- Недолго, великий господине, совсем недолго. Спустя три года слух прошел о походе крымцев на Москву. Государь Иван Васильевич в те поры на подъем еще легкий был. Вмиг собрался в Серпухов с подручным войском. Оказалось, не оправдался слух. В Москву вернулся хуже грозовой тучи. Недавних любимцев своих всех порешил: тут и боярин Умной-Колычев, и окольничий Борис Тулупов, дворян человек до сорока набралось. Ссылать не любил - сразу на плаху. Иной раз и сам топориком побаловаться был не прочь: рука тяжелая, верная. Тут и царице Анне конец пришел - в монастырь ее сослал. Под клобук черный. Проститься не захотел….
- Лето 1574-го… Опять престол польский освободился. В Париже король Карл IX скончался, так герцог Анжуйский Варшаве Париж предпочел - тут же во Францию вернулся.
- Престол польский! Так ведь, великий господине, государь Иван Васильевич и от московского задумал отказаться. Дела на Москве стали твориться неслыханные, не успел любимцев своих казнить, стал венчать на великое княжение Симеона Бекбулатовича. Тут уж самые мудрые руками развели: к чему бы? Касимовский хан, крещеный татарин, и на тебе! великий князь Всея Руси!
- Так ведь всего-то великий князь - не царь.
- Да венчали его царским венцом! А сам царь назвался Иваном Московским, вышел из Кремля и стал жить на улице такой - Петровке. Ездить просто, как боярин какой. В оглоблях! Всякий раз, что Симеон Бекбулатович приезжал, ссаживался вместе со всеми боярами далеко от царского места. Грамоты и челобитья велено было только на Симеоново имя писать. Каково это?
- Писали мне в те поры, что с передачей татарину титула великого князя лишал Иван Васильевич своего старшего сына возможности занять престол и наследовать титул. Так ли, святой отец?
- Так, так, великий господине. Изловчился государь, чтоб царевич Иоанн Иоаннович стал соправителем московского князя, но не царя и князя Всея Руси! Без малого год - до лета 1576-го, на всех бумагах государственных по две подписи стояло: князья московские Иван Васильевич да Иван Иванович.
- Что ж, около года и понадобилось полякам, чтоб с избранием своего короля успеть. Видно, надеялся государь Иван Васильевич по-прежнему на польскую державу, чтобы думали - ничем он с Московским государством не связан, одной Польшей станет заниматься.
- Тебе виднее, великий господине. Государь и впрямь в тот год жениться вдругорядь не стал.
- Не мог, по уставу нашей церкви.
- Устав уставом, а по молитве сожительствовать завсегда можно. Только он и молитвы такой тем разом брать не стал. Ввел в терем Васильчикову Анну своей волей. В разрядах, писцы сказывали, никакой свадьбы не было. Родственники при дворе не появились. Выходит, не было на это сожительство церковного благословения. А там, через два года, постригли Васильчикову в Суздальском Покровском монастыре. И дачи царской на нее пришлось всего-то 100 рублев. Скупенек был, Господи, прости, покойный государь, куда как прижимист. В теремах порты да рубахи простого холста нашивал - чтобы царскую одежку беречь. Летним временем и вовсе босой по горницам ходил. Каждую нитку берег.
- Ты мне лучше о последней царице, святой отец, расскажи. Да, кстати, что с Симеоном Бекбулатовичем стало? Слухи до нас доходили, сослал его царь Иван Васильевич. Точно ли? Куда?
- А разом с царицей Анной, великий господине. В одно и то же время: ее в монастырь, Симеона Бекбулатовича в Тверь. В правление ему государь Тверь и Торжок пожаловав, наказал, николи к Москве близко не подъезжать. Всегда под присмотром находиться.
- Не бунтовал татарин?
- Куда там! Рад-радешенек, что живым ушел. Понимал, чай, счастье его не долгосрочное, дурное.
