- За мамку некому вступиться… Она хорошая, а вы ее обижаете. Она все время плачет и курит!
- Эк, ты какой! Защитник… - помялся виновато Павел. - Мы поссорились, мы и помиримся.
- Как бы не так! Помиритесь… Я стоял за дверью и все слышал.
- Подслушиваешь, значит… Нехорошо…
- А вы нас бросили - хорошо?
- Ладно, пойдем к матери с повинной вместе. Вдвоем не так страшно, верно? Пойдем, а то у нас с тобой еще столько дел! Вот тоже работенка предстоит - восстановительный ремонт… - показал Павел на телевизор без кинескопа. Максимка опустил голову.
- Я нечаянно… Я не хотел…
Павел взял его за плечи:
- Ну, потопали к маме.
Максимка молча двинулся к выходу. По пути Павел сообщил на завод, что мальчик нашелся. Изголодавшийся Максимка дома дохлебывал остатки вчерашнего супа, когда в квартиру вбежала Катерина. Павел стоял возле двери, но она словно сквозь него прошла, не заметила. Схватив голову сына, посмотрела секунду в лицо, чмокнула куда‑то, отстранила от себя, стукнула ему по затылку и, упав в изноможении на табурет, заплакала.
Павел подошел к ней, отнял руки от лица и нагнувшись сказал:
- Дай уж и мне заодно… И прости. Ударь покрепче, чтоб все стало, как было. Нет, чтобы стало лучше! - уткнулся он лицом в ее белые руки.
Катерина молчала. Она совсем выдохлась, не могла ни слушать, ни возражать. Лишь тепло, исходившее от ее рук, приободряло Павла. Ему хотелось в эту минуту сделать что‑то хорошее, важное, что свидетельствовало бы о его порядочности и раскаянии. Мысли сумбурно кружились в голове, но придумать он ничего не мог, сказал только, что нужна ему лишь она, Катерина, и что их совместная жизнь станет лучше.
Не нужны были Катерине его слова. Она сердцем своим, а не разумом почуяла искренность его признания.
Катерина подняла на него глаза - карие, золотистые и с какой‑то яростной нежностью впилась всеми пальцами в его уши. Павел стиснул зубы от резкой боли. Обмякшая Катерина вздохнула и вышла в переднюю снять туфли. Максимка прильнул к Павлу, уткнулся носом в его ухо, зашептал быстро, с захлебом:
- Смотрите, не уходите больше от нас, папа.
Сердце Павла вздрогнуло от последнего слова.
Он ничего не ответил, только прижал мальчика к себе.
Измаявшись прошлую ночь под ящиками возле овощного магазина, Максимка скоро уснул. Павел заспешил на завод во вторую смену отрабатывать дневной отпуск. А когда вернулся за полночь и тихо открыл дверь своим ключом, в комнате висел синеватый сумрак. Катерина не спала. Голое плечо белело из‑под одеяльца, глаза открыты. Павел присел к ней, крепко поцеловал. Невыразимый восторг в глубине ее_зрачков поразил Павла и как зов откликнулся во всем его теле. Он разделся, лег возле Катерины, и все тревоги улеглись.
Катерина глубоко вздохнула.
- Что с тобой?
- Я только сейчас по–настоящему почувствовала себя женщиной, - прошептала она растроганно.
- Сейча–ас?! - удивился Павел, немножко разочарованный тем, что не сумел разбудить раньше в ней женщину.
- Бесстыдная стала я, - зарделась Катерина.
- Брось мамочка… Хватит нам путаницы, теперь она позади. Ишь, какой вояка растет! Скоро по шее давать будет…
- Детей надо воспитывать, - вздохнула Катерина. - А что я одна могу с этими разбойниками?
- Вместе будем, мамочка. Вместе рожать и воспитывать вместе… - засмеялся Павел самодовольно.
