По возвращении в Истиклаль Эллелу поселил Кутунду в квартире над мастерской, где плели корзины, а на самом деле торговали гашишем и хатом; ее присутствие здесь и его подозрение, что в столице готовится заговор, подстегивали его стремление все чаще отправляться в город переодетым, особенно в ту часть, которая именовалась Хуррийя, пользовалась дурной репутацией и, словно груда глиняных коробок, предназначенных для свалки, высилась у восточной стены просторного Дворца управления нуарами с его шестнадцатью пилястрами, олицетворяющими шестнадцать наиболее распространенных глаголов, которые во всех сложных временах употребляются с глаголами "быть" и "иметь". На фасаде дворца поверху стоят восемь мраморных статуй неестественной белизны, не испорченной климатом, они изображают восемь буржуазных добродетелей: Assiduité, Economie, Médiocrité, Conjugalité, Tempérance, Optimisme, Dynamisme и Modernité. Глухая стена дворца сверкает на заре как обещание вечной сладострастной роскоши, вздымающееся из плена земли над маленькими соломенными крышами, потрескавшейся черепицей и жестью, придерживаемой камнями.
Таким показался дворец Эллелу, когда он продрал глаза, лежа рядом с Кутундой на соломенной подстилке. Во сне ее жесткие тусклые волосы, так не похожие на мягкие упругие колечки, коротко остриженные или хитроумно заплетенные в косички, которые украшают головы сестер Эллелу или трех из его четырех жен, разметались и прилипли к лицу; в ее черных волосах встречались рыжеватые пряди, а уголь, которым она обвела глаза, размазался. На запыленной коричневой коже ее щек в падавшем сбоку свете видны были прочерченные по диагонали ритуальные шрамы - по одному на каждой щеке. Звуки окружавшей их трущобы - стук калабашей, скребущий звук от сгребаемого в кучу горячего пепла, хруст развертываемых пакетиков гашиша внизу и бормотание детей в школе Корана на другой стороне крутого, цвета охры, проулка - не позволяли снова заснуть после того, как он совершил молитву, и Эллелу лежал возле тяжело дышащей в беспамятстве Кутунды, словно страдающий от жажды человек возле колодца, сознавая, что его народ умирает, что начинает он свой день с остатками дня вчерашнего, что звуки, которые он слышит - стук, скрежет, хруст, бормотанье, - это звуки безнадежности, звуки, издаваемые на помойке курицами, слишком тощими, чтобы их резать, и клюющими камни, которые никогда не станут семенами. Сам Аллах высох и состарился и куда-то ушел.
Когда Кутунда проснулась, Эллелу спросил ее:
- Это поможет, если убить короля?
Она справила свою надобность в горшок и принялась голышом прохаживаться по комнате, небрежно прорезая ногами мечи и часовых солнца, которые неощутимыми рядами проникали в комнату через горизонтальные щели ставен. Блестящие конусы пыли вращались в воздухе словно точилки брадобрея. Комната была неправильной формы, с гнутыми стропилами из тамариска. Стены из утрамбованной глины были цвета кожи моей любовницы, ее тень мелькала на них, когда она с быстротою, порожденной алчностью, с медлительностью наслаждения занялась самоукрашением: чуть тронула сурьмой каждое веко, надела золотые кандалы на запястья и многорядные ожерелья из красивых бус, нанизанных на волосы из хвоста зебры, на шею - все, что разрешено иметь наложнице диктатора. Сообразно своему положению моя бродяжка придала лицу серьезное выражение, готовясь дать совет. Лишенная тени палаток и канав севера, Кутунда выглядела старше, чем в тот момент, когда я овладел ею. Решительные складки на лбу и вокруг поджатого рта указывали на годы раздумий, разочарования прорыли свои каналы: наверное, лет десять прошло со времени ее первого загрязнения. Она щурилась, - возможно, нуждалась в очках.
- Расскажи мне про этого короля, - сказала она.
