Впрочем, он быстро пришел в себя и спустя мгновение уже поднял голову, руки его снова крепко сжали винтовку, указательный палец лег на курок; мутная пелена, висевшая перед глазами, рассеялась, разум и сердце сбросили оковы страха, совесть и помыслы были чисты. Вряд ли удастся взять врага в плен, но, если спугнуть его, он умчится в свой лагерь с фатальной для федералов информацией. Долг солдата был предельно ясен: нужно застрелить всадника из засады – без предупреждения, не дав ему даже вознести молитву Господу, ни секунды не мешкая. Но… ведь еще есть надежда, что он ничего не увидел – может, он просто любуется грандиозным пейзажем. Может, он сейчас развернется и спокойно уедет восвояси. Стоит ему тронуться с места, как сразу станет ясно, знает он что-нибудь или нет. Возможно, его напряженное внимание… Друз повернул голову и устремил взгляд в глубину воздушной пропасти, словно сквозь прозрачную воду смотрел на морское дно. И сразу же заметил цепочку людей и лошадей, которая, извиваясь, пересекала зеленый луг, – какой-то идиот командир позволил своим солдатам отвести лошадей на водопой в такое открытое место, что их было видно с целой сотни окрестных горных вершин!
Друз перевел взгляд на всадника в небе – он снова смотрел сквозь прицел винтовки. Только на этот раз целился в лошадь. В памяти у него, как священный наказ, всплыли слова отца, сказанные при расставании: "Как бы там ни было, делай то, что считаешь своим долгом". К нему вернулись уверенность и душевное равновесие. Зубы его были сомкнуты, но не стиснуты. Им овладело полное спокойствие, подобное тому, с каким безмятежно спят дети, – никакой дрожи в теле; дыхание, задержанное на миг, пока он прицеливался, было ровным и неторопливым. Долг победил. Дух приказал телу: "Сохраняй хладнокровие!" Друз выстрелил.
А в это время офицер федеральной армии, то ли в поисках острых ощущений, то ли желая получить дополнительную информацию, покинул свой бивуак, скрытый в долине, и без какого-либо конкретного плана направился к подножию утеса, где остановился в раздумье – стоит ли идти дальше. Прямо перед ним на расстоянии четверти мили, хотя казалось, что туда можно добросить камень, вздымался над верхушками сосен гигантский профиль скалы, такой высокой, что при одном взгляде на ее зубчатый пик, уходящий в эмпиреи, кружилась голова. С правого боку скала была абсолютно отвесной, без единого уступа, ее гордый шпиль отчетливо выделялся на фоне синего неба, которое примерно на полпути к земле почти сливалось с лежащими в отдалении холмами, подернутыми голубой дымкой, а еще ниже, уже у подножия, скала терялась в пышной зелени деревьев. Задрав голову к вершине, офицер вдруг увидел невероятную картину: по воздуху в долину летел человек верхом на коне!
Всадник сидел по-военному прямо, крепко держась в седле и натянув поводья, чтобы немного сдерживать норовистый нрав лошади. Длинные волосы на его неприкрытой голове были подняты ветром вверх наподобие султана. Правую руку скрывало облако взметнувшейся конской гривы. Лошадь неслась, вытянувшись в струну, копыта били по воздуху так, будто она мчалась по твердой земле. Офицер завороженно следил за ней, а потом дикий галоп замедлился, и она выбросила вперед все четыре ноги как в прыжке через препятствие. И все это в полете!
С ужасом и изумлением смотрел офицер на всадника в небе; будучи человеком верующим, он даже на мгновение подумал, уж не суждено ли ему судьбой запечатлеть пришествие какого-нибудь нового Апокалипсиса. Офицер был потрясен, взволнован, ноги его подкосились, и он упал. Почти тотчас раздался треск ломающихся ветвей, который сразу стих, не отдавшись эхом, затем снова наступила тишина.
Офицер, дрожа, поднялся на ноги. Привычный зуд в стертой голени помог ему прийти в себя. Рванувшись с места, он побежал изо всех сил туда, где, поодаль от скалы, он, по его расчетам, должен был найти всадника, но, конечно, не нашел. Все это произошло так молниеносно, воображение его так поразили изящество и грация представшей перед ним картины, что ему и в голову не пришло искать воздушного кавалериста у самого подножия скалы, где тот оказался бы, упав вертикально вниз. Спустя полчаса офицер вернулся в лагерь.
Он был неглуп и понимал, что вряд ли ему кто-нибудь поверит, а потому предпочел утаить невероятную правду и никому не рассказал о том, что видел. Но когда командир поинтересовался, удалось ли ему узнать что-либо, что могло бы им помочь, он ответил:
– Да, сэр. Я выяснил, что с южной стороны дороги в долину нет.
