, и если бы господин Аккерман вернулся, то господин Аккерман воздал бы им по заслугам, он бы, конечно, разогнал всяких там турок и всю остальную мерзкую компанию, которая угнездилась здесь, на землях господина Аккермана. Потому что господин Аккерман был всему здесь хозяин, и, если бы он вернулся, в желтом корпусе настали бы другие порядки, это точно, потому что кто-кто, а господин Аккерман умел навести дисциплину и научить порядку, она это знает, двадцать лет служила ему…
Айла вырвала руку и кинулась наутек. Она добежала по примятой траве до дома, но не осмелилась войти сразу, боялась, что ее заметят, и спряталась в тени деревьев. Одышка постепенно унялась, испуг и отвращение умерились, и она вдруг поняла душу этой женщины, что было единственным смыслом ее жизни. Господин Аккерман, вероятно, навеки останется для нее хозяином. А за хозяйским добром следовало присматривать, неусыпно беречь его от турок и прочих бандитов.
В роще, за оградой, слышались голоса. Значит, остальные убежали туда. Отчетливее всего доносился смех Хелены. Айла направилась в ту сторону. Вишни были почти съедены, теперь все только дурачились да хохотали. Герт и Хелена обнимались, Ленну кидала в рот последние вишенки.
- Вот она идет. Куда ты пропала? - спросила Хелена.
- Ушибла колено.
Айле не хотелось рассказывать о фрау Захн. Она боялась, что никто ее не поймет. Расскажи она, как старуха рыдала, все бы наверняка лишь посмеялись, до того осточертело им ее соглядатайство и сплетни.
Вдруг она поймала на себе взгляд Дитриха. Пускай себе смотрит, у него же есть подружка в городе. Напрасно надеешься чего-нибудь от меня дождаться, думала Айла. Однако вдруг все стало смешить ее: шутки, ужимки турка, летящие в траву вишневые косточки.
Турок поплевал на ладони, взялся за большущий камень и крякнул. Вот он выпрямился. Сумасшедший, куда он его тащит, с больным-то сердцем? Что он хотел этим доказать, силу свою или что, дескать, наплевать ему на болезнь?
Посинев от натуги, скрипя зубами, он донес камень до дерева, бухнул его оземь и со смехом вернулся к остальным.
Когда наконец отправились по домам, Угур поотстал от других и крикнул Айле:
- Ай-ай-ай, я боюсь идти один, у-у-у, у-у-у, такая темнота, liebe Айла, liebe, liebe Айла!
Айлу разбирал смех. Она остановилась, оглянулась. Турок выбежал из темноты, взял ее за плечи и поцеловал прямо в губы. Айла остолбенела, вырвалась из его объятий и вбежала в дом.
До отъезда оставалось всего четыре дня. На фабрике Айла не смела взглянуть турку в глаза. Потом Угура послали работать в другое здание, и два дня о нем ничего не было слышно.
"Первый поцелуй, - думала Айла про себя. - Как о нем пишут во многих книгах, о первом поцелуе? Двое встречаются, глядят в глаза друг другу, гуляют допоздна, где-нибудь незаметно для себя останавливаются и вдруг, охваченные необычайной дрожью, губы касаются губ другого - подобно уголькам. А поцелуй турка? Он возник вроде как из пустоты, безо всякого ожидания, без искорки любви. Или все-таки Угур… Неужели кто-то мог заинтересоваться именно ею? А что, если этот поцелуй и вправду знак любви, знак ее тревог и обещаний?"
Айла стирала и гладила в дорогу. Вопреки предположениям, никакого разговора о вишнях не произошло, хотя фрау Захн и донесла о происшествии Хейсенбюттель. Впрочем, у фрейлейн и без того хватало обид. Директор, как говорили, обручился со своей новой подружкой.
- Погоди ты укладываться, дурочка, у нас же еще целых два дня впереди, - охала Хелена.
- Пусть все будет готово, не суетиться же в последний день.
Удивительным было предвкушение возвращения в Финляндию, в родную, за сотни километров отсюда даль. Даже банки с огурцами казались не такими тяжелыми - от сознания, что поднимать их теперь уже недолго. В обеденный перерыв к девушкам подошла Эльфрида, глаза у нее блестели, она покопалась в сумочке и протянула фотокарточку, на обороте которой было написано шариковой ручкой: "Vergesse mich nicht. Elfriede".
- Пишите, не забывайте писать, битте, - вымогала обещание Эльфрида.
- Напишем, конечно напишем, - пообещала Айла, дожевывая бутерброд.
Внезапно кто-то рванул настежь дверь столовой и встал на пороге. Это была Айлина соседка по морковному конвейеру, очкастая сухопарая женщина. Растерянность и ужас были у нее на лице.
- Что такое? Что случилось? - спросили у нее.
- Mein Gott… - Женщина не в силах была говорить, лишь показала рукой во двор и зарыдала. Все сгрудились у окна. Кого-то несли на носилках к машине, видимо покойника, судя по платку, закрывавшему лицо. Понемногу выяснилось, что это кто-то из турок - полез ковыряться в неисправном аппарате и получил удар током.