- Иной оттого, что понимает, на все решиться может.
- Этот - нет. Этот затаился. Во всем государю послушен был, лишь бы не прогневить. Так по сей день и живет на Волге.
- Своего часа дожидается, думаешь?
- Чтобы своего часа дождаться, своих людей заиметь надобно. А он без малого двадцать лет бирюк бирюком сидит под сторожей стрелецкой. Да и выбрал его государь Иван Васильевич не потому ли, что своих детей да друзей не имел?
- Может, и так. Да что ж ты про царицу Нагую не рассказываешь?
- Прости, великий господине, все язык проклятый не туда ведет. Да и что сказать о царице Марье? Роду она не знатного, не старинного. Предок ихний Семен Нага при государе Иване III Васильевиче из Твери на московскую службу вступил. Боярский сан за то получил. Из их семейства государь Иван Васильевич Грозный невесту братцу своему двоюродному, князю Владимиру Андреевичу Старицкому, присмотрел - Евдокию Александровну, да, видно, недосмотрел. Крутого нрава оказалася княгиня. Духом крепкая, властная, ни в чем царю уступать не хотела. Опасался ее государь Иван Васильевич, еще как опасался. Только ни к чему это тебе, великий господине, - дела давние, прошлые.
- Говори, говори, святой отец. Нет такого давнего, что бы в дне сегодняшнем не аукнулось, а Нагие…
В коридоре шелест за дверями - будто ветер легкий, теплый дохнуть не смеет. Дверь еле приоткрывается.
- Что ты, Ярошек?
- Панна Беата разрешения просит к тебе войти, княже Константы. Сама не решается - меня послала.
- Пусть входит племянница. Всегда моей голубке рад. Что ты, Беата, что к стенке жмешься? Хозяйка ты здесь, как я, как сыновья мои, - сколько тебе, ласонька наша, говорить.
- Прости, дядя, одиноко мне показалось. В чертогах темно, холодно.
- Так велела бы огонь распалить в камине, свечей принести! Как можно так себя мучить? Зачем?
- Княгиня-тетушка не любит, когда я слугами распоряжаюсь. Зачем же ее гневить.
- С княгиней сам еще разок поговорю. А пока садись рядом, послушай, что отец Паисий о московском дворе рассказывает, о последней супруге Грозного царя.
- Это страшно?
- Полно тебе, ласонька, около власти не страшно не бывает. Как обычно. Слушаем мы тебя, отец Паисий.
- Так вот, великий господине, ясновельможная панна, разрешил государь Иван Грозный своему брату двоюродному жениться в 1550 году. Не побоялся, что дети у того пойдут.
- А у самого наследник был?
- То-то и оно, что не было. Родила ему царица первенца в 18 его лет, да схоронить сынка пришлось. Не стало Дмитрия царевича то ли от зельной болезни, то ли няньки со струга на Шексне в воду обронили да и утопили. Правды никто не искал, а государь Иван Васильевич ее вроде как сторонился. Ушла ангельская душенька, и весь сказ.
- Говоришь, Дмитрия? Значит, и последнего сына своего царь захотел тем же именем наречь.
- Выходит. А года три спустя захворал государь смертной болезнью. Святых Тайн причастился и велел всем князьям-боярам крест его только что родившемуся сыну - младенцу Иоанну - целовать. Мало кто согласился. Промеж бояр и князей пря пошла. Княгиня Старицкая и вовсе сына своего князя Владимира Андреевича Старицкого законным наследником посчитала, стала против царя баламутить. Только святейшему Макарию и удалось спорщиков утишить, а князя Старицкого убедить крестоцеловальную запись брату умирающему дать - обещаться ни против сына его новорожденного, ни против царицы Анастасии никаких происков не вести. Прямо так в той грамоте и стояло: чтобы мне, князю Старицкому, матери моей, коли лихо какое задумает, не слушать, во всем царице Анастасии и царевичу Ивану тут же признаваться.
