Петя далеко, но ты видишь его, потому что знаешь давно, знаешь голос, походку, привычки. Петя - парень. Еще год-полтора назад он дружил с нами, бегал босой, играл в лапту, возил на быках копны, сгребал подсохшую кошенину на конных граблях, и вот, незаметно для глаз наших, будто за одну ночь, Петя неузнаваемо изменился: стал выше ростом, плечи расправились, окрепли руки, голос сделался глуше, и Петя отошел от нас, присоединившись к взрослым парням. Теперь его посылают на мужичью работу, он носит сапоги, пиджак и кепку-восьмиклинку, он курит табак, зачесывает чуб на сторону, провожает с гулянья девку, и мы, бывшие его товарищи, завистливо следим издали, нам хочется как можно быстрее стать парнями. Но Петя старше нас - кого на год, кого на два, три года.
Петя идет срединой переулка, идет не спеша, гармонь его звучит негромко, это мелодия какой-нибудь грустной протяжной песни, от этого сумерки еще печальнее, хочется выйти вслед за гармонистом за деревню и идти, замирая, по накатанным телегами дорогам в любую сторону, куда только он поведет. На Пете тяжелые от дегтя кожаные, со сдвинутыми голенищами, самодельной работы сапоги, простые, прокатанные рубелем и каталкой штаны его на поясе стянуты ремнем, штанины для форсу чуть напущены на голенища, на Пете выходная светлая, в полоску рубаха, кепка-восьмиклинка сбита на затылок и на сторону, открывая чуб, пиджак наброшен на плечи, в руках полухромка. Заменив женившегося прошлой осенью гармониста, Петя первый теперь на деревне гармонист - женатые под тополя не приходят, если они играют - в компаниях.
Стать парнем - мало повзрослеть, надо, чтобы родители справили тебе сапоги, пиджак и кепку. Иначе ты - парень не парень. А штаны должны поддерживаться ремнем. Это уж обязательно. Если пришел под тополя в сапогах, при пиджаке и кепке, а без ремня - засмеют, не признают за парня. Первое лето ходит в парнях Петя, радости полон. Сапоги ему старший брат уступил, ремень отцов - ремнем этим отец порол его, случалось, пиджак и кепку сшил деревенский портной. И гармошка Петру от старшего брата досталась. Играть Петя выучился лет двенадцати, играл дома, выносить гармонь за ворота не разрешали, а нынче весной, как подсохла потеплу земля и распустились деревья, вышел Петя с гармонью на улицу, волнуясь, прошел под взглядами по деревне.
Вот он идет, идет улицей уже к мосту через Шегарку, раздумчиво, как бы для себя, наигрывая "Синий платочек", гармонь слышно во все концы, и взрослые, кто не заснул еще, отмечают в полудреме: Петя пошел. А девки и парни наряжаются, прихорашиваются, торопятся под тополя. Девки - особенно. Девки девками тоже становятся как-то враз, не заметишь. Вчера еще девчонкой неприбранной бегала, нос рукавом утирала, а сегодня развернулась - не угадать. Юбку ей подавай со складками, полуботинки, носки с каемочкой, платок цветастый на плечи, гребенку хорошую в волосы. Волосы теперь у нее не как попало - надо лбом подняты волной, а сзади, пониже затылка, гребенка полукруглая держит. Некоторые косы носят, кто аккуратен и следит за собой - коса ухода требует, времени.
Контора колхозная на правом берегу Шегарки недалеко от моста, соединяющего речные берега. Контора - обычный крестовый дом: крыльцо, сени, кладовка для колотых дров, просторная, в три окна, с печкой прихожая, лавки у стен, из прихожей - дверь в комнату поменьше, это кабинет, где сидят председатель и счетовод. За конторой - длинные бревенчатые амбары, под окнами изгрызенная коновязь, старые раскидистые тополя с трех сторон высоко подымают вершины над тесовой крышей конторы, слева - луговина, на ней из года в год с первых сухих теплых дней до осенних дождей собирается вечерами деревенская молодежь.
