– Ты – сенсор. Душа уже догадывающаяся о цели своего бытия на земле, – пояснил он, наблюдая замешательство русских.
– А ты, – обратился он к Ленчику, – близок к смерти, от того и заливаешься слезами.
Ленчик вновь расплакался, горестно прижимая руки к сердцу.
– Но надо же, что-то делать! – всплеснул руками Тарасыч. – Необходимо действовать, ехать к архиепископу, чтобы эту настоятельницу выгнали из монастыря!
– Нет, – помотал головой, Шабашкин, вспоминая прочитанную ночью в доме у настоятельницы, бумагу, – архиепископ ей благоволит!
– Я возвращу ей шайтана без права передачи кому-либо, она не сможет более никого подставить, шайтан будет уже осведомлен обо всех ее каверзах, – твердо произнес шаман, – и укажу на нее Иблису!
– Сатане? – догадался Шабашкин.
– Она этого достойна, разве, нет? – заглянул каждому русскому, в глаза шаман. – Если ты рождена ведьмой, так ведьмой и оставайся, зачем делать вид, что святая?
– Но разве у ведьм и колдунов нет пути ко спасению души? – дрожащим голосом, спросил Угодников.
– Рожденный ползать летать не сможет, – философски заметил шаман.
В сгущающихся сумерках при неверном свете костра, шаман, облачившись в звериные шкуры и измазав лицо черной сажей, бешено скакал вокруг притихших русских мужиков. Звуки бубна, в который он колотил палкой, разносились далеко вокруг, заставляя испуганно реветь потревоженных необычным грохотом коров и быков.
Остальные азиаты держались подальше от обряда, схоронившись под защитой крепких берез леса.
Шаман кружил вокруг русских и кружил. Уже успел прогореть костер, взошла и прошла половину пути по ночному небу, сияющая Луна, утихли звуки вокруг и перестали каркать потревоженные шумом, вороны. Уже стихли глупые буренки, когда в обморок упал Ленчик. Шабашкину вскочившему было на помощь, тоже пришлось нелегко, земля ушла из-под ног так быстро, что он не успел удержаться, а брякнулся без сознания на бесчувственное тело Тарасыча. Тут же повалился Сашок и Угодников.
Шаман, дунув в лица русских, презрительно сощурился на едва заметную черную тень, метнувшуюся в сторону монастыря.
Бубен смолк, кипчаки, вернувшиеся из леса на призывный крик шамана, послушно перенесли бригаду Тарасыча на свои постели, в строительный вагончик, сами вновь разожгли костер, собираясь пить зеленый чай и до света обсуждать то, что произошло с русскими.
Истинное лицо
– Я в последний раз спрашиваю, где вы были? – грозно сдвинув брови, спрашивала настоятельница.
Строители, молча, сгрудились в воротах монастыря. Отец Павел поправил очки, что изредка надевал, будучи в смятении. Отец Афанасий обстоятельно застегивал пуговицы осеннего черного пальто, надетого поверх рясы, утро выдалось прохладным. Отец Петр нахмурился, уставившись в одну точку и закусив верхнюю губу.
– Я вынуждена попросить вас покинуть монастырь! – подчеркнуто и высокомерно, заявила мать Леонида.
– А я вынужден попросить вас объясниться! – потребовал Шабашкин, выступая из группы товарищей и чувствуя на себе испуганные взгляды.
– Молчи! – взвизгнула, вдруг мать Леонида. – Колдун!
– Это я-то, колдун? – едко всматриваясь ей в лицо, заметил Ростислав. – Сама на нас шайтана напустила и сама же обзываешься?
– Колдун, колдун! – взревела монахиня и вцепилась себе в волосы, глядя на Шабашкина с такой ненавистью, что сопутствующие ей во всем иеромонахи забеспокоились.
– Матушка, – осторожно начал отец Павел.
– Он – тварь ведьмацкая! – сдавленно произнесла она, рыдая и указывая дрожащим пальцем на Шабашкина. – Хочет меня со свету сжить!
– А сама-то! – укорил тут Тарасыч и, набравшись смелости, встал рядом с Шабашкиным. – И как только не стыдно, а еще монахиня?!
