– Белую ведьму предал жених, перед самой свадьбой выяснилось, что он обрюхатил девушку из бедной семьи и сбежал, не желая связывать себя браком с полюбившей его девушкой.
– Надеюсь, его заставили жениться? – спросила тетушка Анфиса.
– На девушке? – уточнила Тонечка.
– На той, что он обманул? – кивнула тетушка Лизавета.
– Заставили, но прожил он недолго, его утащила белая ведьма, его обманутая невеста, он был первой ее жертвой.
Люди помолчали, но дед Пафнутий вспомнив о недавних словах приезжего колдуна, заметил:
– И все-таки, как нам быть?
– Постройте часовню! Поступайте, как все люди, поступают в таких случаях, призовите бога!
– И это все? – не поверил дед Пафнутий.
– Все! – твердо решил колдун.
– А, что нам делать с ней? – выбежала вперед тетушка Анфиса.
– Да? – встала рядом с подругой, тетушка Лизавета.
– Кто она вам? – положил ладонь на голову восьмилетней Тонечки, колдун.
– Приемыш! – сказала тетушка Анфиса и перекрестилась.
– Круглая сирота! – подтвердила тетушка Лизавета, тоже крестясь.
– Она непонятна нам! – подхватил дед Пафнутий.
– Она говорит с растениями! – сказала тетушка Анфиса.
– И разгоняет облака! – проговорила со страхом, тетушка Лизавета.
– А еще лечит людей! – с затаенным ужасом глядя на девочку, произнес дед Пафнутий.
– Разве это плохо? – спросил тут колдун. – Малышка может стать защитницей вашей деревни! Она посланница добрых духов!
И он взглянул со значением в глаза людей.
– Это что-то из сказки! – неуверенно произнес дед Пафнутий.
– Так-то оно так, – покачала головой тетушка Анфиса, – но она излечила бабку Зиняву, а ведь бабка много лет мучилась ревматоидным артритом!
– Да, да, – заговорили люди в толпе деревенских, – вылечила зубную боль у маленького Костика, прогнала ночные кошмары у пятилетней Оленьки, а как она помогла хворому дядюшке Игнату!
Наперебой высказывались люди.
– Но часовню вам все равно предстоит построить, – перебил их колдун, – какова бы, ни была сила вашей прелестной защитницы и она может иссякнуть.
– Но? – попытался возразить дед Пафнутий.
– Да, да, – закивал колдун, сокрушенно вздыхая, – смерть не дремлет и даже для нас, верных слуг Сатаны, она не замедлит явиться!
И с этими словами он покинул деревню так ничего и, не сделав для жителей.
– Испугался! – констатировал дед Пафнутий, деловито заколачивая дом черной ведьмы, бежавшей из деревни в тот самый день, когда ее рассекретила Тонечка.
– Не каждому дано сражаться с чужими проблемами, – ответила, с грустью наблюдая за работой деда, Тонечка, – вот и эта ведьма вместо того, чтобы помогать тем, с кем ей приходиться жить в одном мире, уничтожала людей!
– Ничего маленькая ведьма, прорвемся!
Тонечка с сомнением покачала головой.
3
Утром страхи отступали, ни днем, ни вечером вроде бы никто не страдал от нападений призраков, вот только однажды пропал местный, мужчина сорока лет и вовсе не рыбак. Он пошел на кладбище, навестить своих и не вернулся.
Первой забила тревогу старуха Терентьевна. Не вернувшийся был ее соседом. Хорошим хозяином, добрым и порядочным человеком, потерявшим всех близких, прошел час, другой, но соседа так и не было.
Терентьевна примчалась к дому тетушек.
– Лизавета, Анфиса, – забилась она в двери разноцветной избушки, стоявшей посередине деревни.
– Что случилось? – выскочили тетушки на крыльцо.
– Мой сосед пропал! – выла Терентьевна. – С ним что-то случилось!
– Я найду его! – заявила Тонечка, показываясь в дверях.
Весть быстро разлетелась по всей деревне. Снова собрался народ и уже за малышкой Тонечкой, на почтительном расстоянии следовали люди.
