Окружающие поражались на странную парочку, чувствуя, что, здесь, что-то не так. Иногда, молодые люди забывались и вели разговоры на своем языке.
– Мне катастрофически не хватает красной энергии, – говорила Кэтрин, вздыхая.
– А мне белой, – подхватывал Джек.
– Может, пройдемся возле реки? – предлагала Кэтрин, глядя на юношу с надеждой.
– А ты мне оставишь чуток энергии или сама всю выпьешь? – брюзжал, недовольно Джек.
Добродушная мать Кристины нарадоваться не могла на сладкую парочку. Она наблюдала с восторгом, что парень проводит в их доме много времени и Кэтрин, ее приемная дочка, проводит много времени в доме своего избранника. Женщина считала дело решенным, готовила приданное, подкупала постельное белье для молодых и копила деньги на свадьбу.
Иногда она подходила с этим вопросом к дочери, но не получив вразумительного ответа, обращалась к Джеку.
Проходили недели, складываясь в месяцы, превращаясь в годы, а двое так и ходили друг за другом, ничего не меняя в своих отношениях, никак не сближаясь, и это являлось раздражающим фактором для родителей.
От отца Джек унаследовал жизнерадостность, может потому Кэтрин и потянуло к нему, ведь люди, переполненные неизменным оптимизмом, внушают доверие.
От отца он также унаследовал светлые, почти белые волосы, от матери – зеленые глаза и постоянное напряжение, при котором людей заставляло думать, будто он к чему-то прислушивается, менее умные считали, что Джек им не доверяет, и обижались, но духовные сразу же, начинали сомневаться, а обычный ли он человек? Джек был эмпатом.
Дар перешел к нему от матери. Эмпатом была и Кэтрин, но родители ей были неизвестны, все, что она сумела выяснить – это то, что она круглая сирота и ее папа с мамой погибли в автокатастрофе. Как всегда в таких случаях, информации даже приемной матери было дано до смешного мало и взяв ребенка на воспитание в собственный дом, добродушная женщина не была осведомлена, берет ли она потомка шизофреников, наркоманов или откровенных психопатов. Естественно, Кэтрин тоже не могла пробиться сквозь тупую броню сиротских дел чиновников и элементарно узнать имена и фамилии своих настоящих родителей.
Женщина приняла на себя хлопоты из-за чужого ребенка не просто так, ее собственная дочь умерла сразу после родов, и муж ушел к полюбовнице. Вроде обыкновенная история, подобное происходит, но как чудовищно на самом деле выглядит, если вдуматься по-человечески. Женщина, схоронившая ребенка, остается одна, без поддержки со стороны близкого человека, потому что человек этот, муж, давно спланировал предательство и только ждал подходящего момента, чтобы кинуть жену и уйти.
Кэтрин заменила ей дочь, тоже грудная, тоже оставшаяся сиротой, сколько слез, названная мать пролила над ней. Оплакивала странности маленькой дочери, ее отсутствующий вид и удивительные речи пугали, но не настолько, чтобы уж совсем…
– Я вижу, – задумчиво говорила как-то Кэтрин Джеку, нисколько не стесняясь присутствием матери, – на несколько мгновений раньше, человека или животное. Я знаю, кто пройдет или пробежит мимо меня.
– Схожий дар, – кивал Джек, – только я развил его дальше и теперь вижу на несколько дней вперед, бывает и лет.
Мать Кэтрин растерянно переводила взгляд с одного на другую, не понимая, о чем идет речь, но и, не вмешиваясь.
Кэтрин налила себе стакан свежего кефира, положила на тарелку кусочек шоколадного рулета. Села на стул, у окна, наблюдая за жизнью двора. Ела медленно, смакуя и наслаждаясь.
– Если бы я мог рисовать, как ты, – произнес Джек, поглаживая подлокотник кресла, на котором сидел и огляделся, скользя равнодушным взглядом мимо мягких диванов и пуфиков с покрывалами из искусственного розового меха. Равнодушно скользя взглядом мимо стеллажей, шкафов, книжных полок, набитых фарфоровыми фигурками, мимо цветастых обоев и кружевных штор с кисточками, украшенными фестонами из искусственных цветов.