- Кто? Который из них? - спрашивали у очкастой.
- Да тот молодой, не помню имени.
- Угур? - спросила Айла, хотя почему-то уже была уверена в этом.
Да, кажется, Угур. Он, он.
Все вышли во двор, Айла тоже. Машина с носилками уже отъехала; только фрейлейн Хейнсенбюттель шныряла туда-сюда в толпе. Люди расспрашивали друг друга, узнавали подробности, отходили, качая головой.
Айла пошла к дому, поднялась по ступенькам к себе и рухнула на постель. Сердце стучало, до боли колотилось о ребра и рвалось на волю из ставшей нестерпимой тесноты. Сквозь плач она услышала шаги, на плечи ей легли ладони, и Ленну коротко сказала:
- Ой, и ты уже слышала…
Айла устыдилась своих слез.
- Плачь, плачь, - сказала Ленну, - я тоже поревела во дворе.
Айла обняла Ленну и плакала долго, в голос, не стыдясь, как если бы выплакивала одним плачем все свои беды. Ленну - друг, понимает ее, от Ленну скрывать нечего.
Уезжать надо было рано утром. Айла проснулась раньше всех и прислушалась к звукам. Где-то в деревне горланили петухи, щебетали птахи в саду, кто-то толкал под окном скрипучую тележку. Айла вспомнила Угура, и внутри у нее как будто что-то оборвалось, однако она превозмогла подступившую слабость и встала.
Добрый час девушки ожидали автобуса на ближайшей остановке. Однако автобус, который должен был отвезти их в город, почему-то не пришел вовсе.
- Теперь мы опоздаем на теплоход, - хныкала Хелена. - Что делать?
- Бежим на фабрику. Может, на лошади подвезут…
Так, с сумками, они впопыхах вернулись в барак. У фрейлейн был отсутствующий вид, она разводила руками, словно не понимала в чем дело и что за спешка. В барак случайно зашел Вернер, муж Лотты, и увидел грустные лица девушек.
- Я вас подброшу до города, - сказал Вернер.
Фрейлейн стала возражать: фабричный "пикап" нужен именно сейчас, нужен для более важных дел, а девочки пусть берут такси.
- Живо, девочки, в машину, - сказал Вернер непререкаемым тоном.
В кузове было полно ящиков. Девушки кое-как втиснулись, согнувшись и подобрав ноги под себя.
- Ну вот, alles fertig? - спросил Вернер, и машина тронулась.
Айла обернулась к заднему стеклу. Все уже работали; одна фрейлейн Хейсенбюттель стояла на крыльце барака и с ненавистью глядела им вслед. В ее фигуре была усталость, комбинация неопрятно выглядывала из-под платья; через минуту от фрейлейн осталось на ступенях лишь расплывчатое пятно, и вся фабрика скрылась из виду, исчезла. "На веки веков", - подумала Айла.
В пути почти не разговаривали. Хелена смотрела на дорогу и перебирала в пальцах тонкую золотую цепочку - подарок Герта. Айла думала об Угуре. Где же его похоронят? Может, отправят гроб домой, в Турцию?
- Не жарко? Можно опустить стекло, - сказал Вернер.
- Открой, пожалуй.
Вернер все-таки славный. Повез их, не обратил внимания на кудахтанье фрейлейн. Поехал, только чтоб им помочь, а сам ничего, кроме неприятностей, не получит.
- Да, погиб турок, - сказал Вернер. - Эти станки у них до того запущены, старые, хлам. Чудо, что раньше никто не угодил на тот свет. Ну, теперь эта проклятая техника поскучает, нас к ней не заманишь.
- Was bitte? Не поняла, - сказала Айла.
- Турка, говорю, жалко.
В городе шел дождь. Девушки бегали по магазинам, разглядывали одежду и высчитывали в уме, сколько заработано в переводе на финские марки, что они могут купить, а что нет. И хотя Айлу угнетало сознание, что, бегая вот так по магазинам, она оскорбляет память об Угуре, это чувство скоро уступило место другому, неподвластному ей: слишком долго ждали они дня, когда смогут на собственные деньги накупить кофточек и всякой всячины. Лишь некоторое время спустя они разочарованно сообразили, что деньги кончаются с катастрофической быстротой: бо́льшая их часть ушла на уплату за билеты на теплоход, а синий свитер ангорской шерсти, присмотренный Айлой, так и остался висеть в витрине.
Девушки направились в порт, благополучно прошли таможенный досмотр и заказали два шезлонга на палубе.
- Довольно крепкий ветер, - сказала Айла. - Что, если начнется шторм?
Хелена не ответила. Судно отчалило, но Хелена и тогда не поддержала разговора. Айлу уже начало раздражать молчание сестры.
- Пойдем сядем, - предложила Айла. - Как бы не заняли наши места и не унесли сумки.
- А я поброжу немножко одна, - сказала Хелена.