Уже луна поднялась за деревней, над далеким сосновым бором, светло, хоть иголки собирай, как говорят бабы, на луговине людно, девки стоят отдельно, ребята - сами по себе, мы, ребятишки, взобрались на коновязь, уселись рядком, наблюдаем. Ребята покуривают, разговоры у них разные - о работе, домашних делах; Петя с ними, гармошку он на табурет поставил - кто-то принес для него из ближайшей избы. Девки - в сторонке чуть, кружком стоят, пересмеиваются, одна семечек прошлогоднего подсолнуха принесла, оделяет всех по горстке в подставленные ковшиком ладошки. Грызут семечки, утирая рты сложенными платочками.
"Петя, сыграй!" - просит кто-нибудь из девок. Сейчас начнутся танцы. Петя берет гармонь, садится на табурет, кладет ногу на ногу, на них гармошку, надевает на правое плечо ремень. Он готов, давайте заказы. "Краковяк сыграй, краковяк, - просят наперебой девки. - Подгорную! Петя! Табора!" Петя начинает вальс "На сопках Маньчжурии", ребята приглашают девок, кружатся на утоптанной подошвами земле.
А мы сидим на коновязи, тихонько переговариваясь между собой, обсуждаем, кто как танцует, кто как одет, кто с кем "ходит". Мы знаем, что за вальсом Петя начнет играть краковяк, потом танго, табора, барыню, которую пляшут все, а в самом конце - плясовую на заказ, когда желающий сплясать вызывает себе напарника. Это, пожалуй, самое интересное. Мало кто умеет хорошо плясать, кто умеет - показывает здесь.
Петя разгорячен игрой, он уже в одной рубашке, пиджак набросил на плечи своей подруге, она стоит за спиной его, обмахивая лицо гармониста веточками, как бы отгоняя комаров, создавая кавалеру прохладу. Весной, когда комар кипит, девки по очереди оберегают гармониста, чтобы не отвлекаться тому, отмахиваясь. Петя взглядывает на подругу, улыбается.
Ребят и девок по деревне не равно, одних больше, других меньше. Устойчивых - пар десять бывает всегда на луговине, остальные или не нравятся друг другу, или стесняются еще ухаживать-провожать. "Не отстоялись пары", - говорят про таких. "Ходят" год, и два, и три. Поженились, сошли с луговины, их место занимают вчерашние подростки. Редко распадаются пары, но случается и такое. Разошлись - заново начинать тяжко. "Петя, русскую!" - кричат гармонисту. "С выходом, Петя!" - просит тот, кто заказывает плясовую. Петя на минуту сжимает мехи, меняет под гармонью ногу, поправляет ремень. Ме-едленно - басов почти не слышно - развивает "выход". Обычно пляску затевает девка. Становятся кругом, девка, растянув за концы лежащий на плечах платок, расправив, отогнув чуть назад плечи, мелко переступая, "плывом" обходит внутри круг, выбирая из ребят напарника, кто получше пляшет, останавливается напротив него, отступает шаг-другой и какое-то время на одном месте "бьет дроби", вызывая. Тот, кого вызывает девка, соглашается сразу или для виду куражится - тогда его выталкивают на круг. Это - выход. После выхода начинается пляска. Пляшут обязательно с припевками. Девка, стоя на одном месте, слегка переступая ногами, поводя плечами - кисти рук, растянувшие на плечах платок, немного опущены, - поет частушку:
А мне милый изменил,
А я не опешила,
В переулке догнала,
Оплеух навешала.
Парень, пока девка поет, винтом ходит вокруг нее, бьет сапогами в землю, вскидывает руки, вскрикивает. А Петя режет что есть мочи, взопрел аж - молодец! Закончила девка, парень тут же останавливается, перебирая ногами, запевает свою частушку:
Ах, милка моя,
Чтоб ты сдохла,
Да чтоб сердце мое
По тебе не сохло!
Теперь уже девка пластается вокруг него, изгибается, кружит юбкой. Все внимательно наблюдают: интересно - кто кого побьет. Первыми, сколь ни затевалось плясок, с круга сходят парни. Девки подсмеиваются над ними, зарекаясь впредь вызывать плясать.