Из мухи - слона
Вызовы Яствина подчиненных в главк - дело обычное, он вообще привык и страшно любил работать ночами в те, недоброй памяти времена, когда для руководителей не существовало ни времени суток, ни выходных. Правда, это компенсировалось другим: пока, бывало, все спят, ты за ночь придумаешь такое, утром - все ахают. Престиж, авторитет, влияние создавались ночами в тиши кабинетов.
Сейчас не то… День, насыщенный мелочами, снижает накал. Да и мельтешишь все время на глазах у подчиненных. Другое дело, когда тебя разбудят или ты кого‑то поднимешь за полночь: это возвышает человека в собственных глазах, он чувствует себя причастным к особо важным событиям, он личность, которая вершит судьбы! Тебя встречает в строгом затемненном кабинете старший и говорит просто: "Надо!" И ты уже причастен к великим.
А в дневное время что? Тут и говорить нечего, обстановка нивелирует ранги, сравнивает вышестоящих с подчиненными, ставит всех почти на одну ступень. И ничего не поделаешь - болезнь времени. Но все равно есть еще возможности показать себя: раз в год происходит "слушание" завода, уж тогда директоришки - держись!
На заводе подготовка к такому "слушанию" ведется загодя всеми отделами и службами предприятия, чтобы директор явился в назначенный день во всеоружии, готовый к доказательным спорам, готовый отражать нападки начальников отделов главка, которые стремятся всегда свалить собственные грехи на завод.
В прошлом квартале такое "слушание" состоялось. Провалов и грубых просчетов в работе коллектива выявлено не было, а мелкие… У кого их нет? Записали: положение в основном стабильное с незначительным повышением производительности труда. Хрулев получил целевые указания, а затем с заводскими специалистами наметил мероприятия на будущее. Мероприятия были одобрены парткомом и вдруг - опять "слушание"! За полчаса до конца смены позвонили от Яствина и предупредили: завтра в главк.
- Ведь два месяца тому назад… - попытался объяснить Хрулев, но его слушать не стали. - Я не готов, я только что вернулся из отпуска и приступил к работе!
- Не знаю, не знаю. Мое дело предупредить, - ответствовала секретарша.
- Соедините меня с начальником главка!
- Его нет.
Хрулев оказался в безвыходном положении. Еще не бывало, чтобы труд большого рабочего коллектива обсуждался в таком пожарном порядке. Материалов под руками директора нет и нет времени на подготовку. Единственным помощником его на предстоящем "чрезвычайном" заседании оставалась собственная голова. Призадумался: от кого исходит инициатива? Не иначе, как от комиссии главка, которая рылась тут в его отсутствие. Утром, при обходе цехов, озабоченный Ветлицкий рассказывал о совершенно бесцеремонном поведении членов комиссии, пытавшихся собирать среди рабочих компрометирующие материалы против руководства завода.
Все это весьма странно, но еще более странно, что Круцкий ни разу даже не заикнулся о комиссии, хотя по телефону разговаривали едва не каждый день. Или счел все это ерундой? А напрасно… Такая беспечность не к лицу.
Хрулев нажал кнопку звонка к секретарше, потребовал:
- Пригласите главного…
- Он заболел и уехал домой.
- Что с ним?
- Кажется, отравление.
Секретарша ушла. Хрулев набрал номер домашнего телефона Крупного, но на звонки ответа не последовало.
"Ладно, - решил Хрулев, - особых упущений у нас нет, а из‑за всякой чепухи придираться к нам не станут. Черт не выдаст, свинья не съест!"
Если времени для подготовки у Хрулева не было вовсе, то у аппарата главка - хоть отбавляй! И аппарат трудился не покладая рук. По сложившейся традиции, перед открытием совещания, начальники отделов собирались неофициально где‑нибудь на "потолкуй" для координации взглядов. Яствин на таких "оперативках" не присутствовал, хотя не только знал о них, но посредством верных лиц контролировал и направлял усилия подчиненных в нужную ему сторону.