- Он слабый, но умный, мой пленник и в определенном смысле мой покровитель - вот почему я и не стал казнить его, когда произошла революция и его насильственная смерть не выглядела бы чем-то исключительным. Сложившаяся политическая и культурная обстановка отдаляла Эдуму от рабочих и крестьян. Его правление было коррумпировано, чему способствовала его личная тирания, - а он был безрассудно жесток в античном, эмоциональном плане, - а также буржуазная идеология его министров, которые, желая укрепить свое положение среди жалкой, ничего собой не представляющей элиты, продавали американцам то, что их отцы продали французам, считавшим, что они по-прежнему этим владеют. Министры уговорили иностранцев путем немалого подкупа взять еще одну концессию и построить еще один отель из стекла, который служил бы публичным домом для кяфиров, - это было единственной их акцией в войне с нищетой. Сложность правления в Африке состоит в том, моя дорогая Кутунда, что при отсутствии серьезного развития торговли или промышленности правительство держит в своих руках все богатства страны, и, следовательно, люди, стремящиеся разбогатеть, монополизируют правительство. Пороки Эдуму были бы заурядными, если бы он держался правильной политической ориентации, а именно: если бы предложил каким-то образом отбросить издавна существующие формы авантюризма и эгоистических интересов, с чем можно было мириться, когда они сдерживались личными взаимоотношениями в рамках маленького племени, но что становится насилием в более широких рамках. Консерватизм Эдуму, который я бы скорее назвал безответственностью и бессилием, прикрывался немалым личным обаянием, даже добротой по отношению к избранным из его окружения, и улыбчивым обскурантизмом безнадежного циника.
- А король, - спросила Кутунда прищурясь, от чего шрамы на щеках поехали вверх, и своим вопросом, как я понял, возвращая меня к проблеме сегодняшнего дня, уводя от риторики студента политических наук с таким серьезным видом, что мне стало страшно за Эдуму, ибо у этой распутной женщины (а к ее запаху прибавились сейчас ароматы специй и духов из лавок черного рынка) голова хорошо, по-мужски работала, - король, он старый?
- Старше, чем кому-либо известно, но, боюсь, едва ли он окажет нам услугу и соблаговолит умереть.
- Никакая это будет не услуга, - сказала Кутунда. - Его смерть лишит правительство видимости инициативы, какою явилась бы его казнь в качестве небесного преступника.
Она употребила термин, бытующий в племени capa и обозначающий человека, совершившего преступление не против соотечественников, а против всеобъемлющей гармонии общепринятых понятий, - на современный язык это можно было бы, пожалуй, перевести как "политический преступник". Совсем обнаженная, если не считать серег и косметических мазей, Кутунда принялась расхаживать по комнате с важным видом, сознавая значение, какое я придавал ее словам. Ее пятки решительно стучали по полу, а пальцы ног словно вдавливались в него, - эти метания из угла в угол по маленькой комнате побудили меня вспомнить, что ее бабка была леопардом. Ноги у нее были толстые и слегка искривленные, ягодицы зрелой женщины восхитительно подрагивали. Я почувствовал зов секса. Мои плечи расправлялись при мысли о том, сколько времени я провел, слушая нагих женщин.
- Надо найти центр болезни, - продолжала она. - Этот центр, я думаю, лежит не в короле, который помимо своей воли является таким, каков он есть, а в твоем милосердии к нему.
- Он подобрал меня, когда я был меньше песчинки - солдат с фальшивыми документами, и пристроил к себе. Он сделал меня сыном, хотя у него уже было пятьдесят сыновей. Да я скорее пролью кровь родного отца, солдата-нубийца, чье лицо исчезло, словно унесенное ветром, чем этого старого тирана, который все мне прощал и до сих пор прощает.
- А что ты такого сделал, что он тебе все прощает?
- Я плод изнасилования. А теперь я правлю голодающей страной.