Айла усмехнулась. Разве только Хелена имеет право не беспокоиться о местах и сумках? Разве только Хелене позволительно чувствовать боль и грустно улыбаться? Разве только Хелена страдает и расцветает, подобно зеленому лесу, а она, Айла - лесная шишига, тени от нее и то не останется…
Но через час Айла все же отправилась на поиски Хелены. Та сидела в обществе двух молодых финнов. Один из них что-то рассказывал, и Хелена смеялась и вовсе не похоже было, что она чем-либо опечалена.
- Хелена, идем, а то наши места займут. И сумки стащат, - сказала Айла.
- Пусть тащат, - отвечала Хелена.
- Но где же мы будем спать?
- На палубе, под открытым небом, - смеялась Хелена.
- Пойдем разыщем ваши сумки, - сказал один из парней.
- Что ж, идем, - согласилась Хелена. - Мы с ребятами пойдем и возьмем эти сумки, а ты жди тут, Айла, держи место.
Айла осталась сидеть одна за столиком. Хелена, как видно, пила пиво с этими парнями, даже приложилась к сигарете, потому что в пепельнице валялся окурок со следами губной помады.
Айла смотрела в иллюминатор на море. У стойки бара звенели бокалы, люди сновали туда-сюда, а вдоль бортов судна качались на крыльях и кричали, широко раскрывая клювы, жадные чайки.
И вдруг с небес опустилась та самая синяя беспредельность и растеклась в вечере, словно мягкий шелк, - сперва бледная, цвета снятого молока, а потом все глубже и синее. Переливающийся аквамарин, пронзительная синь вобрала в объятия все вокруг - голоса людей и гул двигателей, морские волны, тучи и снующие по палубе человеческие фигуры.
Волнение охватило все существо Айлы. Она чувствовала, она жила! Она, Айла, а не Айлина тень, именно она существовала, имела право жить и любить, добиваться жизни, достойной человека. Она причастна ко времени, она прикасается к жизни обеими ладонями, она связана с жизнью горохом всех сортов, потоками морковки и поцелуем Угура, злобой фрейлейн Хейсенбюттель и неизменной песенкой Эльфриды; все это навеки с нею. В ее жилах текут людские голоса и вырастает ее любовь, и она больше, нежели воспоминание или грусть. Хочется обнять все и всех, крикнуть о любви на все море - но как это сделать в человеческой толкотне? Как сделать, чтоб любовь не задохнулась, а наполнила плечи, и руки, и все вокруг, как эта всеобнимающая удивительная синь? Жалок тот, кого приставили сторожем к радости! Жалок жребий не вкусившего плодов вишневого дерева и не дающего вкусить другим!
Арто Сеппяля
Дама из рая
Перевод с финского Р. Виртанен
Достоинство манекенщиц и зеркал - в их безмолвии. И то едва ли.
Ой, какая дивная шаль! А краски! И мягкая, как котеночек, ой-ой.
Да, да, я вновь вернулась в Финляндию. Только едва ли останусь здесь. Эта страна холодная, так далеко от центров цивилизации. Меня аж знобит, когда гляжу на эти полураздетые манекены. Да накиньте же на них что-нибудь, дорогая!
Что, госпожа еще помнит меня? Как восхитительно, что здесь интересуются делами большого мира. Называйте меня просто госпожа - эти американские имена невыносимо трудны для финнов. Я хорошо помню, как отправилась на запад, как устраивалась там, как вышла замуж. С трудом привыкала к этому имени - "миссис Тоусэр". А когда приезжала сюда, на свою прежнюю родину, ухо резало - одни меня называли Таусери, другие Тоусери. Ах, значит, госпожа меня помнит? Конечно - я все эти годы была на виду - на радио, телевидении, в мэгэзинах… или как их здесь называют… женских журналах.
Ну и что? Всегда интересуются, в каком году я стала Мисс красоты, какой титул принцессы получила… была ли признана идеалом. Об этом столько написано в газетах и книгах, что я устала от общего внимания. Глядя на меня, ведь не скажешь, что это было так давно - many years? Я-то знаю, что прошло, скажем, два десятка лет, ха-ха.
Утомительное занятие быть из года в год в центре внимания - выступать по телевидению, появляться на страницах прессы. Просто жутко. Но популярность для меня то же, что работа, что рай - да, рай и ад. Поверьте. Я, честно говоря, не могу пожаловаться - ой, до чего же веселая жизнь у меня! Каждый день что-то новое, большое, необычайно яркое. Да я и не вынесла бы серых буден.
Есть у меня желание - поездить по миру, но быть при этом неузнанной, пожить где-нибудь тихо, наедине со своими мыслями. Люблю заглядывать в маленькие лавочки. Хочется быть неприметной, а это так трудно в наш век. Здесь у вас можно скрыться от любопытных взглядов, спрятаться от шушуканья и пересудов. Не то что в больших магазинах. Интересно встречаться с простыми людьми, болтать с ними. Уверяю вас, госпожа, - я благодарна людям, подобным вам. Я и их хорошо понимаю, простых людей.