На этот раз местом для обмена мнениями был выбран невзрачный кабинетах начальника отдела материально–технического снабжения Геннадия Любчика. Гладкий, словно специально откормленный и отполированный малый с круглой головой и малюсеньким носом, похожим на стручок перца, носил прозвище "Голубой". Не из‑за особых свойств характера или каких‑то иных высоконравственных качеств: просто он единственный из всех сотрудников главка носил летом сногсшибательный костюм ярко–голубого цвета. Начальники отделов о положении дел на заводе хорошо знали по отчетным материалам. Их было вполне достаточно, чтобы верно определить уязвимые места. Изучив их всесторонне, подчиненные Яствина заготовляли два варианта собственного мнения. Один - обтекаемый, положительный, на случай, если начальник главка изволит отнестись к работе завода благосклонно, другой - разносный.
Судя по тому, с какой поспешностью велели явиться Хрулеву на слушание, все понимали, что вряд ли что‑то хорошее ожидает директора. Многолетний ежедневный тренаж сделал любого начальника отдела чутким, как орхидея, и прядал каждому весьма тонкое обоняние. Следя внимательно за тоном и последовательностью распоряжений шефа, они без труда улавливали не только настроение, но и желания его.
Начальник технического отдела Трезубов, приятель Хрулева по студенческим годам, зайдя в кабинет Любчика, спросил озабоченно:
- Коллеги, что все это значит?
После натянутой паузы ответил всезнающий начальник планового отдела. Поблестев туда–сюда стеклами очков, пояснил:
- Кажется, Хрулев допустил… м–м-м… роковую, можно оказать, грубейшую ошибку. Пока Федор Зиновьевич был в краткосрочном отпуске, Хрулев вошел непосредственно в министерство с какими‑то предложениями. Шеф же считает их авантюрными, несвоевременными. И кажется, наш новый уважаемый министр с Федором Зиновьевичем согласен. Я узнал об этом случайно. Чувствуете нюансы? Через голову Федора Зиновьевича… Да чего там говорить! За подобные самодеятельные номера…
Любчик хихикнул и остроумно съязвил:
- Пришло время Хрулеву распечатывать пакет…
- Какой пакет?
- Как, вы не знаете про директоров Иванова и Петрова? Ну, которые развалили работу и которых сняли?
- Очередной анекдот? - спросил Трезубое невесело.
- Истина, а не анекдот, - продолжил Любчик. - Вот послушайте. Прогорел, значит, Петров, принимает у него дела новый директор Иванов. Петров ему говорит: "Я тебя, слышь, уважаю и хочу тебе помочь. Видишь, в сейфе три запечатанных пакета? Так вот, когда у тебя с делами станет худо, вскрой пакет под номером один и точно следуй написанному. Иванов поблагодарил предшественника и принялся вершить дела. Метет новая метла год, второй, а пыли все меньше и меньше. Чувствует Иванов, снимать будут. Тут и вспомнил о пакетах, оставленных в сейфе Петровым. Достает номер первый, читает: "Хочешь удержаться - немедленно начинай реконструкцию завода".
"Идея!" - обрадовался Иванов и завертел катушку реконструкции. Мобилизация технических, общественных и прочих всяких сил, то–се, это построить, это перестроить, сто станков передвинуть сюда, двести - туда, рационализация, механизация, завод гудом гудит, одно худо: отдачи от реконструкции нет. Года три-четыре гудели, видит директор, липа все! И впрямь пришла пора выгонять его. Но, стой! Еще есть пакет номер два. Вскрыл, читает: "Немедленно выходи в общественные организации как новатор". "Хе! Эго мы запросто!" - ожил Иванов и бросил клич. Мобилизнул всех и все, и пожалуйста, результат: выдающийся продукт коллективного творчества. "Без увеличения производственных мощностей, мощностей и количества людей достичь того‑то, поднять то‑то, понизить… уменьшить… увеличить… Понеслось на собраниях, на конференциях, на активах барабанное тра–та–та! Почин! Начинание! Новаторство! Год прошел, другой.