- А почему у тебя были фальшивые документы?
- Потому что правда ничего хорошего мне не дала бы, да и тебе не пошла бы на пользу.
Ее глаза цвета песка, с трудом, казалось, удерживавшие фокус, скользнули по мне, и она поняла, что слишком много себе позволила. И продолжила свою речь, уже подлаживаясь под мое настроение:
- Мы должны найти центр зла, который мешает небу слиться с землей. Они ведь возлюбленные, земля и небо, и ими владеет страсть такой силы, что они разлетаются столь же стремительно, как и сходятся. Они похожи на мощные машины, какие есть у белых людей: хватит одной злой искры, чтобы они остановились. Демон ведь не захватывает все тело, а лишь точечку величиной с булавочную головку, так как демон недостаточно для этого велик - он должен быть совсем маленьким, чтобы летать. Он может войти в тебя через ноздрю или задний проход и поселиться в горле или в маленьком пальце на ноге. Ты не пытал короля, не искал в его теле такого места, где он не чувствует боли? Там скорей всего демон и сидит, и если ловко всадить в это место раскаленный кинжал, он оттуда выскочит. Но операция должна быть точной. Излюбленным местом для дурных духов являются пальцы - разумно было бы отрубить старому королю руки. Но я вижу, тебе не нравится такой план.
Я молчал - лишь пытался представить себе, как это было бы: кровь, льющаяся из вен, точно из кувшина, призрачные очертания отрубленной руки с пальцами, сохранившими свои отпечатки, и с линиями жизни на ладони, хотя жизни в восковой руке больше нет.
Голова Кутунды исчезла в новом зеленом куссабе, одном из нескольких, заменивших ей лохмотья, в которых я ее нашел. Расшитые золотой ниткой круглые манжеты стягивали рукава. В одежде она выглядела тоньше и игривее, из серьезного политика превратилась в ехидную ревнивую женщину: она явно ревновала меня к королю.
- Отрежь ему яйца, - посоветовала она, - и выставь их на весах статуи Правосудия над главным входом во дворец. Ванджиджи, - пренебрежительно произнесла она. - Со времен моего деда никакого Ванджиджи не было, да и тогда его жители славились трусостью и алчностью. В войну они дожидались, пока мужчины другой деревни уйдут, затем являлись туда и убивали детей. Вырви королю глаза и засунь ему в задницу, чтобы они выследили, где живет его демон.
- Демон поселился в тебе, - заметил я, хватая ее за яркую ткань, когда она стремительно шла мимо. Бронзовые и серебряные браслеты на ее щиколотках зазвенели.
- Богу негде сесть в Куше! - Она увернулась от меня, губы ее растянулись над скошенными вовнутрь зубами. - На самой высокой вершине сидит сморщенный старик в отсеке, его охраняет солдат в хаки, который хотел бы зарыться в песок. И вот Состраждущий летит дальше, Его река дальше течет, на небе нет ни тучки, и в Куше по-прежнему все сохнет. Ты должен устроить спектакль, полковник Эллелу, чтобы Аллах заметил нас. А то про нас легко забыть. Нужна кровь. Кровь - это дух, и она притягивает дух. Раздери короля: привяжи его ноги к четырем жеребцам и кнутом пусти их вскачь. От криков короля выскочит атом зла и наступит счастье. - Она обнажила в улыбке свои детские зубки, наклонила круглую голову и принялась заплетать косички.
- В твоем плане что-то есть, - услышал я свои слова, хотя при мысли о том, чтобы разорвать моего патрона на части, мои ноги перестали чувствовать вожделение и налились свинцом.
Однако на этой стадии собственного морального распада полковник не пренебрегал своими обязанностями. Обычно он уже сидел за своим столом из зеленой, как все военное, стали, в своем фанатически строгом кабинете, занимавшем угол Дворца управления нуарами и выходившем на Аль-Абид - на гниющие навесы над пыльным суком, на шаткие верфи и пироги, тощие, как копье, - задолго до того, как Микаэлис Эзана являлся из соседнего кабинета с докладом; они пили вдвоем утренний шоколад и в нескончаемом диалектическом споре намечали путь страны в будущее.