- Ничего не скажешь, молод был царь, совсем молод! Кто бы такую клятву, коли что, блюсти стал? Младенцу?
- Твоя правда, великий господине, старшая княгиня поопасилась, а младшая, Евдокия Нагая, начала воду мутить. До государя дошло - он ее сразу в монастырь. Мол, не нужна тебе, брате, жена бесплодная: пара лет прошла, не родила наследника. Надо думать, одной старшей княгини за глаза государю хватало. А чтоб не очень князь печалился, в том же году новую свадьбу сыграли - с княжной Евдокией Романовной Одоевской.
- И князь Старицкий согласился? Взял и согласился?
- Что ты, что ты, ласонька, взволновалася! Неужто князьям Старицким из-за молодой княгини было под гнев царский идти?
- Но ведь…
- Полно, полно, Беата, давай дальше послушаем.
- Бога ради, простите, дядя, но я…
- Может, оно и по-твоему, ясновельможная панна, вышло. Гнева царского утишить не удалось. Как уголек на пепелище, он сколько лет тлел, знать о себе не давал. Приезжал великий государь к Старицким, гостевал, пировал, жаловал, а спустя восемь лет после пострига молодой княгини постригли силою и старую княгиню. Ничем сын матери помочь не смог. Поселили Евфросинью в Горицком монастыре, вблизи Кирилло-Белозерского. Ни писем, ни посылок. Как в могилу заживо старшую княгиню положили.
- Вот видишь, дядя, и ей досталось. Надо было справедливой быть.
- Быть - не быть, конец ей один уготован был, Беата, раз взревновал ее московский государь к власти.
- Так ведь имел же он власть! Уже имел!
- О власти, племянница, так не скажешь. Одна у нее примета - из рук ускользать. Чуть не доглядишь, и нету. Сторожить ее без сна и отдыха надо, или и вовсе не иметь. Отец Паисий не сказал, что Горицкий монастырь годом раньше сама княгиня Евфросинья и основала.
- А постригал ее в Москве, на подворье Кириллова монастыря, ясновельможная паненка, игумен того монастыря владыка Вассиан. Он же вместе с боярами и провожал ее до Гориц. А уж там к ней еще и детей боярских за сторожей приставили. Перед пострижением хотела княгиня с внучкой своей единственной, любимой, княжной Марьей Владимировной, проститься - пять годков уж той исполнилось, - не разрешил государь.
- Боже, Боже милостивый, человек же она!
- Не слушай нашу паненку, отец Паисий. Сколько знаю, не миновала князя Старицкого царская кара?
- Где там! Никакие соглядатаи не помогли. Лет шесть спустя решил государь Иван Васильевич брата двоюродного порешить. Время выбрал и место подале от Москвы. Ехал Старицкий князь со всем семейством с богомолья от Троицы в Александрову слободу. Тут на пути, в деревне Богони, царские слуги их настигли, силком заставили яд выпить. И князя, и княгиню, и детей. Одна Марья Владимировна чудом жива осталась.
- А старая княгиня, отец Паисий? Что старая княгиня?
- Что княгиня! - как сына не стало, в Шексне ее утопили. Долго ли.
- Вот видишь, отец Паисий, каждому свое. Племяннице - княгиня, мне - последняя царица: она-то здесь при чем?
- Так она той первой, постриженной насильно, княгине Старицкой родной племянницей приходилась.
- Вот оно что! Может, обет какой царь положил?
- Если и обет, недолго его исполнял. Года с новой женой не прожил и удалил ее от себя. Не показалась государю молодая государыня - так и сказал ей. Другая бы в монастырь, а Мария Нагая - нет. На глаза лишний раз царю старалась не попадаться, а в тереме жила - на боярынь да мамок покрикивала, иную едва не до смерти прибивала. Всеми недовольна была. Оно и понятно. Дите хворое. На дню сколько раз в припадке падучей заходится. Пена изо рта бьет. Глазки закатятся. Ручки, ножки сведет - не разогнуть. Норовит во что ни на есть зубками вцепиться. У нянек все руки обкусанные были. Лекарей царица искала. Как искала! Жизни бы, кажется, не пожалела, да что толку. Все от государя скрывать тщилась: не выслал бы, не отрекся от дитяти. Ему и Федор Иоаннович не в радость был, а тут…
- И что же, нашелся доктор?