Командир, которому было известно больше, чем его офицеру, улыбнулся в ответ.
Выстрелив, рядовой Картер Друз перезарядил винтовку и вернулся к своим обязанностям часового. Не прошло и десяти минут, как к нему на четвереньках осторожно подполз сержант федеральной армии.
Друз не повернул головы, не взглянул на него, продолжив лежать неподвижно, чтобы ничем не выдать себя.
– Ты стрелял? – шепотом спросил сержант.
– Да.
– В кого?
– В лошадь. Она стояла вон там, на скале, довольно далеко отсюда. А теперь, видите, ее нет. Упала вниз.
Часовой выглядел очень бледным, но его лицо не выражало никаких эмоций. Ответив на вопрос, он отвернулся и замолчал. Сержант был в недоумении.
– Послушай, Друз, – сказал он после минутной паузы. – Бесполезно что-то скрывать от меня. Доложи все, как есть. Сидел ли кто-нибудь на лошади?
– Да.
– Кто?
– Мой отец.
Сержант поднялся на ноги и быстро зашагал прочь. "О Господи!" – чуть слышно пробормотал он.
Вашингтон Ирвинг
Дьявол и Том Уокер
Перевод с английского Е. Пучковой
Недалеко от Бостона, в Массачусетсе, есть глубокая бухта: раскинувшись вдоль побережья от Чарльз-Бей, она, петляя, вдается в материк на несколько миль и заканчивается густо заросшим болотом, даже, скорее, топью. По одну сторону бухты тянется прелестная тенистая роща, другой берег от самой воды круто берет вверх, образуя гребень, на котором высятся несколько очень древних могучих дубов. Согласно легенде, именно там, под сенью этих гигантских деревьев, морской разбойник Кидд зарыл свои сокровища. Темной ночью он тайно на лодке доставил деньги и драгоценности прямо к подножию гребня; с высоты холма хорошо было видно, не следит ли за ним кто-либо; к тому же приметные деревья служили хорошим ориентиром, с помощью которого в будущем он смог бы без труда найти тайное место. Старинные предания еще добавляют, что руководил им сам Князь Тьмы, будто бы обещавший охранять клад. Впрочем, дьявол, как известно, всегда так поступает, когда речь идет о сокровищах, особенно о тех, что нажиты нечестным путем. Как бы там ни было, Кидду не удалось вернуться за своим богатством. Вскоре его арестовали в Бостоне и переправили в Англию, где он был осужден за пиратский промысел и повешен.
Около 1727 года, того самого года, когда в Новой Англии случилось землетрясение, заставившее немало грешников пасть пред Богом на колени в раскаянии, поблизости жил один доходяга, прижимистый малый по имени Том Уокер. Жена была ему под стать. Жадность обоих доходила до того, что они постоянно норовили друг друга надуть. Все, что попадало в руки алчной супруги Тома, немедленно пряталось в ее тайники; бывало, курица едва прокудахчет, как она тут как тут, чтобы завладеть свежеснесенным яйцом. Том неизменно обыскивал дом в поисках ее потаенных запасов, и им случалось довольно часто и горячо спорить о том, что надлежит считать общей собственностью. Том с женой обитали в ветхом домишке на отшибе, вокруг которого витал дух голодной смерти. Рядом росли несколько красных кедров, символизирующих, как известно, бесплодие; из трубы дома никогда не вился дымок; ни один путник не стучался в дверь этого неприглядного жилища. Жалкая кляча, у которой ребра торчали как прутья рашпера, степенно бродила по полянке и пощипывала чахлый мох, надеясь таким образом утолить мучивший ее голод. Время от времени она выглядывала из-за изгороди и жалобно смотрела на прохожих, будто умоляя их увести ее из этого обреченного на голод места.
О доме и его обитателях ходила дурная молва. Жена Тома была на редкость сварливой, вздорной, болтливой, да к тому же тяжела на руку. Во время семейных перебранок ее вопли нередко оглашали окрестности; а по характерным отметинам на лице мужа можно было догадаться, что супружеские ссоры далеко не всегда заканчивались словесной дуэлью. Поэтому никто не осмеливался вмешиваться в их разборки. Одинокий путник, заслышав из дома крики и брань, норовил побыстрее миновать это средоточие раздора и, если еще не успел жениться, благодарил судьбу за то, что она избавила его от прелестей семейной жизни.
Однажды Том Уокер забрел далеко от дома и на обратном пути решил срезать – пройти через болото. Как известно, большая часть так называемых коротких путей ничего хорошего не сулит. Вот и этот путь оказался неудачным. Болото заросло большими угрюмыми соснами и тсугами высотой до девяноста футов, оттого даже в полдень здесь было сумрачно. Лесной полумрак – излюбленное место для сов, которые слетались сюда со всей округи. Почва была неровной, на каждом шагу попадались ямы и трясины, местами покрытые травой и мхом; по беспечности можно было обмануться, угодить в трясину и уже никогда не выбраться из черной вязкой жижи; попадались тут и лужи с темной стоялой водой, населенные головастиками, лягушками и водяными змеями; а догнивавшие в этих лужах полузатопленные стволы сосен и тсуг походили на дремлющих аллигаторов.
Довольно долго Том осторожно блуждал по предательскому лесу, стараясь не угодить в коварные ловушки, перепрыгивал с одной тростниковой кочки на другую (хотя их трудно было назвать надежной опорой посреди глубокой топи) или по-кошачьи плавно двигался вперед по стволам поваленных деревьев, вздрагивая всякий раз от крика выпи либо кряканья дикой утки, взметнувшейся с уединенного озерца. Наконец он добрался до твердой почвы, полуостровом уходившей в самое сердце топи. Этот клочок земли был цитаделью индейцев в период их борьбы против первых колонистов. Они возвели нечто вроде форта и, надеясь на его неприступность, прятали здесь своих жен и детей. Впрочем, от индейского укрепления почти ничего не сохранилось, разве что фрагменты насыпи, которая от времени почти сровнялась с землей и заросла дубами и другими деревьями, резко выделявшимися яркой листвой на темном фоне болотных сосен и тсуг.
Когда Том Уокер добрался до старого форта, уже близились сумерки. Он решил немного передохнуть. Любому другому интуиция подсказала бы не задерживаться в этом глухом, навевающем тоску месте – не случайно о нем ходили недобрые слухи еще со времен войны с индейцами; поговаривали, что здесь было капище, где шаманы творили заклинания и приносили жертвы злым духам.
Но Том Уокер был не из тех, кого можно испугать байками подобного рода. Расположившись на поваленном стволе тсуги, он от нечего делать под кваканье древесной лягушки стал палкой ковырять кучку черной земли у своих ног. Без всяких мыслей взрыхлив очередной пласт почвы, Том почувствовал, что палка уперлась во что-то твердое. Том разгреб изобилующую перегноем землю и… ну и ну! Перед ним лежал расколотый череп с вонзившимся в него томагавком. Судя по ржавчине, роковой удар был нанесен давным-давно. То было мрачное свидетельство кровавой драмы, разыгравшейся между воинами-индейцами в их последней твердыне.
– Хм! – буркнул Том Уокер, пнув череп ногой, чтобы стряхнуть с него налипшую грязь.
– Оставь череп в покое! – раздался чей-то грубый окрик.
Том поднял глаза и с удивлением увидел широкоплечего черного человека, сидевшего напротив на пне. Том был весьма поражен тем, что не заметил и не услыхал, как тот появился; но еще большее изумление охватило его, когда он разглядел, насколько позволяли сумерки, что человек этот не принадлежал ни к негритянской, ни к индейской расе. В грубой наполовину индейской одежде, подпоясанный красным поясом или, вернее, кушаком, издали незнакомец мог бы сойти за индейца, но лицо его не было ни черным, ни медно-красным. Оно казалось смуглым, грязным или вымазанным сажей, как у людей, постоянно работающих у горна. Собранные на затылке черные волосы незнакомца – какие же еще могли быть у такого типа?! – торчали из пучка во все стороны; на плече он держал топор.
Какую-то минуту его сердитые красного цвета глаза внимательно изучали Тома.
– Что ты делаешь на моей земле? – чуть ли не прорычал хриплым голосом черный человек.
– На твоей земле? – переспросил Том с презрительной усмешкой. – Не больше твоей, чем моей; она принадлежит дьякону Пибоди.
– Будь он проклят, этот дьякон Пибоди! – отреагировал незнакомец. – Надеюсь, что так и случится, если он не начнет размышлять о своих прегрешениях и не перестанет искать бревно в глазу ближнего. Взгляни вон туда и поймешь, каковы дела у дьякона Пибоди.
Посмотрев в указанном направлении, Том увидел большое дерево. С виду красивое и здоровое, оно полностью прогнило внутри и было подрублено с одной стороны, так что могло упасть при первом же резком порыве ветра – это не вызывало сомнений. На его коре было вырезано имя дьякона Пибоди – человека в здешних местах влиятельного, в свое время неплохо поживившегося на торговле с доверчивыми индейцами. Оглядевшись вокруг, Том обнаружил, что почти все крупные деревья помечены именами известных состоятельных колонистов и в той или иной степени надрублены. Дерево, которое Том выбрал для отдыха, очевидно, было повалено совсем недавно. На нем красовалось имя Кроуниншильда. Том припомнил надутого гордостью крёза, кичившегося своими деньгами. Ходили слухи, что Кроуниншильд разбогател, занимаясь флибустьерским промыслом.
– Этот пойдет на дрова! – злорадно заметил черный человек. – Неплохо, знаешь ли, запастись на зиму топливом.
– По какому праву, – возмутился Том, – ты рубишь лес дьякона Пибоди?
– По праву первенства, – ответил его собеседник. – Этот лес принадлежал мне задолго до того, как сюда ступили первые представители вашей бледнолицей расы.
– Осмелюсь спросить, – проговорил Том, – кто ты?
– О, у меня множество имен! В одних странах меня зовут Диким охотником; в других – Черным рудокопом. В здешних краях я известен как Черный дровосек. Я тот, кому краснокожие посвятили этот клочок земли; здесь они мне поклонялись и время от времени поджаривали ради меня белого человека, – перед столь сладостным запахом я не мог устоять и благосклонно принимал подобные жертвы. С тех пор как вы, белые дикари, истребили краснокожее племя, я ради забавы руковожу преследованием квакеров и анабаптистов; кроме того покровительствую работорговле и возглавляю орден Салемских ведьм.
– Судя по всему, именно тебя в просторечии обычно зовут сатаной, если я не ошибаюсь? – ничтоже сумняшеся спросил Том.
– Он самый, к вашим услугам! – ответил черный человек, небрежно сымитировав легкий кивок, как того требуют правила учтивости.
Вот так, согласно преданию, начался их разговор; впрочем, напускная непринужденность в поведении Тома вызывает сомнения в том, что именно так все и было. Иной возразит, что встреча со столь исключительной личностью, да еще в такой дикой, пустынной обстановке, потрясла бы до глубины души любого; однако Том был твердолобым парнем, отнюдь не из пугливых, и к тому же он так долго терпел свою сварливую женушку, что ему сам черт был не страшен.
Рассказывают, что после такого зачина они еще долго беседовали на серьезные темы, так что Том не скоро вернулся домой. Черный человек поведал ему о несметных сокровищах, зарытых пиратом Киддом под дубами на высоком берегу, недалеко от болота. Все эти богатства находятся в его власти, и он охраняет их с помощью своей силы. Без его на то дьявольского позволения найти сокровища никто не сможет, а он не часто дарует кому-то свою благосклонность. Впрочем, проникшись к Тому особой симпатией, дьявол предложил отдать сей бесценный клад ему, разумеется, на определенных условиях. Нетрудно догадаться на каких, хотя Том никогда об этом прилюдно не говорил. По-видимому, условия сделки показались Тому не такими уж простыми, ибо он попросил время на обдумывание, хотя не привык мешкать без серьезной причины, если речь шла о деньгах. Когда они подошли к краю болота, незнакомец замедлил шаг.
– Чем ты можешь подтвердить правдивость своих слов? – обратился к нему Том.
– Вот тебе моя подпись, – сказал черный человек, приложив ко лбу Тома указательный палец. Затем свернул в болотные заросли и, если верить Тому, медленно погрузился в трясину – сначала по плечи, а потом и с головой.
Уже дома Том обнаружил у себя на лбу черный, точно выжженный, отпечаток, который невозможно было стереть.
Не успел он вернуться домой, как жена сообщила ему о внезапной кончине Абсалома Кроуниншильда, богача-флибустьера. Газеты с подобающим случаю пафосом доводили до всеобщего сведения, что "Израиль лишился великого мужа".
Том припомнил дерево, которое черный человек собирался пустить на дрова. "Что ж, жарься, старый разбойник! – подумал он. – Кому до тебя есть дело!" Однако теперь странная встреча на болоте обрела реальность и уже не казалась игрой его воображения.
Том, надо заметить, никогда не посвящал жену в свои тайны; но эта была столь необычной, что волей-неволей пришлось ей все рассказать. Стоило ему упомянуть о золоте Кидда, как она тут же дала волю своей неуемной жадности и стала подзуживать его принять условия черного человека, сулившие им безбедное существование. Хотя Том и сам был не прочь продать душу дьяволу, все же он решил уклониться от этой сделки, дабы не потакать прихотям жены. В общем, он наотрез отказался из одного лишь духа противоречия. Словесные пререкания перешли в жаркую схватку, и чем больше жена приводила доводов, тем тверже становилась позиция Тома, не желавшего быть проклятым в угоду скаредной супруге.