– Что тут происходит? – завертел головой отец Петр.
– Ведьма она! – выступил вперед Сашок.
– Черта ей вернули, – подтвердил Угодников.
– Вот теперь она и сходит с ума! – поддакнул Ленчик, тоже становясь рядом с товарищами.
– Ведьма? – спросил взволнованно отец Петр и повернулся к настоятельнице, как бы впервые увидев ее.
– Ах, ведьма! – насмешливо подняла она брови и неожиданно плюнула в Шабашкина. – На, утрись!
Повернулась и ушла, велев отцу Афанасию строителей дальше ворот не пускать, а отца Павла благословила вещи работяг немедля собрать и выкинуть вместе с бригадой прочь.
Отца Петра, во взгляде которого читалось сомнение, поманила к себе, а когда он подошел, послушный воле настоятельницы, схватила за ухо, что-то зло, прошептав ему.
Мужики, молча, наблюдали за происходящим. Не слушая возражений, отец Петр вытолкал строителей за ворота и замкнул большим ключом.
На строителей он не смотрел, а слепо подчиняясь воле матери Леониды и потирая вспухшее ухо, побрел за нею вслед, по направлению к розовому домику, резиденции настоятельницы монастыря.
– Я говорил через стену, надо было! – горячо высказался Тарасыч.
– Так все, хватит! – заорал Ленчик. – Мы избавились, наконец, от чокнутой бабы. Деспотичной и ненормальной бабы!
– Точно! – поддакнул Тарасыч, согласный с товарищем.
– Не монахини, верно! – стукнул ладонью по железным прутьям ворот, Шабашкин. – Она в постные дни, среду и пятницу монашек шоколад заставляет есть!
– И пироги на молоке ей отец Афанасий запекает!
– Подождите, не в еде дело! – вмешался Сашок. – Дело в том, что она только что при нас показала свое истинное лицо.
Шабашкин открыв рот, глядел на него. Действительно, а ведь он этого так хотел увидеть, когда ночью пробирался в спальню настоятельницы.
– И у нее лицо не настоятельницы, – покачал головой, Тарасыч.
Отец Павел, натужно хрипя, притащил несколько сумок строителей, не отвечая на вопросы, повернулся и, втянув голову в плечи, резво помчался за остальными вещами. Когда все перетаскал, Шабашкин попытался было обнять монашка на прощание, но отец Павел отскочил от работяги так, будто ошпарился:
– Уходите, ради Христа! – слезно попросил он.
– Отец Павел, – начал, было, Шабашкин.
– Не слушаю, не слушаю, – взвыл отец Павел и, зажимая уши, позорно бежал.
Ему на помощь пришел отец Петр, выпихнул вещи строителей за ворота и плотно замкнул ворота на ключ.
– Твоя настоятельница – ведьма! – сообщил ему Шабашкин и рассказал молчаливо слушавшему монаху все, что произошло с ним в монастыре, не забыв упомянуть обряд с шаманом.
– Это надо обдумать, я тоже замечаю неладное с матерью Леонидой, – печально вздохнул отец Петр, глядя сквозь прутья на Ростислава с невыразимой печалью.
– Ага, – торжествуя, подпрыгнул Тарасыч, – значит, признаешь ее ведьмой?
Отец Петр не ответил, а повернувшись, побрел в сторону церкви. Шабашкин смотрел ему вслед с чувством большой потери.
– Какой товарищ мог бы мне быть! – прошептал он.
Строители, взвалив на плечи тяжелые сумки, направились, было, к автобусной станции.
По дороге их догнала Екатерина.
– Катенька, – обрадовался Сашок, увидав возлюбленную, – я хотел за тобой позже вернуться!
Она молчала и глядела на него пронзительным взглядом.
Шабашкин встал рядом с товарищем:
– Он парень честный, любит тебя и вернулся бы, – подтвердил он.
– Действительно! – вмешался Тарасыч.
Мужики возмущенно зашумели. Девушка улыбнулась, снимая платок. Волосы у нее оказались белыми, белыми, на льняных прядях заиграло солнце, так что вся бригада Тарасыча враз смолкла, как подавилась.
– Я с тобой пойду! – сообщила она Сашку и, подойдя к нему вплотную, доверчиво взяла парня за руку.
– А паспорт? – напомнил более трезво мыслящий, Тарасыч.
– Я его выкрала, у настоятельницы в сейфе лежал! – и она вытащила из-за пазухи сложенный пакет, откуда выудила свои документы, в том числе и корочки об окончании школы.
Мужики вновь зашумели, но уже счастливо.
– Вот это поворот! – с чувством, произнес Сашок и поцеловал девушку в губы.
Она ответила ему взаимным поцелуем.
– Подожди, как же ты без вещей? – указывая на ее пустые руки, беспокоился реалист, Тарасыч.
– Да, какие у нее вещи? – сказал за Катю, Шабашкин, с улыбкой наблюдая за влюбленной парой. – А платья, кофты, платки мы ей всей бригадой накупим, ведь, правда, мужики? Соорудим для Катеньки приданое? Будет она у нас дочерью бригады?
Строители ответили полным согласием. И уже усевшись в рейсовый автобус, призадумались.
– Скажем Васильичу, что ремонт закончили, – предложил, было, Сашок.
– А он в монастырь позвонит! Узнает наш позор! – возразил Тарасыч.
– Уж лучше рассказать все, как есть, – поддакнул Шабашкин.
Васильич их встретил, радостно распахнув объятия:
– Потрясающе! – заорал он с воодушевлением. – Такая скорость при ремонте запущенных зданий!
– Но, – попытался перебить начальника, Тарасыч.
Однако, Васильич облапив каждого, с воодушевлением продолжал:
– Мне уже звонили из монастыря, благодарили за ваше понимание и скорый ремонт. Деньги перечислили на банковский счет конторы, так что сейчас с вами и рассчитаюсь!
Секретарша Васильича, как раз вернулась из банка. Деньги, аккуратно завернутые в газетку, передала начальнику.
Он развернул, отсчитал каждому положенную сумму и широко улыбаясь, предложил:
– Отдохните денька два, а после с новыми силами, на новый объект, а?
– Только не монастырский! – вскрикнули в один голос, строители.
– Вы чего, мужики? – удивился Васильич. – У нас заказ от частного лица, загородный дом надо построить!
– Какое счастье, – сиронизировал Шабашкин.
Взявшись за руки, Сашок с Катей, сошли со ступенек крыльца конторы.
– Катя, а в монастыре-то розыск объявят! – сказал ей вслед Тарасыч.
– Не объявят! – не поворачивая головы и глядя только на Сашка, ответила Катя. – Я настоятельнице нагрубила и ударом на удар ответила, она меня прочь из монастыря выгнала!
– Когда же ты успела? – поразился Шабашкин, присоединяясь к Тарасычу.
– А, когда вам отец Павел вещи тащил, тогда и успела!
– Скоро у нас свадьба! – доверительно произнес, Сашок.
– Свадьба? – переспросил Васильич, присоединяясь к бригаде Тарасыча и потирая руки. – То-то погуляем!
P. S. Через два дня, бригада Тарасыча поселившись в строительном вагончике не спеша принялась строить дом для обыкновенного бизнесмена, даже не задумывавшегося о мистике и ограничении в пище. Напротив, он возил строителям мясные деликатесы и с удовольствием рассказывал сказки о своих поездках в заморские страны.
Катя вошла в дом Сашка невестой, и пока тянулись установленные загсом до свадьбы дни ожидания, начала шить себе свадебное платье. С матерью жениха она подружилась сразу и начала звать ее мамой, а мама называла Катеньку дочкой и была рада, что ее тридцатилетний оболтус, сын, наконец-то женится. Катя и ей принялась шить красивое платье, справедливо полагая, что таланту надо дать ход. Через некоторое время она поступила на работу, устроилась швеей на городскую швейную фабрику и сразу же была отмечена начальством, как необыкновенно талантливая, способная работница с перспективами роста.