- Фрязин какой-то. Сказывали, сумел помочь. Царица ему одному и доверяла. Важный такой по городу ходил. Возок - царскому под стать. Стекла - зеркальные. Внутри - рытым бархатом обит. Упряжь конская - с серебряным подбором. Я-то сам с ним только в Угличе спознался, да вот теперь у Академии частенько вижу.
- Не тот ли, что с шляхтичем литовским живет?
- Литовским шляхтичем? Откуда ты знаешь его, племянница?
- Да так, случайно. В дверях церковных столкнулись…
Сей изрядный правитель Борис Федорович своим бодроопасным правительством и прилежным попечением, по царскому изволению, многие грады каменные созда и в них превеликие храмы, и славословие Божие возгради, и многие обители устрой - и самый царствующий богоспасаемый град Москву, яко некую невесту, преизрядною лепотою украси, многия убо в нем прекрасные церкви каменные созда и великие палаты устрой, яко и зрение их великому удивлению достойно; и стены градные окрест всея Москвы превеликие каменные созда, и величества ради и красоты проименова его Царь-град; внутрь же его и полаты купеческие созда во упокоение и снабдение торжником, и иное многое хвалам достойно в Русском государстве устроил.
Патриарх Иов. "Житие царя Федора Иоанновича"
Оглянуться не успели, Рождество подошло. На гостинце толчея, что на торжище. Кони. Повозки. Кучера глотки дерут. Гайдуки постромки разбирают - как не запутаться? Гостей понаехало не то что со всей округи - издалека кто только не пожаловал. Недельку-другую непременно поживут. Хлебосольней Острожского замка ни на Литве, ни на Волыни не сыскать. Константа Вишневецкий челом бил, чтобы тестя его Юрия Мнишка с семейством тоже принять. Не великая шляхта, так ведь родственник. За столом - первый весельчак, в карты - первый картежник. Да в такой толпе разница невелика - пусть приезжает, перед жениной родней похвастается.
Двери отворились - княгиня. Торопилась, видно. Задохнулась. Губу прикусывает. Опять выговаривать собралась.
- Князь, не хотела тебя тревожить, только Беата…
Опять Беата! Не любит мужниной племянницы. За то не любит, что прилежит сестрина дочь истинной вере. Ни о чем, кроме православия, слышать не хочет, зато княгиня с униатскими попами ни на час не расстается.
- Беата говорила на паперти с шляхтичем. Тем самым, что при Академии живет. Уродец такой. Глаза разноцветные, и на губе бородавки огромные - смотреть противно. Марыська рядом стояла. Зачем он здесь появился, этот нищий? Одежда простая, а ты, князь…
- За супруга своего решили распоряжаться, княгиня? Отчетом я вам не обязан. Разрешил - значит, так тому и быть.
- Но почему? Почему такому безродному?
- Лишнего говорить не стану. Только приказ мой такой. С нами за столом ему не сидеть. На приемах бывать - не след. Пока. Слышите, княгиня? Пока. А с прислуги спрос самый жесткий будет: чтобы к нему со всяким почтением подходили. И разговоров промеж себя никаких не вели. А теперь ступайте, княгиня. Я занят.