…Иванов успел уж забыть о своем почине, а другие все еще возятся с ним. Но и тут конец пришел, появился почин другого "жучка" и вытеснил почин Иванова. Опять над беднягой нависла угроза. Теперь он уже без всяких колебаний распечатывает третий пакет с целевыми указаниями и читает: "Готовь три пакета следующему директору".
Коллеги Любчика посмеялись.
- Анекдот, а ведь по сути - жизнь! - сказал седой гривастый начальник ОКСа Дымокуров. - Сейчас это модно - реконструкции… Реконструируем, реконструируем, а не пора ли, братцы, и за работу браться? Выдавать в конце концов качественную продукцию, чтоб у нас ее с руками отрывали, а не крутили носами, увидев марку: "Мейд ин УССР"?
Усмешка начальника производственного отдела Куликовского заразительно коснулась остальных.
- Насчет этих самых реконструкций бесконечных даже в печати стали… гм… прорезаться высказывания. Робкие, правда, с оглядками на все четыре стороны. Но и это хороший симптом, если пишут о желательности сбавления пыла у любителей реформ и реконструкций наподобие анекдотических Иванова–Петрова…
- За год мне пришлось побывать почти на всех заводах нашего главка, - сказал технолог. - Своими глазами видел, как на некоторых наставили столько оборудования, что даже в одну смену не используют. Со станков даже не снята смазка консервации. А они стоят и морально стареют.
- Не работают? - вопросил начальник планового отдела. - А где работники? Молодежь не хочет идти в рабочие, не хочет трудиться на станках, а почему? Да мы сами виноваты! Сколько лет трубили в газетах, в кино, книгах, по радио о том, вот, мол, мать - простая свинарка или штамповщица, зато дети у нее профессора, артисты, музицисты!
Начальник планового отдела подумал чуть и продолжил:
- Институты плодятся как грибы, Калужская область стремится переплюнуть Псковскую, вуз на вуз городят. По моим неточным подсчетам, в сети политехнического обучения страны студентов в два раза больше, чем учащихся профтехучилищ, нужных нам позарез. На заводе того же Хрулева цеха держатся на привозных "лимитчиках". А разве это настоящие рабочие? У них дели иные, они развращены самой системой трудоустройства. Каждый из них думает, а чем я хуже москвича? Почему я должен вкалывать на самых трудных и грязных работах? Только потому, что родился в захолустье? Вопрос законный. Потому "лимитчики" стремятся во что бы то ни стало выйти замуж за москвича или жениться на москвичке, - прописаться и делать в жизни то, что им нравится.
Любчик громко хмыкнул:
- В школе, где учится моя дочка, провели анкету. Безымянную, с одним вопросом: кто кем хотел бы стать после окончания школы? И что же? - Любчик чмокнул воздух, покачал головой. - Почти все девушки- киноактрисами и журналистками и лишь одн^ - парикмахером. Ребята - дипломатами и космонавтами. Правда, двое пожелали быть таксистами, потому что всегда в кармане свежая копейка.
Начальник планового отдела протер очки и направил "потолкуй" в рабочее русло:
--Так что же, бояре, нам деять нонче? Казнить аль миловать ослушника окаянного дилехтура Митяйку Хрулева?
- Как повелят… - наигранно–холопским тоном произнес Любчик, воздев руки кверху.
- Единственное производство, работающее у нас без перебоев с материалами, - это фабрика слухов, сплетен и склок, - заявил угрюмо начальник производственного отдела Куликовский, и все с любопытством повернулись к своему старейшине. - Что же эта фабрика выпустила? - продолжал тот. - А выпустила она бодягу, якобы Хрулев заявил, что шефу нашему пора на. пенсию и что вместо него нужно поставить современного руководителя, глубоко знающего методику научного управления производством. Он даже запретил провозглашать тосты в честь нашего начальника.
- Ну, это уж наглость с его стороны!
- Не хватало еще, чтоб какой‑то хрю–хрю–хрюлев…
- Несчастный наш главк, коль не способен породить собственного Магомета…
- Однако, чепуха, товарищи! - поморщился Трезубое, однокашник Хрулева. - Что же, по–вашему, Хрулев круглый дурак? Да Дмитрий Васильевич никогда не ляпнет ничего того, что ему инкриминируют! Это значило бы задернуть петлю на собственной шее! Подозреваю другое: слухи фабрикует тот, кто сам хочет спихнуть Хрулева.