А Тонечка искала живого или мертвого. Видела, воспринимала она живущих или умерших одинаково. Правда, с трудом отличала одних от других, ей помогало то, что мертвые, как правило, выглядели потерянными. Они, будто бились о невидимое препятствие и никак не могли отыскать выхода. Им необходимо было помочь.
Тонечка помогала. Она вспомнила, пока шла по пыльной деревенской дороге о заблудившемся Ванечке, пятилетнем сыне тетушки Анфисы. Давным-давно он упал в один деревенский колодец и утонул, но выбраться никак не смог. Его жалобные крики о помощи будили Тонечку по ночам. И не выдержав, однажды, глубоко ночью вылезла из окна своей комнаты, пробралась к месту, где был колодец, и принялась за работу. Ничего, что местные жители сровняли колодец с землей, Тонечка откопала напуганного малыша, вернее откопала его душу. Путем магических действий, основанных на одной интуиции, маленькая ведьма смогла вытащить ребенка из сырого подземелья засыпанного колодца. Но этого было мало, требовалось открыть портал и отправить Ванечку в потусторонний мир. Ах, как же она тогда устала. Едва добралась до дома, перевалилась через подоконник раскрытого настежь окна и заснула крепким сном, свернувшись калачиком на полу.
Такой ее и обнаружили поутру, тетушки. Они, словно родные сестры, тетушка Анфиса и тетушка Лизавета. Дружили с детства. Вместе выходили замуж, вместе рожали, вместе теряли детей, вместе выпроваживали предателей-мужей.
Но тетушка Лизавета схоронив дочку, покинувшую этот мир, тут же переехала к Анфисе, а свой дом продала приезжим городским жителям, решившим использовать дом в качестве дачи. Дочка тетушки Лизаветы родилась больной и померла, едва дотянув до пятилетнего возраста. Есть такие дети и зачем они приходили в этот тяжкий мир, никто из оставшихся, не понимает.
Тонечка отвлеклась от своих мыслей, перед ней был погост. Местное кладбище, куда, что ни месяц приносили новую жертву разошедшихся злобных сил бесчинствующих на деревне.
Она вздохнула, собираясь, и сделала знак рукой, чтобы люди не приближались, не мешали бы.
Тонечка принялась сканировать пространство. Много неупокоенных душ, слишком много, качала она головой. Призраки завидя живущих, спешили со своих могил на границу кладбища, которая была обозначена большим деревянным крестом.
Здесь, опираясь друг на друга, они сгрудились, с тревогой наблюдая за Тонечкой.
– Что еще случилось? – спросил самый древний призрак, двухсотлетний дедушка Лука, известный маленькой ведьме, как строгий и принципиальный старожил погоста.
– Потерялся сосед! – вслух ответила девочка. – Пошел навестить родных!
И она указала на молодую женщину со старушкой, на старика и молодого мужчину.
– Он сюда не приходил! – ответила молодая женщина, жена пропавшего соседа.
– Мы его не видали! – подтвердила старушка и забеспокоилась. – Найди, сделай милость, моего сыночка!
– Брата! – выступил вперед молодой мужчина.
– Сына! – попросил старик, прижимая руки к груди.
– Найду! – решительно встряхнулась Тонечка и повернула назад, по дороге объясняя живущих, что, здесь, соседа не было.
– Где же он тогда? – голосила старуха Терентьевна.
Взоры людей обратились к реке.
– Вроде белая ведьма рыбаков на заре утаскивает, – с сомнением в голосе, проговорил дед Пафнутий.
– И сосед не рыбалить собирался, – высказалась тетушка Анфиса.
– Да, кто хоть у нас на деревне еще рыбачить осмеливается? – вскрикнула тетушка Лизавета.
Люди поглядели в сторону опустевшего лет десять назад дома, в котором жили сущности.
– Чего ему там было бы нужно? – засомневался дед Пафнутий.
Но Тонечка смотрела на дорогу. В облаке пыли приближалась машина.
– Люди, вот наше спасение! – прокричал живой, здоровехонький сосед старухи Терентьевны, выпрыгивая из внедорожника.
Люди заглянули. За рулем, важный, необыкновенно толстый сидел священник. Рядом с ним притулился чиновник с папками в руках, а на заднем сидении оглядывал хозяйским глазом, деревенские просторы, мужик в золотых украшениях:
– Никак, барина привез? – ахнула старуха Терентьевна.
– Во-во, – хохотнул барин, вылезая из джипа, – не хватает вам помещиков-то… Одно слово – босота!
И пошел пешком, осматриваться.
За ним потянулись оробевшие местные. Следом за местными, тихонько покатил внедорожник со священником за рулем и чиновником впридачу.
4
– Все люди – рабы и ищут, кому бы поклониться, к кому бы притулиться! – заявил барин, развалившись в мягком кресле, у тетушек, в гостиной.
– А ты кому кланяешься? – спросила Тонечка.
– Золотому тельцу! – тут же ответил барин и почесал грудь. – Что я? Есть люди, которые цветным бумажкам кланяются!
– Это как же? – не поняла тетушка Анфиса, ставя перед барином тарелку наваристых щей.
– Они их почетными грамотами обзывают, – пояснил барин, – ну ладно еще в Советах, можно было грамоты стерпеть, а ныне, что?
– Что? – подхватила тетушка Лизавета.
– Ничего! – отрезал барин. – Государства никакого, фикция одна, зато грамоты и медали – в почете!
– Молиться надо! – густым басом пророкотал толстый священник и, зачерпнув полную ложку щей, со вкусом проглотил, едва саму ложку не съел.
– Молиться для чего? – спросила Тонечка.
– Для того чтобы Господь вразумил нас, грешных, – принялся оглядываться, чтобы перекреститься священник.
Но икон в гостиной у тетушек отродясь не было, вместо икон висели картины с ярко нарисованными кошками и кошечками.
И наткнувшись взглядом на лукавые глаза нарисованной рыжей кошки усевшейся глядеть с любопытством на обедающих, священник рявкнул:
– Бесовщина! Одни хвостатые кругом!
Тетушка Лизавета всполошилась, кинулась в свою комнату, принесла маленькую бумажную иконку Христа.
– Вот, батюшка! – подала с поклоном.
– Другое дело! – смилостивился священник и перекрестился на иконку, поставив ее перед собой, на столе.
Тетушка Лизавета следила с тревогой, как бы, не забрызгал, ел священник очень уже неаккуратно.
– Позвольте с вами не согласиться! – бесцветным голосом, так тихо, что едва можно было различить, заявил чиновник.
Все присутствующие поглядели на него с удивлением. Чиновник занимал мало места, сидел на краешке стула, ел бесшумно и тетушка Анфиса, не заметив его, обделила хлебом, не предложила даже краюшки.
Чиновник ничего на это не сказал, был он худ, мал ростом, почти лыс, лицо имел никакое, пройдет такой в толпе, посмотришь и не увидишь, а заговорит, так тут же, после и забудешь о разговоре с ним.
Однако, папку, вероятно с дорогими его сердцу бумагами, чиновник держал у себя на коленях.
– Цветные бумажки, как вы изволили выразиться, – посмотрел водянистыми, будто выцветшими глазами на барина, чиновник, – дают право двигаться дальше.
– Что вы имеете в виду? – спросила Тонечка, пристально всматриваясь в лицо чиновника.
– Человек, получивший диплом за первое место в региональном конкурсе неважно каких талантов, может рассчитывать на внимание прессы.
– И, что с того? – лениво осведомился барин, переходя ко второму блюду, тушеной с мясом, картошки.
– Как это что? – взвился чиновник. – Из-за внимания прессы, из-за диплома, человек может продвинуться по служебной лестнице, занять более престижную должность.
– У нас более нету государства, – наклонился к чиновнику, барин, – нету! Пшик один остался! И все поставлено теперешней властью на деньги. В больницу – за деньги, в санаторий – за деньги, на кладбище – за деньги, так и вручайте денежные премии, коли человек, получил первое место в региональном или еще каком конкурсе!
Чиновник смешался, но все же промямлил:
– Иные организаторы предусматривают ценные призы и подарки!
– Иные, – состроил насмешливую гримасу, барин.
– Да, – вмешался тут батюшка, доедая добавочную порцию щей, – нехорошо, вы себя ведете по отношению к народу, нехорошо!
5
Художники с удовольствием выстроились перед Тонечкой. Разглядывая ее, как некую диковинку.
Джек шагнул вперед, встал на одно колено и протянул девочке букет из красных кленовых листьев, что насобирал по дороге к деревне.
– Это мне? – засмеялась девочка.
– Тебе! – кивнул Джек и медленно проговорил. – Принцессе деревни на холме!
– Спасибо! – Тонечка глядела на него с восторгом.
Тетушки пригласили всю компанию в дом.
И тут Джек удивил всех, расположившись за обеденным столом и не столько налегая на сытные блины, которые принялись с большой скоростью печь тетушки для гостей, сколько рассказывая мистическую историю своей жизни. Все время, Джилл помогала и внимательно вслушиваясь не столько в слова, сколько в мыслеформы брата, поправляла и объясняла в трудные моменты, что именно хотел сказать Джек. Художники, тетушки и Тонечка слушали с большим вниманием, не перебивая и не комментируя американца, наверное, потому что говорил он медленно, с трудом подбирая известные ему русские слова.
Начал он с того, как каждое утро, прежде чем надеть костюм, целый час отглаживал горячим утюгом ткань, наводил на брюках стрелки и, облачившись в свежую рубашку белого цвета, повязав соответствующий костюму, темно-фиолетовый галстук, торжественно отправлялся на работу.
Джек, при помощи отца, трудившегося на техническом предприятии инженером, он рано освоил компьютерную грамотность. Для отца было нечто вроде хобби рассчитывать и писать игровые программы, Джек, вместо детских конструкторов занимался тем же.
Жил Джек с родителями в доме. Они переехали, продав квартиру в Нью-Йорке сразу же, как матери Джека приснился сон, будто их дом рушится, складывается карточным домиком.
Мать у Джека и Джилл отличалась сенсорными способностями, она чуяла опасность, чуяла болезни и смерти близких. В семье привыкли доверяться ей во всем.
– Переезжаем! – хлопнул себя по коленям, отец.
Они приняли решение отыскать и купить крепкий частный дом, за городом.
Вскоре такая возможность им была предоставлена. Живописный и уединенный домик стоял на окраине маленького городка. Ровная асфальтовая дорожка проходила вдоль забора и вела к самому крыльцу. Вокруг дома было полно цветов.
А за домом виднелся лес, и пыльная дорога уводила куда-то в сумеречную чащу. Мать Джека, было, поежилась при виде такого соседства, но услыхав веселое щебетание неких птичек, доносившихся из чащи, согласилась на переезд.
Тем более, соседка, щекастая и добродушная женщина, едва новые жильцы вступили на порог дома, заботливо прокудахтала о счастье жить в таком крепком, кирпичном доме.
Джек сразу же выбрал просторную комнату на втором этаже с косым потолком и панорамным окном.
Бодрые грузчики, по деревянной лестнице втащили наверх, в его комнату, диван, компьютерный стол, бельевой шкаф и стеллаж. Мать, несмотря на протесты сына, расстелила на полу шерстяной ковер, и Джек зажил царьком, частенько сиживая в компьютерном мягком кресле перед окном и наблюдая за жизнью сада, сельской дороги и леса.
Спальня родителей всегда была погружена в полумрак. У матери болели глаза, и с утра она плакала от боли, закапывая невероятное количество глазных капель. Джек, как-то поинтересовался, откуда такая напасть и услышал о давней истории, когда родители, будучи молодоженами, съездили в канадские леса и мать, нечаянно наткнулась на сучок.
– Так уж и нечаянно? – усомнился, сам не зная почему, Джек.
Родители переглянулись.
– Вообще-то, – осторожно начал отец, – мы ездили к моей тетке. Она была доброй женщиной, но отчего-то возненавидела твою мать.
– Ведьмой она была! – горячо подхватила мать. – А ее добродушный вид служил лишь прикрытием коварной, корыстолюбивой и эгоистичной сущности!