Эзана так и сыпал фактами и цифрами, он был сторонником получения займов от Всемирного банка и грантов от ЮНЕСКО, проектов сооружения плотин и оросительных систем, капиталовложений, ловко добываемых в результате игры на соперничестве двух сверхдержав (и этой теневой третьей, Китаем, обладающим нужными размерами, но недостаточной массой, субстанцией, чтобы называться сверхдержавой), а в последнее время стал питать надежду на финансовую помощь своих братьев по исламу, нефтяных, опьяневших от долларов, шейхов Кувейта и Катара. В начале Возрождения Эллелу разделял упоение Эзаны этими манипуляциями, рожденными независимостью Куша, не менее сложными и фантасмагорическими, чем манипуляции в мире духов, которыми занимаются колдуньи и марабуты по ту сторону Грионде. Но, видя, что из всех этих планов ничего не получается или хуже чем ничего: дорогое оборудование по очистке земляных орехов перестает работать из-за отсутствия ремонтников, прорытые колодцы превращаются в центры опустошенных пастбищ, единственная построенная плотина стала рассадником улиток, зараженных бильгарциозом, - Эллелу отошел от этих нечистых начинаний и стал со стороны не без иронии смотреть на энергичные попытки Эзаны подключить мир к участию в судьбе Куша. Министр внутренних дел, ранее носивший грубый костюм борца за свободу народа цвета хаки, теперь перешел на костюмы из Лондона, сшитые в Милане туфли, парижские носки с вычурными стрелками и подозрительно мягкие гонконгские рубашки, хотя носить мужчинам шелк запрещено всеми моральными авторитетами ислама; на запястье у него были швейцарские часы, на черном циферблате которых, если нажать на маленькую кнопочку сбоку, загорались час и минуты арабскими цифрами. Подчиненные таращились на эти часы, недоумевая, где же в такой узкой черной глубине хранятся минуты, которые не выскакивают для обозрения. Таким же феноменом являлся и Микаэлис Эзана, который мог в ответ на вопрос представить нужные факты и цифры, но в них недоставало глубины, они были поверхностными. В этом выражалась ограниченность Эзаны, ибо при всех своих способностях и амбициозности он не обладал масштабностью личности, этикой, вдохновляющей склонностью обдумывать свои шаги, что помогает руководителю отбросить неуверенность и повести за собой народ. Сторонний наблюдатель, глядя на двух совещающихся руководителей, заметил бы, что, хотя они оба невысокие и чернокожие, Эзана выглядит более черным, - его круглое лоснящееся лицо источало, излучало черноту. А у Эллелу лицо было матово-черное от долгого ополаскивания водой. Он терпел Эзану, так как кристалл, на котором начертаны вероятности, предсказал, что Эзана никогда не сменит его. Популярность Эллелу по мере того, как сведения о его личной яркой победе во имя народа над капиталистической диверсией распространялись по югу, выросла так сильно, что подозрения в безумии уже не способны были ее подорвать, поэтому он посмел этим утром, пока шоколад остывал перед ними, рассказать Эзане об увиденном.
- Возвращаясь с того места, где мы дали отпор вторжению, - сказал Эллелу, - мы увидели в районе Хайра странную вещь.
- Странный грузовик, - поспешил поправить его Эзана. - Я же министр внутренних дел, товарищ, я твердо взял под контроль эту таинственную историю. Бюро по транспорту теряется в догадках. Из двухсот двадцати шести машин, зарегистрированных в Куше, семьдесят семь являются общественными такси и сто четыре находятся в распоряжении членов правительства; мы провели обследование оставшихся сорока пяти зарегистрированных машин, и ни одна не отвечает описанию четырехосного перевозчика спрессованных для свалки шасси.