- Всегда верят в то, чего желают…
- Эх, братцы, силы лжи - всемогущи!
- Меня интересует вот что: зачем мы, сооственно, собрались? - спросил седой Дымокуров, щурясь на окружающих.
- Да–л-да, товарищи! - поднял голос начальник производственного отдела Куликовский. - На самом деле, ведь мы не добровольное общество спасания на водах! Дебатировать о начальстве нечего, наше дело исполнять, что нам приказывают. Ежели сегодня у нас единого мнения нет, а это, я вижу, так, пусть каждый изложит собственные соображения непосредственно на совещании. Хотя считаю долгом предупредить - это не лучший в наших условиях способ проявления индивидуальности…
…В сумрачный кабинет Яствина Хрулев вошел вслед за работниками аппарата главка. Поздоровались, сели вдоль длинного стола, поставленного торцом к рабочему месту начальника главка. Хрулев, как было здесь принято, занял место справа от Яствина, перед которым лежала какая‑то папка.
"Материалы по проверке работы завода комиссией", - отметил для себя Хрулев.
Совещание открылось кратким указанием Яствина о задачах, поставленных перед главком очередным приказом министра, и выразил беспокойство о положении дел на заводе. При этом рука Яствина, раскрыв папку, лежавшую перед ним, машинально перекладывала листки слева направо, губы слегка кривились в усмешке.
Его трудно было понять, в каком ключе он намерен вести совещание. Дальнейший сценарий известен только ему. Руководители отделов, являющиеся вспомогательными элементами, уставились на шефа.
Начинать во здравие, а кончать за упокой - формула, которая веками используется хитрой бюрократией. Именно этот испытанный прием не мудрствуя лукаво и пустил в ход Яствин. Монотонно, без выражения, он принялся расхваливать так и этак деловые качества Хрулева, его старания улучшить работу предприятия, а закончив хвалебное бормотанье, крайне насторожившее самого Хрулева, поднял вверх палец.
- Но!
Выдержал несколько секунд вескую паузу, чтобы затем продолжить тоном, полным разочарования:
- Но, увы! Все это, к сожалению, в прошлом. Потому мы и вынуждены вторично в течение квартала слушать товарища Хрулева. Слушать потому, что завод потерял устойчивое положение. Анализ причин спада показывает: виноват в этом в первую очередь директор, переставший серьезно заниматься производственными делами. Судите сами: вместо усиления организационно–воспитательной работы, мобилизации коллектива на выполнение поставленных задач, как того требуют высшие органы, в то самое время, когда начальник главка прерывает собственный отпуск, чтобы как‑то свести концы с концами и спасти положение, товарищ Хрулев преспокойненько отправляется на курорт! Мало того, для поднятия своего престижа, он пытается навязать главку и министерству свои прожекты. Не так давно ответственные работники главка совершенно определенно высказали товарищу Хрулеву мнение по этому поводу, однако он не внял голосу специалистов, пошел дальше, совершил демарш против всего аппарата главка, чтобы создать у министра впечатление, будто мы здесь все - консерваторы. А это, между нами говоря, - пересмотр всей нашей экономической и производственной политики! Как вытекает из поведения Хрулева, для него авторитетов не существует, но сам он требует к себе особого, исключительного отношения, в частности при распределении материально–технических ресурсов. Я имел удовольствие в кавычках познакомиться с документом, представленным непосредственно министру, о строительстве на вверенном ему заводе и должен заявить: это чистейшее фантазерство!
- Минутку! - воскликнул Хрулев бледнея. - Прошу объяснить: зачем я сюда вызван? Отчитываться о работе коллектива завода или выслушивать разносные поучения в свой адрес? Если для второго, я немедленно удаляюсь.
Хрулев встал, отодвинув с грохотом стул.