– Что тогда?
– Я бы нарисовал убийцу, которого вижу каждую ночь! – заявил юноша.
Мать Кэтрин испуганно взвизгнула. Джек и бровью не повел. Кэтрин вопросительно взглянула.
– Он приходит после полуночи, – пояснил Кэтрин, Джек, напрочь игнорируя подвывания матери девушки, – выполняет те действия, которые, скорее всего, совершал перед собственной гибелью.
– То есть?
– Вытирает окровавленный нож своей рубашкой, оглядывается на двери и, замечая в дверях окровавленную, израненную женщину, проводит лезвием по своему горлу.
– Что за женщина?
– Молодая, очень красивая, в старинном платье.
– В старинном платье? – переспросила Кэтрин.
– Именно, – подтвердил Джек, – а он в ковбойском наряде.
– Это еще что за новости? – нахмурилась Кэтрин и поглядела в окно, на дом Джека.
– Дому и десяти лет нет, – читая ее мысли, сказал Джек, – предыдущие хозяева не жили в нем, потому как, только выстроив особняк, решили эмигрировать, подвернулась такая возможность. Но вот что было до того, на месте особняка?
И они вопросительно уставились на мать Кэтрин.
– Мама? – девушка требовательно посмотрела в глаза названной матери.
– Эллис! – пригласил к ответу женщину, Джек.
Она замялась, отвела взгляд, но все же, ответила:
– А ничего не было! Пустырь! – и спохватилась, затараторила. – Нет, оно, конечно, давным-давно, что-то и было. Потому как сад сохранился, но при мне ничего…
И смолкла, под грузом неких воспоминаний.
– Мама! – требовательно выкрикнула дочь.
Эллис встрепенулась:
– Отец у меня пил очень, он после войны, малость помешался. Моя семья эмигрировала из Польши. Маленьким попал под бомбежку, мать и бабушка погибли, а его дальние родственники в Америку привезли, отдали в детский дом. С той поры, до своего двадцатилетия он ни слова не произнес, люди думали, немым на всю жизнь и останется. Но встретил мою мать, они на заводе познакомились. Моя мать веселушкой была, любила песни попеть, поплясать любила, ну и растеребила его, заговорил он, в любви признался. Поженились, а жить приехали в ее родительский дом, то есть, в этот.
Повела она рукой.
– Только отец недолго улыбался, стал буркать и выпивать, а сам все на пустырь глядел, на котором теперь ваш дом стоит, – кивнула она Джеку, – по пустырю, в лес да из леса люди ходили, протоптали две тропинки, крест-накрест и отец, напившись, выходил на крыльцо, хохотал, дескать, по чертовой тропе ходите! А почему да зачем так говорит, не объяснял!
– Что с ним стало? – спросила Кэтрин.
– Нашли на перекрестке, – печально вздохнула Эллис, – как раз на месте вашего дома!
Снова кивнула она Джеку.
– Но ковбойской одежды он не носил и убийцей не был, – покачала головой, она, – это что-то другое, что-то давнишнее.
– Может, в городских архивах посмотреть? – задумался Джек.
– А, что это мысль! – подхватила Кэтрин.
Деду Джиму исполнилось сто десять лет. Он был убежден, если гулять каждое утро по росистой траве босиком, не заболеешь, с тем же убеждением дед вылезал под дождь абсолютно голым и, распахнув объятия, навстречу дождевым каплям, позволял небесной канцелярии отплясывать чечетку у себя на лысой макушке.
Дед не смотрел телевизор, не слушал радио и не читал газет, о жизни в сегодняшней Америке имел самое смутное представление, делами в доме распоряжалась правнучка, Элизабет.
Ел он крайне мало, питался куриным бульоном и овсяными кашами. Говорил что-то, но его слова могла разобрать исключительно Элизабет. Именно она принялась вести переговоры с дедом, не удивляясь странным вопросам о прошлом, что задавали деду Джиму Джек и Кэтрин.
– На Чертовой тропе в прежнее времена стоял крепкий домина, – переводила Элизабет, вслушиваясь в невнятное бормотание деда, – но хозяин с ума сошел, прирезал жену и сам зарезался.