Отец в ответ беспомощно развел руками.
И тут, вмешалась соседка, вернее ее дочь. Джек открыл двери и замер. Лет шестнадцати, но строгая, с чарующей неземной красотой и грацией балерины.
– Кэтрин! – протянула она ему длинные пальцы для рукопожатия.
Они познакомились и моментально подружились. Джек не ведал, что влюбился, он раньше никогда не влюблялся, пустышки, что учились с ним в школе, его не вдохновляли на любовные подвиги, да и сам он был чрезвычайно далек от развратных действий присущих нынешним подросткам.
Кэтрин была младше него на целых два года, но высока ростом, с бледной кожей и особой манерой поведения. Взрослой и аристократичной. Даже заказав пиццу в пиццерии, она непременно требовала вилку и нож, чтобы резать пиццу по кусочкам, тогда как Джек брал пиццу руками и ел, запихивая в рот, едва не целиком.
У нее, несмотря на молодость, были свои принципы, так она не доверяла вежливым людям и считала, что за вежливостью, особенно подчеркнутой вежливостью, скрывается злобное человеконенавистничество.
Держалась она всегда холодно и пренебрежительно. И входила в общественный транспорт с достоинством высокопоставленной особы, поднимающейся в королевскую карету.
Джек восхищался ею, но не мог понять, как у простой, даже глуповатой крестьянки, ее матери, могла родиться такая дочь?
Вскоре, мать Кэтрин рассеяла его сомнения:
– А она не родная мне, я из детского дома ее взяла.
И подложила ему в тарелку жареной картошки. Кэтрин отказалась, сморщив носик:
– Фи, мама, какая грубая пища!
– Хорошо, доченька, – залебезила мать, – я тебе отдельно куриные отбивные пожарила!
Кэтрин взяла в руки нож и вилку, изготовившись вкушать, подходящее для своей королевской персоны, блюдо.
Джек и сам не знал, что ему нравилось в Кэтрин. При других обстоятельствах он непременно обошел бы ее стороной, с удивлением глядя на безупречную осанку и гордо вскинутую голову девушки, но тут, не удержался…
Кэтрин же не скрывала, что ей нравилось в Джеке:
– Твоя бескорыстная душа! – заявила она, как-то. – Некоторые люди умеют прикинуться чрезвычайно порядочными и используют это, чтобы манипулировать окружающими.
Училась Кэтрин в художественном училище. Рисовала пейзажи и часто уходила по пыльной дороге в глубины чащобы, а Джек нес ее этюдник с громыхающими внутри тюбиками с красками. Они уединялись на полянке или перед величавой сосной, одиноко раскинувшей ветви посреди недоразвитых карликов-деревьев. Кэтрин принималась рисовать, а Джек, усевшись неподалеку, на пеньке, молчал, наблюдая за быстрыми и точными движениями девушки.
Ему было хорошо молчать в обществе Кэтрин. Ей было хорошо молчать в обществе Джека. Они проводили много времени вместе, но не выясняли тайных закоулков своих душ, не требовали ответа о былых привязанностях, не обнимались и не целовались вовсе.
Родители уже вовсю обсуждали предстоящую свадьбу своих детей, мечтая о подвенечных нарядах, а дети и не собирались переступить порог, ведущий от обыкновенной дружбы к откровенной любви, страсти и ревности. Взрослые проблемы абсолютно не трогали сердца двух молодых людей. И это было удивительно.
На работе, наблюдая редкие посещения Кэтрин, молодые коллеги подшучивали над Джеком, втайне завидуя, но получив порцию презрительного взгляда от девушки, смолкали. Тоже происходило и в училище, когда Джек заходил за девушкой, чтобы вместе ехать домой. Одноклассницы Кэтрин краснели и стеснялись под его удивленными взглядами и терялись от мысли, что не так все просто, настоящие отношения не могут вести к сексу, потому как секс должен быть неразделим с любовью.
Любила ли Кэтрин Джека? Да, спокойной, непоколебимой любовью, такой, как ежедневный рассвет за окном, как волны реки из года в год плещущиеся о берега.