Наплясались. Петя встает, кладет гармонь на табурет. Но это еще не все, не конец. Сейчас начнутся игры. Играют "в третий лишний", с ремнем и в "ручеек". В "третий лишний" - становятся двойным кругом, попарно, девки образуют внутренний круг, ребята - внешний. Двое свободны. Один - с ремнем, он догоняет другого, стараясь огреть его ремнем, а тот спешит убежать, проникнуть внезапно в середину круга и встать неожиданно впереди какой-нибудь пары. Теперь уже их трое, третий - с внешней стороны круга, он лишний. Тот, что с ремнем, хлещет лишнего изо всей силы ниже спины (девок бьют слабее, щадят), бросает на землю недалеко от круга ремень и убегает сам; побитый хватает ремень, бежит следом, желая догнать и отомстить, пока убегающий не заскочит в середину круга.
А в "ручеек" парни и девки становятся друг против друга, образуя две шеренги, сцепив в кистях поднятые руки, сделав "потолок". Одна девка должна остаться без пары, она начинает игру. Девка проходит между шеренгами под "потолком", идет и вдруг быстро касается рукой плеча кого-то из стоящих ребят (может выбрать и подругу), "отмечает" и тут же бежит прочь от играющих, а отмеченный старается догнать ее. Вернувшись, они становятся в конец шеренги, а тот, у кого забрали напарника, в свою очередь проходит под "потолком", "отмечая" того, кого желает. Бывает, "отметит" кого-либо, а он не хочет бежать, выбирай второго.
В этой игре выяснялись взаимные симпатии. Бывает, нравится парню девка и он ей нравится, а подойти к ней вечером просто так робеет парень, да не танцует еще, не научился, так и простоит один весь вечер, один и домой уйдет. Днем, случается, работают вместе на сенокосе, разговаривают, но разговор обыденный, днем - одно, вечером - совсем другое. Да хоть и танцует и осмелился пригласить желанную - не поговоришь на виду у всех как следует. А в игре легче все, естественней. Тут уж не зевай.
Если девка "отметила" парня просто так, поиграть, и побежала, то ни в какую не даст себя догнать, измотает бегуна, сделав круг, вернется обратно, а он, глядишь, плетется следом. Когда же хотят выяснить симпатии, девка, отметив парня, бежит не шибко, для виду, отбежав в темноту, на шаг переходит. Долго их нет. Смотришь - возвращаются, взявшись уже за руки, иной, осмелев совсем, за талию слегка придерживает подругу или руку на плечо положит ей. Другие - не возвращаются вовсе к игре, свернут в переулок - не ждите. С этого вечера они - пара, начинают "ходить".
Играют. А мы сидим на коновязи, как ласточки-подлетыши на изгороди, смотрим. Учимся, переживаем. Каждый ставит себя на место того или иного парня. Каждый выбрал уже себе подругу по гроб, отвергнув многих.
А ночь светлая. Теплынь. Луна высоко поднялась над деревней. Видно ближние дворы, видно дальние. Луна волнует нас всех, и больших и малых. Чудесно пахнет полынь - запах полыни самый сильный в ночи. Вечер скоро перейдет в ночь, но никому не хочется расходиться по домам. Парни-девки наигрались, сбились в кучу: смеются, говорят возбужденно. Наигрались, но и это еще не все. Перед тем как разойтись парами, пройдут гурьбой с песней из конца в конец деревни - без этого вечер не вечер.
Девки берут друг друга под руки, человек пять их так становятся - на ширину дороги. И еще человек пять - следом. Самые голосистые - посредине. Ребята с боков, позади. Опосля всех - мы, ребятишки. Кто-нибудь из подростков несет Петину гармонь. Петя наказ дал, чтоб не роняли. "Костры-ы горя-ят далекие-е", - начинают от конторы девки, ребята помогают им, кто любит петь. А кто не поет, просто идет вместе со всеми. Споют "Костры горят…", и "На позицию девушка…", и "Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…", и "Под окном черемуха колышется…", выйдут за деревню, постоят на выходе за крайним огородом - так тянет дальше лунная ночь, - повернут обратно, и - опять с песней - станут отставать пары одна за одной, сворачивая в переулки, затаиваясь в тени палисадовых тополей. И ребятишек все меньше - разбрелись. К конторе подходят несколько человек.
Разошлись. Мы остаемся с Шуркой Городиловым, нам надо через мост на левую сторону Шегарки. Рядом Федька Храмцов, ему дальше за конторку, в край улицы. Он глядит куда-то мимо тополей, подходит к нам и шепчет:
- Колька Сергунов Кланьку Вязову за амбары повел. Видели? Только что.
- Ну и что? - спрашивает Шурка. Он не любит Федьку, они и в школе воюют.
- Тискать станет ее, целовать - уговаривать. Айда глядеть. Из-за углов выглянем - не заметят. А? Или к Дарье Маскаехе в огород заглянем. Горох у нее налился - стручки лопаются. Я утром проходил мимо, заметил. Пошли! А то оборвут до нас, опередят. Сама спит давно, собаки у нее нет. Ну?!
- Знаешь что, - сказал Шурка, - иди-ка ты сам. А мы - домой. Нам вон аж куда - край дальний. Утром на работу. Пошли, Алешка, поздно уже. Проспим утро.
- Тогда и я домой, - подумав, говорит Федька. Отходит от нас и медленно идет по улице, держась близ городьбы. А мы с Шуркой сворачиваем к мосту. Мы знаем, что домой Федька не пойдет, дождется, пока мы скроемся из виду, нырнет от городьбы под тополя, пробежит по теневой стороне к амбарам и будет высматривать из-за угла, кто это там стоит и что делает. А потом еще в чей-нибудь огород заберется. Федька старше нас с Шуркой года на полтора. На следующее лето он готовится выйти на улицу парнем, пока же водится с нами. Он тоже работает на сенокосе, сгребает на конных граблях подсохшую кошенину, а мы с Шуркой на быках возим копны. Федька любит подглядывать за парнями, когда те остаются наедине с девками. Его уже прихватывали и драли крапивой. Он и в бани подглядывает, если бабы с девками моются. Один, раз подполз в субботний день по бурьяну к Мекешиной бане, к окошечку самому. Федька думал, что моется тетка Мекешиха с дочерью, шестнадцатилетней Танькой, на которую он и хотел посмотреть, а мылись в это время Мекешины ребята, Иван да Павел. Они приметили Федьку, выскочили из предбанника голяком, поймали его тут же в бурьяне, повалили, прижали к земле, один держал, а второй расстегнул Федькины штаны и насовал туда крапивы. Штаны застегнули на пуговицы, Федьку подняли и велели рысью бежать краем огорода, к дороге. Вот он орал, на всю деревню. Смеху потом было, разговоров. Дразнили Федьку, кто только хотел. Но Федька так и не успокоился. В бани перестал подглядывать - за парами следил. Держаться старался подальше, чтобы успеть убежать. И нас уговаривал пойти с ним. Стоит, наверно, за углом абмара.
Мы с Шуркой не спеша переходим мост, глядя в темную воду. Луна плавает неглубоко возле самого берега, можно нагнуться, зачерпнуть кепкой. Проходим мимо усадьбы Шадриных и заворачиваем направо, на свою улицу. Шуркин дом третий по левобережью Шегарки от въезда в деревню, наш - пятый. Время, чувствовалось, близко к полуночи, может, уже и полночь наступила, а мы разгулялись, спать не хочется, так бы и бродили по деревне, где ни одного огонька, тихо и только зыбкий лунный свет. И собак не слышно - спят себе по дворам.
Мы дошли до нашего огорода, взобрались на городьбу и сели рядом, опустив ноги на нижние жерди.
- Скоро картошку подкапывать начнут, - сказал Шурка, глядя в огород, где рядами, темнея отцветшей ботвой, росла прополотая, окученная картошка. - И огурцы подойдут. Я так люблю молодую картошку с первыми огурцами, А ты любишь? - Шурка посмотрел на меня. - У вас картошка рассыпчатая.
- Люблю, - сознался я. - И с малосольными огурцами люблю. Только не скоро начнут подкапывать, июля еще шесть дней. Мать всегда в середине августа начинает подкапывать. Старую варим, она уже дряблая, проросла.
- Знаешь что, - предложил вдруг Шурка, - давай я к Безменовым в огород сбегаю, морковку выдерну. У них каротель из года в год - сахар!
Безменовы - наши соседи с левой стороны. Избенка у них об одну комнату, с ветхими сенями. Ближе к дороге - соломенный скотный двор. Живет в избенке семидесятивосьмилетняя бабка Матрена с сорокалетней незамужней дочерью Марьей. Справа от нашей усадьбы изба Дорофеиных. Старик со старухой в ней живут, дочь у них - намного моложе Марьи, а у нее ребенок, нагулянный в девках. Старик суров видом, малоразговорчив. Выйдешь утром, а он уже управился по хозяйству, стоит возле двора, опершись на палку, кашляет. Борода на грудь, желтая, с прозеленью борода. Он стар, но крепок еще. За дровами в лес один ездит. На корове. Корова у них красная, рогатая, здоровая - чисто лось. Любой воз наложи - попрет.
Я еще не ходил в школу, когда мы переехали в эту избу, на берег Шегарки. А до этого жили на северном краю деревни, возле самого леса. Там тоже было хорошо. Переехали. Долго не приходил к нам дед Дорофеин проведать, как соседей. А потом зашел. По осени, кажется, уже в огородах убрали. Снял шапку, поздоровался, сел на голубец около большой печи. Закурили они с отцом самосаду, отец на кровати полулежал - нога прибаливала. Закурили, стали разговаривать. Старик первый завел:
- А я ведь, Егор, плохо про твоих ребятишек думал сначала. Как переехали вы - ну, думаю, спасу теперь от них не будет, в огород начнут лазить, на грядках все с корнями повыдергивают. Так и со старухой решили. Выходил до сколь разов на улицу, проверял. Во дворе затаивался вечерами с хворостиной. А они - ничего.
- Наши не безобразят, - кашлянув, сказал отец. - Никто еще не жаловался.
Редко заходил старик. А бабка Матрена бывала каждый день, приболеет если - не попроведает. Сядет на тот же голубец, заговорит с матерью.
- Дунюшка-а, - скажет, - расхворалась я вчера в вечер, седни поднялась едва. Стирку затеяла утром, сходила три раза с коромыслом на Шегарку, и так мне спину что-то заломило. Ой-ой, силы никакой нет. Как дальше?..
- Матрена Васильевна, - засмеется мать, - да что ты говоришь - силы нет. У тебя восьмой десяток на исходе. Дай бог нам дожить до таких лет. Тебе ли с двумя ведрами из-под берега вылазить. Тут - сорок пять, и то шатает, накрутишься за день. А уж в твои-то годы на печи лежать…
Мне что-то жалко стало бабку Матрену, когда Шурка захотел сорвать морковки с ее грядок. Вспомнил я, как приходит она к нам, огибая по-над речкою огород по стежке, ею же пробитой, маленькая, согбенная, семеня, опираясь на батожок. Как возится она на огороде своем, став на колени, пропалывает грядки с той же морковкой.
- Шурка, - сказал я тогда, - давай я у себя нарву морковки. У нас тоже каротель, не хуже соседской. И таиться не надо: мать разрешает рвать - морковь крупная уже. Помнишь, позавчера я приносил на сенокос?
- Ну, сходи, - сразу согласился Шурка. Видно, ему самому было совестно лезть в чужой огород. Он уже пожалел, что предложил. А тут я назвался.
Я пошел за морковкой, а Шурка спрыгнул в огород, лег в высокую густую траву между городьбой и картошкой, дожидаясь меня. Залезть в чужой огород не считалось особо зазорным по деревне. Это велось издавна, и хозяева не шибко обижались, они сами когда-то были молодыми. Забрался - ничего, только чтобы не напакостил сильно. Из ребятишек мало кто занимался этим, среди парней любители находились. Провожает парень девку переулком, проходит мимо чужого огорода, и захочется ему враз удаль свою показать перед подругой, угостить ее чем-нибудь. Махнет через городьбу, почти не пригибаясь, пробежит к грядкам, на ощупь сорвет пару огурцов или карман стручками гороха набьет и - обратно. А то своротит шляпу подсолнуха, который поспелее, высмотренный заранее.