– Почему сошел с ума? – допрашивала деда Джима, Кэтрин.
– Говорят, черта увидел, – прошамкал дед, – говорят, жена его целый день из-под стола доставала. Трясся он, зубами стучал, волосы дыбом, напугался, страсть как!
– Ну, а жена? – допытывалась Кэтрин.
– Она никого не видела, обыкновенная была, помню ее. Малым бегал на речку, – и дед махнул в сторону далекой реки, – а она с подружками голой плавала. Красивая!
Зажмурился он.
– До сих пор помню, как я обрадовался, когда она меня к себе поманила!
– Зачем?
– Страсть как любила маленьких детишек целовать! – доложил дед и взглянул мечтательно. – Я в ее руках растаял!
– Она была ведьмой? – неожиданно для себя, спросил Джек и переглянулся с Кэтрин, удивленный вырвавшимися словами.
– Кто, как говорил, – закивал дед, – я считал ее обыкновенной, хотя и прекраснейшей из женщин. А, кто завидовал, так шипел, обзывал ведьмой, но после смерти, разве про покойников плохо говорят? Смолкли все и доброжелатели, и недруги.
– А дом куда делся? – недоумевал Джек.
– Люди раскатали, – нехотя доложил дед, – по бревнышкам растащили. Дома пустые только злобных духов привлекают, тем более дома с нехорошей славой, где кровь пролилась!
Элизабет проводила гостей до калитки, взглянула с недоверием:
– А чего это вы домом на Чертовой тропе интересовались?
– Живу я там! – сообщил ей Джек.
– Нельзя! – покачала головой Элизабет. – Беда будет! Съезжай!
– Куда?
– Да, хоть в лес, лишь бы выжить! – и Элизабет с вызовом поглядела в глаза Джеку.
Молодые люди возвращались домой, молча. О Джиме они узнали от историка, завсегдатая городского архива. Он и посоветовал не копаться в пыльных папках, а напрямую обратиться к самому старому жителю тех мест, уж он-то что-нибудь, да и вспомнит.
6
– Так ты продолжаешь жить в этом доме? – спросила Тонечка, когда Джек умолк и спрятал лицо в своих ладонях.
– Нет, – покачал головой Джек и отнял ладони, все увидели, что глаза его полны слез.
– Что случилось? – шепотом спросила тетушка Анфиса.
– Наши с Джилл родители сошли с ума, – печально произнес Джек, – а Кэтрин вместе с Эллис погибли.
– Они поехали навестить родственников на океанское побережье, – пояснила Джилл, – и попали под торнадо. Их унесло в океан, даже тел не нашли!
– Мне жаль, – положила ручку на запястье Джека, Тонечка.
– Джеки, – покачал головой Володя Соловьев, – ты такой молодой, а уже состарился душой!
– Ничего, – прошептала, сдерживая рыдания, тетушка Лизавета, – бог милостив, все образуется!
– Но дом? – настаивала Тонечка.
– Мы переехали и живем сейчас в Нью-Йорке, снимаем квартиру, – сообщил Джек.
– Маленькую квартиру, – подтвердила Джилл.
Тетушка Анфиса смахнула слезу и подложила Джеку блинков, а тетушка Лизавета активно полила их сметаной.
– Тетушки, – втиснулся тут в проем двери, ведущей в сени, толстый священник, – мы решили, где поставить часовню. Деньги на богоугодное дело даст вот он.
И батюшка посторонился, пропуская в избу барина.
– А это кто такие? – сощурился на художников, барин.
Ему объяснили. Когда все уселись, подвинувшись и дав место новоприбывшим, в дом проскользнул чиновник, которого с трудом, но все же заметил Володя Соловьев и передавая ему тарелку с блинами, позаботился и о сметане, и о чае.
Чиновник сухо поблагодарил.
Барин взбодрил себя двумя стопками малиновой настойки, из запасов тетушек.
Художники быстро вошли в суть дела и горячо принялись развивать мысль своего участия в деле становления церковной часовни на деревне.