- Кто дал тебе, товарищ Эзана, такое полное описание?
- Вас было четверо в автомобиле, двое из этих четверых, насколько мне известно, не спали. Выводы делайте сами.
Мтеса - предатель?
Эзана успокаивающе улыбнулся. Толстые пальцы, унизанные драгоценными камнями, словно на редкость яркими каплями подступающего сладострастия, описали ситуацию в воздухе.
- Воздух Куша прозрачен, тут не может быть тайн, только умолчание, - сказал он. - Речь идет о грузовике. Я не могу взять на себя ответственность за него. Он необъясним.
- Кроме того, - отважился продолжить Эллелу, успокоенный дотошностью собеседника, который свел все туманное к цифровым данным и, пожалуй, сумел развеять даже неосознанную апатию диктатора, - по пути на север в проломе Булубских гор я заметил вдали золотую дугу, возможно, две золотые дуги - я в этом не уверен.
Эзана перестал жестикулировать и застыл.
- А кто-либо, кроме тебя, мой президент, видел это?
- Ни Мтеса, ни Опуку не могут подтвердить, что я это видел, хотя мы остановили машину и обошли окрестность в поисках удобного места для обозрения. Опуку указал мне на дымок, поднимавшийся от какого-то лагеря, и побудил меня посмотреть в том направлении. Если они и видели... можно было бы сказать... я подумал... странное это место.
- Это случилось, как я понимаю, наутро после утомительного вечера, который вы провели с русскими на ракетных установках, что само по себе способствует невольному отключению от реальности.
- Это правда. Но я не настолько устал и не находился под парами алкоголя, который тек рекой под оглушительный хохот этих варваров, чтобы меня могли подвести собственные глаза. А не могли быть там поблизости древние развалины или какие-то дополнительные советские установки, о которых неизвестно министру внутренних дел?
- Ты министр обороны, и тебе известно мое мнение об этих военизированных маскарадах, которые устраивают суперпараноики. Нет никакой надобности удваивать макеты ракет, а если бы они приняли такое решение, зачем рекламировать местоположение ракет сверкающими шпилями?
- Это были арки, а не шпили.
- Не важно. Блеск песка и нагретые слои воздуха производят странные трюки. Дьявол пустыни развлекается, устраивая trompe-l'oeil. Успокойся, мой президент. Я думаю, слухи о голоде чрезмерно подействовали на тебя, лишив спокойствия духа.
- Слухи? Это же факт.
- Преувеличенные слухи, спорные факты. Западная пресса с наслаждением описывает нашу некомпетентность. Кочевники всегда снижали наши показатели. Они ведут архаический, никчемный, деструктивный образ жизни. Их нелепое клеймение скота приводит к гибели животных. Надо использовать эту возможность и сделать их оседлыми. Снявшиеся со своих мест кочевники и фермеры, чьи посевы постиг неурожай или их уничтожили не ведающие законов стада, уже сгрудились на окраинах Истиклаля, их палатки и лачуги, разбитые рядом с аэропортом на виду у прилетающих самолетов, создают впечатление нищеты, которую ничто радующее глаз не скрашивает. Древних стран, в которых они жили, больше не существует, они граждане нашей новой страны, - не страны туарегов, или салю, или фула, или моундангов, а Куша, и Куш должен протянуть им руку помощи, расселить, дать образование, принять в армию. Голод, который так тебя тревожит, - на самом деле это следствие Возрождения, случайное незапланированное климатическое явление.
Хотя Эллелу и был тронут этим отзвуком собственной риторики, тем не менее спросил:
- А кто даст средства на то, чтобы расселить, дать образование, набрать этих людей в армию, как ты сказал?
Эзана уставился в верхний угол комнаты.
- В ущелье Иппи, - произнес он, - есть интересные геологические залежи.
Эллелу не слушал его. Он встал и торжественно произнес: