До Ветлицкого ни один начальник больше трех месяцев на участке не удерживался, как вообще не удерживались ценные рабочие и другие настоящие специа–листы. Черта ли с такой работы, когда ни прогрессивки, ни премий, ни даже - благодарности! Да что благодарность! Доброго слова ни от кого не слышали, потому и расставались без тоски, без печали… Текучку кадров можно было сравнить разве что с потоком пассажиров на Курском вокзале в курортный сезон. А ведь участок поставлял "начинку" для подшипников всем сборочным цехам завода! Малейший сбой тут же начинал всех свирепо трясти. Это, как известный лакмусовый эффект: меняется среда - меняется цвет бумажки. По тому, как работают цеха, "начинки": роликовый, шариковый, сепараторный, можно судить о делах подшипникового завода в целом.
Прежний директор, на место которого пришел Хрулев, оставил после себя много всякой дряни. Нахлебались и горького и соленого, пока удалось поднять завод. Одолевали внезапные и непонятные провалы, вызывавшие глубокую и всеобщую разочарованность, а редкие взлеты были кратковременны, как у небуксируемого планера. Над Ветлицким откровенно смеялись. Узнали откуда–го на каком прекрасном месте работал он раньше, даже сколько зарабатывал, и по такой причине напевали вслед ему ехидную частушку: "Бросила хорошего, вышла за поганого…"
Большинство рабочих считало его мужиком "с приветом", другие - человеком себе на уме. Уж коль пошел на потерю заработка, значит, интересуется чем‑то другим. А что может быть другое для "варяга", прибывшего в столицу на "ловлю счастья и чинов"? - судили–рядили о нем, глядя с собственной колокольни. Но истину никто так и не узнал.
Инженер Ветлицкий хорошо разбирался в практике станкостроения, а подшипники - отрасль, известная ему лишь в общих чертах. Пришел на участок, а подсказать некому. Встал посреди громыхающего вразнобой пролета, поглядел кругом: сколько непонятного, чужого! Было над чем призадуматься. Со всех сторон подстерегающие взгляды, шепоток за спиной: "Кого еще подсунули? Что за деятель свалился на нашу голову? Куда крутить–вертеть станет? Неужто сумеет отмочить штуку еще более смешную, чем уже было?"
В первый день работы, на стыке двух смен, Ветлицкий собрал рабочих участка и, назвав себя, заявил:
- Как мне известно, здесь происходило весьма оживленное мельканье всевозможных начальников. Так вот, товарищи, поверьте, больше этого не будет. Даю слово коммуниста, я пришел к вам надолго. Да–да, без смешочков! - подтвердил он, видя скрытные улыбки в глазах наладчиков. - А если говорить по правде, то признаюсь: я большой любитель юмора и надеюсь, мы еще не раз посмеемся вместе с вами, но пока прошу всех вас, отменных специалистов, не отворачиваться от меня, объяснять непонятное. До поры до времени непонятное… Я постараюсь освоить дело как можно скорей и, надеюсь, сумею постигнуть с вашей помощью тонкости и профессиональные тайны производства.
Наладчики опять недоверчиво заулыбались, а Зяблин, шевельнув дугами бровей, уронил:
- Оно так, конечно, но мы тут годами упражняемся в ловле микронов, а вы хотите - бац! - и в "девятку"…
- К сожалению, у меня нет времени растягивать на годы. Придется сжимать годы в месяцы.
Зяблин пожал плечами. Рабочие первой смены разошлись, а когда утром явились на работу, не поверили своим глазам: их начальник в замаранной спецовке с закатанными рукавами занимался регулировкой штампов. По его красным усталым глазам, по серому осунувшемуся лицу нетрудно было догадаться, что он не уходил домой и ни часа не спал. Потолковав о чем‑то коротко с мастером Кабачонком, он вскоре исчез.
"Ушел отсыпаться, - подумали о нем. - С первого дня дурь свою показывает ретивый начальник. В первой смене, когда решаются все вопросы и обеспечивается нормальная работа на целые сутки, его нет. Зачем-то полез собственными руками в штампы, на кой они ему? Его ли это дело - в прессах–штампах ковыряться? Все ясно: начальник до первой получки…
Но в этот раз пророчество не исполнилось: к началу оперативного совещания Ветлицкий явился чисто выбрит, от него разило одеколоном, и опять он весь день провел возле наладчиков у многооперационных прессов. Знакомился с рабочими не по фамилиям, не по отзывам мастеров, а отработав с подопечным вместе две–три смены.
Некоторым простота начальника нравилась, еще бы! Уделяет всем так много внимания, вникает в самую суть, в мелочи. Такого на участке не бывало. Однако большинство смотрело на него косо, настороженно, подозревая, что хитрый начальник зарабатывает дешевый авторитет.
Укоренившиеся у рабочих наивные понятия о роли, деятельности и обязанностях низовых руководителей не оставляли места для иного, нового взгляда или оценки поведения Ветлицкого. Действия его казались странными, необычными и потому непонятными. Издавна считалось, что физический труд чуть ли не унижение, так станет ли человек, занимающий пост начальника участка, возиться с тяжеленными железяками, если он настоящий начальник?
"Чудачит… - заявил уверенно Зяблин. - Шустрый больно, в каждую щелку сует свой нос. Показуха все это… Намутит и сбежит, как многие до него".
Когда Ветлицкому стало известно, что о нем говорят и думают (об этом довольно подробно проинформировали его в парткоме завода), он решил провести с некоторыми трепачами идеологическую работу. На очередном собрании выступление его опять‑таки выглядело странным, поскольку не касалось болезненных производственных мелочей, заедавших участок.
- Человек, которому привили рабскую психологию, - говорил Ветлицкий, - не только презирает физический труд и тех, кто им занимается, он считает такой труд страшной карой всевышнего. К сожалению, барские замашки не чужды и некоторым нынешним руководителям рабочих коллективов. Своим поведением они уподобляются одному арабу из Каира. Араб этот, по имени Бошра, работал дворником в нашем посольстве. При убийственной инфляции и страшной дороговизне, многодетный араб влачил жалкое нищенское существование, как между прочим и большинство трудящихся Египта. Консул пожалел его и добился в Министерстве иностранных дел повышения ему зарплаты. Дворник стал получать на треть больше. Прошла неделя и вдруг консул с удивлением видит, что газоны поливает новый дворник. Спрашивает своих: "Почему уволился Бошра? Мы же сделали прибавку к его жалованью". "Потому и уволился, - отвечают, - на прибавку он нанял другого, еще более нищего, а сам сидит теперь и ничего не делает, он уже господин". Смех и грех! Об этом мне поведали работники консульства, когда я был в Египте, - пояснил Ветлицкий и добавил в заключение: - Вот такими же ничтожно–жалкими и смешными выглядят барствующие начальники - белоручки и верхогляды. Неужели кому‑то хочется, чтобы и я был таким? - посмотрел Ветлицкий пристально на Зяблина. - Если кто‑то и хочет, то такое хотенье трудно назвать благородным.
И в дальнейшем Ветлицкий, забывая про сон и отдых, вел себя так, словно участок - его квартира, из которой уходить некуда. Возможно именно эта верность своему слову, неиссякаемая жажда охватить разом и как можно быстрее все дела и начала нравиться рабочим, привлекать к нему симпатии. Лед отчуждения постепенно таял. Первыми стали обращаться к нему по работе, а затем и по личным делам женщины–станочницы, что же касается наладчиков многооперационных прессов, то никто из них за советом или содействием ни разу так и не подошел, словно сговорились игнорировать его. Они по–прежнему работали спустя рукава, но притом умудрялись как‑то зарабатывать и не выполнять план. Это было удивительней всего. Если же Ветлицкий требовал увеличить съем продукции и доказывал, на сколько можно увеличить, его тут же засыпали массой требований и всяческих вопросов. Одному надо срочно то‑то, другому - то‑то, иначе вообще наступит всеобщий простой участка, развал и полный крах. При этом никто не врал, действительно всем чего‑то не хватало, но почему нужда возникла именно в этот момент, почему не учли заранее возможность ее появления? Докопаться было невозможно. Один спихивал на другого, другой на третьего, и все сообща смотрели с удивлением на Ветлицкого, как на чудака, мол, чего возмущаешься? Так всегда было, так будет и впредь.
Неверие и безразличие заволакивали души люден. Как увлечь их, как заразить людей верой и энергией?
Ветлицкий завел собственный учет поступления металла и продвижения деталей по операциям, - целую амбарную книгу, громоздкую, отнимавшую много времени на ее заполнение. Зато теперь у него появилась ясная картина производства. В любое время он без труда мог сказать, где и в каком состоянии находится полуфабрикат и срок выпуска готовых сепараторов на сборку. По сути он выполнял обязанности учетчика, регистрировал фактическое положение, но это давало ему возможность анализировать работу, воздействовать га ее ход. Но даже при всем этом улучшения наступали медленно, штурмовщина не прекращалась. В те же дни Ветлицкий сделал еще одно, очень важное для себя, открытие. Оказывается, плачевное положение на участке не просто устраивает наладчиков, оно им наруку, особенно - опытным, "королям" или "асам", как их называли. Чем больше кавардак в организации производства, тем резче подскакивают заработки "королей" за счет премий, дотаций и разных подачек свыше. Парадоксально, но факт!
Бывало, позарез нужны сепараторы к особо срочным подшипникам. Проходит смена, другая, сутки, а сепараторы, как назло, не получаются. Ветлицкого вызывают в заводоуправление, требуют, убеждают, ругают, а сепаратор, как заколдованый: не идет с пресса, хоть убей! Дальнейшая задержка грозит неприятностями всему заводу. Тогда в пролете появляется кто‑нибудь из начальства заводоуправления. Не обращаясь ни к мастеру, ни к Ветлицкому, словно тех вообще не существует, руководящее лицо направляет своя стопы непосредственно к интересующему его прессу и, пошептавшись с наладчиком, удаляется. И тут же свершается чудо: детали, над которыми бились безрезультатно несколько суток, буквально сыплются. Успевай только обрабатывать и сдавать в сборку.
А в конце месяца приказом по заводу "за особые заслуги в деле выполнения месячного задания", наладчики, с которыми шептались работники заводоуправления, премировались приличными суммами. Чаще других за эти самые "особые заслуги" получал наладчик Павел Зяблин.
Разобравшись что к чему, Ветлицкий заявил категорично директору Хрулеву:
- Или я, или ваши управленцы! Если они и впредь намерены разлагать рабочих подачками, мне здесь делать нечего.
Хрулев вздохнул:
- Я сам против этих фокусов, но давай рассудим здраво. Здесь спокон веков ведется так не только на твоем участке. Если, допустим, я сегодня пресеку безобразия, ты гарантируешь мне выпуск особо важных сепараторов? Ответь‑ка!
- Исчерпывающего ответа, Дмитрий Васильевич, дать не могу, но у меня есть предчувствие выхода. Есть некоторые соображения. Короче, нужно свергать идолов, крушить ложные авторитеты, иначе мы не сдвинемся с мертвой точки. Разделяю ваши опасения, операция на самом деле не из легких, но есть надежда, что рабочие сами помогут.
- Конечно, ты прав, нужно и это начинать когда-то… Попробуй, - сказал Хрулев, подумав.
В тот день погиб от случайного выстрела на охоте муж Катерины Легковой. Ветлицкий вместе с рабочими участка помогал на похоронах, а вернувшись с кладбища и увидев осиротевших ребятишек, пришел в смятенье. В сердце, отравленном горечью собственных житейских встрясок и неудач, впервые тогда шевельнулась жалость. В то тяжелое для несчастной Катерины время он стал помогать ей и добился, чтобы старшего Максимку приняли в школу–интернат, а меньшего - в пятидневный детский сад. Среди сверстников они не так остро будут ощущать свое горе, и Катерине легче управляться с ними.
Прошло недели три. Как‑то после работы возле проходной подошел к Ветлицкому Зяблин и, тронув за рукав, спросил:
- Товарищ начальник, можно вас на пару слов?
- Гм… Почему так официально? Не знаете, как меня зовут?
- Знаю. Но… вот что я вам скажу, товарищ начальник. Вы - человек неженатый, а Катерина Легкова - женщина молодая, заметная. Очень уж бросается всем в глаза, как вы ее обхаживаете, подбиваете под нее клинья. Некрасиво получается.
- Откуда вы все это взяли? - смерил Ветлицкий Зяблина взглядом. - И вообще, какое вам дело?
Зяблин осклабился.
- Мы, то есть народ, уважаем вас, товарищ начальник, и не желаем вам неприятностей, усекаете? А о Легковой позаботится общественность.
Ветлицкий вспылил:
- Послушай ты, демагог, заруби себе на носу: Легкова, будь она самая раззамечательная, меня не интересует. Это во–первых, и во–вторых, я оказывал и буду оказывать посильную помощь вдове и ее детям, ибо считаю это своим человеческим долгом. А тот, кто попытается по этому поводу сплетничать, пусть пеняет на себя.
- А что вы мне сделаете? Уволите? Или поставите на плохой пресс? - выпятил Зяблин задиристо грудь.
- Поставлю. Это я могу.
- Вы еще не разбираетесь, какой хороший пресс, какой плохой, а давить рублишком уже пытаетесь.
- Я и этим умею, - показал Ветлицкий крепкий кулак и, сунув тут же в карман, добавил раздельно: - Нахалов, позволяющих себе заниматься сплетнями, отделаю лучше, чем пресс.
- Та–а-ак… - протянул Зяблин многозначительно. - Значит, война?
- Бросьте глупости, Зяблин, вам не пятнадцать лет! А впрочем, как угодно. Для меня открытая война лучше ненадежного мира. Я лично - парабеллум…
- Кто? - переспросил Зяблин.
Ветлицкий усмехнулся.
- Парабеллум - не фамилия, по–латыни это значит "готов к войне", усекаете? Есть и другие латинские слова, например, асинус - осел, а "салютант" - привет! - козырнул он с издевкой и удалился.
В последние дни декабря, точно пузыри, копившиеся на дне болота, всплывают всяческие неожиданности. Просто диву даешься порой: по цеховым документам и по данным "амбарной книги" Ветлицкого, участок является обладателем солидных запасов подшипниковых кожухов, а под Новый год оказывается, что их и в помине нет. С нового года ты собираешься штамповать защитные шайбы, и вдруг, как снег на голову, сваливаются огромные излишки этих самых шайб. Откуда? Никто объяснить не может. То убийственные недостачи, то загадочные "клады" в темных углах.
За трое суток до Нового года выявилось, что завод не выполняет план по важному приборному подшипнику. Сепараторы для него Ветлицкий изготовил своевременно и отправил на сборку, но они бесследно исчезли. Поднялся шум: "Давай, гони, штампуй новые! За срыв задания по особо учитываемым подшипникам головы посрывают!"
Нержавеющую ленту нашли на заводском складе, два комплекта штампов "вылизали", и они, готовые к работе, лежали на стеллажах, многошпиндельный пресс Зяблина освобожден для срочной наладки.
Не успел Ветлидкий глазом моргнуть, как восемь тяжелых штампов были набраны со стеллажей и водружены на пресс. Зяблин действовал четко, проворно, грамотно. Работа - загляденье! Наладка еще не была завершена, а на участке уже зачастили тревожные звонки болельщиков. Затем появился первый визитер: длинный худой главный диспетчер завода по фамилии Ноготь. Спросил у Кабачонка, как дела, повертелся возле пресса Зяблина, однако почему‑то в непосредственные переговоры с наладчиком не вступил и вскоре убрался восвояси.
Озадаченный непонятным поведением представителя заводоуправления, Зяблин наладку продолжал, но начальную прыть несколько поубавил.
Ближе к обеду зашел второй визитер - начальник производства завода. Этот побеседовал покровительственно не только с мастером, но и с наладчиком, и, нагрузившись исчерпывающей информацией, также удалился. Внешне все выглядело почти так, как в прежние времена, разница лишь в том, что сейчас никто не шептался с Зяблиным, не взывал к его сознанию, не умолял "спасать завод", "спасать честь коллектива", а вернее - честь мундира и премии для руководящего состава. Хуже того: никто не обещал Зяблину вознаграждения за "особые заслуги", поэтому темп его работы резко упал. То все горело под руками, а тут словно к его конечностям приладили тормоза. Правда, моментами он начинал хлопотать, суетился, напоминая человека, напрягшего все свои умственные и физические силы перед неслыханным рывком вперед. Так по крайней мере казалось Ветлицкому, уважающему в людях такие взлеты. Это поистине прекрасное состояние духа, когда в голове еще только роятся предположения, созревают догадки, когда среди массы ненужного и случайного человек уже прощупывает мысленно контуры того, к чему он стремится в своем поиске. Такую работу: то раздумчивую, то искрометную чтит и рабочий люд.
В этот раз по лицам рабочих, наблюдавших за Зяблиным, вместо хорошей зависти и почтения, проскальзывала насмешка. Даже на физиономии его бывшего ученика Козлякина! Вчера это было совершенно немыслимо.
Отношение окружающих задевало Зяблина, но не очень. Плевать ему на Козлякиных! Иное дело странная холодность к его особе, непривычное безразличие со стороны высокого заводского начальства. И - Ветлицкого. Тот вообще ни разу не подошел к прессу, словно налаживалось не остро дефицитное изделие, а какой‑нибудь паршивый ширпотреб.
"Ладно же, я вам устрою!.." - погрозился мысленно Зяблин и, когда до конца смены осталось полчаса, выключил пресс и направился за стеклянную перегородку, где писал что‑то за столом начальник участка.
О чем говорили они, из‑за грохота слышно не было, но все видели, с какой уверенностью, с каким дерзким превосходством держится "король" перед Ветлицким. В его жестах и мимике чувствовались спокойствие и твердость.
- Хватко наш купец торгуется… - протянул скрипуче на мотив "Коробейников" старый наладчик Курилов.
- Н–да–а, - добавил другой. - Лишь узнает ночка темная, как поладили они…
Нет, видать, не поладили… Саркастически ухмыляясь, Зяблин отправился домой, оставив сменщику Козлякину доделывать главное: регулировку, настройку грейферной подачи пресса и пуск его на рабочий ход. Козлякин понял, что его ждет, и ему стало не по себе. Тут уже не до фамильярных ухмылок, он просто испугался, потому что подчищать за бывшим учителем - дело гробовое. Обозленный потерей добавочного заработка, Зяблин обязательно подстроит какую‑нибудь пакость на прессе.
И Козлякин не ошибся, догадки его полностью подтвердились. Провозившись смену, а зачем по просьбе мастера - еще полсмены, он не сделал ни одной годной детали.
Утром на участке началось массовое паломничество работников заводоуправления. Ветлицкого несколько раз вызывали "наверх" и делали накачки с тем, чтобы он принял самые действенные меры, а Зяблин, набивая себе дену, продолжал волынить, причем так хитро, так ловко, что не придирешься. Обвинить его в умышленнонедобросовестном исполнении обязанностей не было никакой возможности. С мокрым от пота лицом, он носился туда–сюда, громыхал гаечными ключами, отвертками и совсем измучил слесарей ремонтной базы бесконечными сборками–разборками штампов, шлифовками и полировками.