Джек выпив пару, другую стопочек малиновой настойки быстро опьянел так сильно, что уже не мог понять приснилась ему или нет тощая особа с копной соломенно-желтых волос, багровым носом пьяницы и настолько визгливым голосом, что выдержать ее могли только хмельные люди.
– Что это за женщина? – спрашивал Джек у Володи Соловьева и морщился, зажимая уши.
– Где? – удивлялся Соловьев.
– Вот! – тыкал пальцем в тощую особу, Джек.
– Это кикимора болотная! – произнесла Тонечка и легонько дунула, после чего, визгливая баба исчезла, без следа.
Джек изумленно взглянул на девочку.
– Она появляется там, где пьют! – пояснила Тонечка. – Любит затевать скандалы и подначивает драчунов.
– Пьяная Россия! – изумленно произнес Джек и обессилено сполз на стуле.
– Пойдем! – дернула его за рукав, Тонечка. – Все равно вы у нас ночевать останетесь!
Она привела Джека в свою комнату. Усадила американца на стул, и сноровисто перестелив собственную постель, предложила опьяневшему и уставшему от впечатлений дня, гостю лечь спать. Джек с удовольствием повиновался, разоблачившись до нижнего белья, улегся и убаюкиваемый колыбельной песенкой, что принялась напевать над ним, Тонечка, быстро погрузился в спасительный сон без сновидений.
– Тонечка, – заглянула в комнату дочери, тетушка Анфиса, – нам бы еще Джилл уложить спать?
Тонечка с готовностью вытащила из-за шкафа раскладушку, скоро постелька была готова и для сестры Джека.
Девушка с благодарностью посмотрела на девочку.
– А ты?
– И я! – кивнула Тонечка, раскатывая небольшой матрац набитый сеном, на полу. – Мне надо охранять твоего брата! Он уязвим для духов нашей деревни!
Джилл не возражала, а улеглась, скоро погрузившись в крепкий сон.
– Что думаешь? – спрашивал в это время, Володя Соловьев у Дениса Курицына.
Денис, уютно устроившись на сеновале, поправил пуховую подушку и, уставившись на видные из-под крыши сенника, звезды, вздохнул:
– Чего только не бывает в России!
– Неизвестно что бывает! – подтвердил Борис Юрьевич Беляев, подоткнув со всех сторон клетчатое шерстяное одеяло.
– Магия, – вздохнул Санечка Михайлов.
– Фантастика, – с восторгом произнес Васенька Кокорин.
– Я книжку напишу! – решил Володя Соловьев.
– А мы ее иллюстрируем, – подхватил Денис Курицын.
– И историю американца опиши, – посоветовал Борис Юрьевич.
– Мы тут вам не помешаем? – вклинился в разговор художников толстый священник и полез на свободное место на сеновале.
– Всем места хватит! – залезая на самый верх и таща за собой набитые сеном, матрацы, сказал барин.
– Я тут одеяла прихватил и подушки, – тихим голосом, сообщил чиновник.
– Устроились? – спросила тетушка Анфиса и внесла в сенник какое-то устройство, испускающее дым.
– Что это, никак, матушка, вы нас сжечь решили? – заинтересовался священник.
– От комаров это, батюшка, чтобы кровососы вас не закусали! – размахивая дымящим устройством, весьма похожим на сковородку с дырявой крышкой, сказала тетушка Анфиса и, подвинув табуретку, оставила сковородку дымиться.
– С нами крестная сила! – перекрестился священник и принялся читать молитвы.
Художники, молча, слушали, под монотонное бормотание молитв, они и заснули. И не слышали, как посреди ночи пошел тихий, моросящий дождь. Не видели, как белая ведьма, воспользовавшись сыростью, проложила себе дорогу к сеннику, где было столько ненавистных для нее мужчин, но заметив бесцветный взгляд проснувшегося чиновника, отчего-то смешалась и дала деру, когда он внезапно швырнул в нее горсть соли, что прихватил для защиты от местной нечисти, высыпав в карманы своего пиджака целую солонку с обеденного стола тетушек. Белая ведьма скрылась обратно в реке. Не слышали они, как стенали от голода в пустом доме, жуткие сущности. Не видали, как дрожали и переливались на границе кладбища несколько сот фигур, где старый дедушка Лука вглядывался совсем, как давеча тетушки, прикладывая ладонь козырьком ко лбу, недоверчиво всматриваясь в спящих пришельцев…
7
– Дитя мое, как же ты устала! – произнес над Тонечкой мужской грустный голос.
Тонечка моментально проснулась и улыбаясь. протянула руки. Но ангел покачал головой, взирая на нее с такой печалью, что по щекам девочки потекли слезы.
В комнате было тихо. Сонно тикали настенные часы и посапывали во сне американцы, Джек и Джилл.
И только ангел, сияющий ангел, будто огромная яркая огненно-рыжая птица светил так, что куда там электрическим лампочкам!
Тонечка закрыла глаза, сквозь сомкнутые веки наслаждаясь практически солнечными бликами, исходящими от ангела.
Ангел заглянул ей прямо в душу. Тонечка села на матрасе, подтянула ноги, обхватила руками колени:
– Чего ты хочешь?
Она видела в его глазах отражение своей любви, того же самого чувства, своих же надежд.
Ангел опустился перед ней на колени, посмотрел на нее с жалостью.
– Я могу забрать тебя домой, – нежно сказал он, – но лишь, когда ты сама пожелаешь. Твое рождение в этом мире было ошибкой!
– Я предназначена для другого мира? – глядя в ультрамариновые, понимающие глаза ангела, спросила Тонечка.
Ангел торжественно кивнул:
– Дитя мое, ты – наша!
– Но я нужна людям! – повела она рукой вокруг.
Ангел помрачнел, исподлобья взглянул на спящего Джека, но присмотревшись, широко улыбнулся:
– Он тоже – наш!
Мельком взглянул на спящую Джилл и выражение лица его изменилось на озадаченное:
– Странно, вроде родные по крови, а к истине идут разными путями.
– Как это? – Тонечка посмотрела на свои стиснутые руки и нахмурилась.
– У него развитая, сильная, самодостаточная душа, – показал рукой на Джека, ангел и повернулся к Джилл, – а у нее душа окутана туманом, будто у слабоумного человека, мозг отказывается верить и принимать очевидное.
Тонечка посмотрела на Джилл:
– Она погрузилась в плавно плывущие на чудесных лодочках детские сны.
– Уходит от проблем! – подтвердил ангел и перевел взгляд на Тонечку.
– Ты не сможешь вечно охранять покой ни этих людей, ни деревенских жителей, ни всей страны в целом. Ты не принадлежишь этому миру. Ты – наша!
Тонечка вскочила на ноги:
– Я знаю, но дай мне немного времени! – голос ее дрогнул и она широко раскрыла рот, стараясь дышать глубоко, боясь в любой момент разрыдаться.
– Люди боятся тебя, – напомнил ей ангел, – в любое мгновение они готовы от тебя отречься, вытолкнуть прочь из своих жизней, вычеркнуть твое имя из своих сердец!
– Да знаю я! – всхлипнула Тонечка. – Но мне их так жалко!
Ангел пожал плечами:
– А им тебя нет!
И посоветовал, склонив белокурую голову к плечу:
– Подумай о Доме, каково будет тебе Дома, где ты обретешь родных по сути, любимых и дорогих твоему сердцу ангелов, твоих братьев?!
И исчез, моментально погрузив комнату в кромешную тьму деревенской ночи, когда чудом сохранившийся уличный фонарь светил лишь на окраине, над фельдшерским пунктом, освещая унылый домик весь пропитанный запахом лекарств и болезней.
Тонечка немного поплакав, вышла из комнаты, прокралась на цыпочках через гостевую, где на печке похрапывала тетушка Анфиса, а на диване тетушка Лизавета и пройдя через темные сени, вышла на крыльцо.
Деревня спала, лишь у дедушки Пафнутия, на участке пылал костер.
Тонечка, зябко поежившись, в одной сорочке, тем не менее пошла, ступая осторожно, ногами, обутыми лишь в мягкие домашние тапки, по усыпанной сухими осенними листьями, земле, к дому деда.
Языки пламени, лизавшие дрова, превратились в яркие, почти белые танцующие фигурки света и Тонечка зашипела на саламандр:
– Вот я вас!