О настоятельнице монастыря строители не забыли, а накатали письмо к Патриарху всея Руси, приводя в письме доказательства и умоляя разобраться в ситуации, но ответа так и не получили. Однако в один день Шабашкин столкнулся в городе с отцом Петром. Нацепив дорожное платье, с рюкзаком за плечами, он пробирался в мужской монастырь на окраину города. Узнав Шабашкина, отец Петр сердечно улыбнулся товарищу и позвал приходить в гости, впрочем, при этом он наотрез отказался говорить о матери Леониде…
Черная дыра
Начало
Поселок, с удивительным названием "Начало" раскинулся возле обширного леса. Лес влиял на жизнь людей так, что дня не проходило без экивоков в сторону величаво покачивающихся сосен и боязливого шепота жителей деревни о неведомых силах, сосредоточившихся где-то в глубинах леса.
Выходя ранним утром на крыльцо дома, любой, самый смелый человек бросал взгляд, прежде всего в сторону видневшихся с каждой точки обжитого пространства верхушек деревьев. Наименее смелый крестился, вслух призывая на помощь ангелов, архангелов.
Все напрасно! В народе лес так и прозвали "Черной" дырой. У самого края, нарисованные от руки, появились предупредительные знаки:
"Здесь пропал человек!"
И любопытствующие могли в деталях рассмотреть курносые и европейские лица, старые и молодые, одним словом, разные, смотрели с печальными улыбками с фотографий, наклеенных прямо на знаки.
К знакам несли охапки цветов. Врывали возле деревянные кресты. Поселковые вздыхали, кресты появлялись после года ожидания и поисков, пропавших без вести.
Иногда в поселке поднимался вой. Приезжали военнослужащие и вместе с местной милицией прочесывали часть леса, растягиваясь цепью и беспрестанно перекликаясь, аукаясь. Происходило это, когда пропадали дети.
Дети терялись в дебрях леса всегда по пять, а иной раз и по десять человек. Но бесследно, никогда не находили, никого! И даже поисковые собаки, взяв след, пробежав недолго, вглубь леса, останавливались, кружили на месте и, задрав головы кверху, принимались выть, будто дети могли вот так запросто улететь на небо.
В лесу не водилось зверья, никакого! Изредка, правда, из гущи деревьев вырывалась сорока и, взгромоздившись на крышу чьего-нибудь дома, напугано трещала до тех пор, пока не сядет солнце.
Местные наблюдали за стаей черных ворон свивших гнезда на старых тополях, над кладбищем. Хитрые бестии даже в зимние голодные дни не решались подлететь к лесу, где худо-бедно, но можно было бы разжиться кедровыми орешками, расковырять сосновые или еловые шишки, полакомиться вкусными ядрышками, а мотались по дворам, выпрашивая крошки хлеба у милосердных старух.
И перелетные птицы, словно безумные, садились прямо посреди маленького поселкового пруда, так называемого, пожарного водоема. Тогда, молодые мамочки вели своих отпрысков поглядеть на диких лебедей, уток, гусей и разных пернатых, словно в городской зоопарк. Птицы поднимали панический гвалт при виде людей, но не улетали, некоторые еще и кормились, с удовольствием заглатывая комки белого хлеба, что кидали им дети.
Слава о непонятном явлении, связанном с исчезновением людей летела далеко-далеко, за пределы района, области, разносилась по всей России со скоростью сплетен, передаваемых, как известно, из уст в уста.
Тогда наезжали телевизионщики, и бывало несколько съемочных групп, отважно лезли в дебри леса, но всегда ретировались, никому ничего не сказав, да и вообще перестав разговаривать, покидали поселок в своих чудных мини-автобусах и жители видели остекленевшие глаза некоторых журналистов. Что они наблюдали в лесу, никто не знал, ни один отснятый журналистами материал на экране телевизоров так и не был показан.
Страхолюдина
Лишь один человек, лесничий, дед Паша, ходил в лес беспрепятственно. Выглядел он так себе, в народе его прозвали "страхолюдиной". Весь заросший седой лохматой бородищей, всегда с дубинкой наперевес и дробовиком за плечом, всегда в кирзовых сапогах и брезентовой пятнистой форме, он угрюмо взирал сверху вниз на рыдающих возле его ног матерей пропавших детей.
Его просили и умоляли помочь, люди видели, как он невредимым, каждый день, возвращался из леса. Многие пытались его разговорить, но дед Паша молчал. Он не говорил вовсе, хотя откуда-то народ знал, что он не немой. Тем не менее, общался лесник с помощью блокнота и карандаша, особенно в день зарплаты, когда направлялся в лесхоз.
Лесхоз, впрочем, как и остальные подобные организации советского прошлого, доживал последние деньки. Лесоводы, лесничие не нужны стали "дорогим" российским правителям и в конторе ошивалось в связи с этим только два человека: пожилой начальник лесхоза, без году пенсионер, по прозванию Палыч и вечно пьяненький, беззаботный лесничий, Витенька.
Витеньке стукнул сороковник, на шее у него сидела молодая жена, двое детей и суровая мать, которая в день зарплаты отбирала деньги, позволяя сыну только в ведомости расписаться. Однако каждый божий день он бывал пьян, что являлось загадкой и чрезвычайно мучило Палыча.
– Ну, скажи ты мне, подлец такой, где ты напиваешься? – допрашивал в один день начальник своего нерадивого подчиненного. – Ведь денег у тебя нету?
– А я и без денег счастливый! – смеялся Витенька, сооружая из бумажек самолетики и запуская их летать по конторе.
Крыльцо заскрипело, кто-то грузно поднимался по расшатанным ступеням лесхоза, дверь, обитая дерматином распахнулась и вошел дед Паша. Сразу прошел к столу начальника, принялся писать в блокноте, что всегда таскал с собой, разные чудеса про лес. Палыч внимательно читал и про бурелом в квадрате таком-то, и про подросший ельник, который дед Паша посадил еще лет пять назад, и про лесные сторожки, что неугомонный лесничий самостоятельно чинил, приводил в порядок.
Палыч глядел на деда Пашу с одобрением, это был единственный человек, поддерживающий порядок в заколдованном лесу.
Иногда, правда, он допрашивал лесничего на предмет происходящих в лесу безобразий, то есть исчезновения людей. Так и тут, решился спросить:
– Куда деваются люди? – откашлявшись, заорал он так, словно дед был глухим.
Дед Паша написал:
"Черти воруют!"
Пьяненький Витенька прочитал, выглядывая из-под руки лесника и удивился:
– А чего они тогда тебя не своруют?
Дед Паша написал:
"Принимают за своего!"
– Вот это дело! – рассмеялся Витенька, оглядывая громадную бородатую фигуру деда. – Действительно, черт, страхолюдина!
На это дед ничего не написал, а перехватив поудобнее дубинку, вышел из конторы.
Начальник вздохнул, глядя в окошко, на темные сосны, видные, как уже говорилось, с любой точки поселка:
– И откуда эта напасть на наши головы?
– Не стало государства и нежить препожаловала! – изложил свою мысль, Витенька.
– В советские времена люди не пропадали! – сокрушенно покачал головой, Палыч. – В советские времена каждая старуха, каждый старик в лесу грибами и ягодами запасались, на зиму набирали целые короба, а теперь, хорошенькое дело, лес стороной обходим!
И он взорвался, рассыпаясь бранью.
Подростки
– К чему ты стремишься, чего хочешь от жизни? – кричала на щуплого подростка полноватая женщина средних лет.
– Хочу квартиру в Москве, – принялся загибать пальцы подросток, – хочу торговую площадь в крупном торговом центре. Хочу сдавать эту самую площадь в аренду успешному продуктовому магазину. Хочу дорогую иномарку, кататься по ночным клубам, танцевать, коктейли пить, очаровывать девушек и ничего не делать!
Гордо закончил он. Женщина на это заявление, презрительно хмыкнула и ушла в дом, хлопнув дверью и оставив подростка сидеть на крыльце.
– Как оно, а? – заглянул через забор, другой подросток. – Достает, да?
Сочувственно вздохнул он.
– Я не собираюсь так просто сдаваться! – бросил подросток в сторону закрывшейся двери.
– Твоя мать с причудами, – кивнул второй подросток, – и моя тоже странная!
– Рассказывай! – потребовал первый.
– Говорит, отречется от меня, – пожаловался из-за забора мальчик, – и твою душу сожрет дьявол.
– Глеб! – распахнула двери мать. – С кем это ты тут?