Гонец сказал: в монастыре царица Марья. Так выходит: у нее сына убили - ее же и сослали, да и под клобук черный спрятали. Коли царевича в живых нет, какая от матери опасность? Да и винила она в смерти его не государя Федора Иоанновича, не боярина Годунова, помнится, дьяков каких-то. Кто же материнского горя не поймет, лишних слов не простит? Значит…
Паисий Паисием: чего не знает, что додумает, где и душой покривит. Кого одежды монашеские от лжи не спасали! Слаб человек, что там. Теперь письма найти, что тогда владыка Серапион из Москвы посылал. Верен был государю своему Ивану Васильевичу Грозному. До конца верен. О его наследниках думал.
Вступил государь Иван Васильевич в брак с Марьей Нагой осенью 1580 года. Родила она сына в срок, как положено. Сразу после родов стала государю неугодна - все на том стоят. К себе ее царь допускать не стал, но и из дворца не выслал.
Еще через год отправил царь посольство в Лондон. Поручил Федору Писемскому союз установить с английской королевой. Если не захочет Елизавета Английская в брак с ним вступить, сватать ее родственницу. Любую. Лишь бы собой не больно страшна, да и не стара была. Настоящего наследника, пишет владыка, государю родить. Вот и числа есть: в августе 1582-го посольство из Москвы выехало.
Это при живой жене! В Лондоне у посла о царице Марье спросили - отмахнулся. Мол, не венчанная. Живет во дворце по благословению священства для его государева здравия. Вмиг отослана будет. О бастарде нечего и говорить: мало ли семени каждый дворянин, не то что великий государь, за жизнь свое раскидает - неужто всех в расчет принимать!
- Ярошек! Пана Зайончковского ко мне. Разыскать сейчас же!
- И искать пана Казимира нечего, ясновельможный князь, в библиотеке, как всегда, над бумагами корпит. Ничего не скажешь, службу свою знает: дела княжеские день за днем описывать.
- А, пан Зайончковский, я и не знал, что ты под рукой. Ишь, как притаился - тебя и не заметишь.
- У оконца я, ясновельможный князь, у оконца. Дни короткие, свету не дождешься, а от свечей того гляди глаза болеть станут.
- Зажигать больше надо - не люблю потемок. А тебя, пане, спросить хотел: как оно с наследством царевича Дмитрия Углического было. Известно ли?
- Сейчас, сейчас погляжу - под рукой у меня все. Что ж, по первому завещанию отдавался царице в удел Ростов, а ее будущему сыну Углич.
- Будущему, говоришь?
- Написано так, ясновельможный князь. Выходит, тяжелая еще царица ходила. Да, и будущему сыну в придачу к Угличу три города определялись. Какие города…
- Раз другие завещания были, неважно. Ты о последнем скажи.
- Последнее… Вот оно - составил его царь Иван Грозный в день своей смерти, как предсказано ему было, 18 марта 1584-го, у православных - на Кириллин день. Обстоятельства здесь такие были. Нагадали царю все астрологи и колдуны, что умереть ему на Кириллин день. Царь весь день ждал, а как к вечеру дело повело - велел принести завещание и заново его написать. Тут царица Марья ничего не получила, а царевичу Дмитрию один Углич отошел с тем, чтобы жил там с матерью под опекой, которую совет при наследнике, царевиче Федоре Иоанновиче, определит.
Еще одно тут, ясновельможный князь. Углический удел, видно, у московитов удел необычный. Раньше отдавал его царь Иван Грозный своему младшему брату, глухонемому Юрию. И раз Юрий сам распорядиться ничем не мог, была при нем в Угличе Боярская дума. Вот ее-то, по завещанию последнему, и следовало отменить.
- А царица Марья где-нибудь упомянута была?
- Нигде. Ни единым словом.
- А при новом царе - Федоре Иоанновиче?
- За неделю до того, как коронационные торжества начались, ее с сыном отправили в Углич. В бумагах значится, "с великой честью". Бояре с ней поехали, 200 дворян и несколько приказов стрелецких. Содержание ей тоже большое назначили.
- Избавились и забыли.
- Не совсем так. В день коронации митрополит Дионисий пожелал здоровья и многолетия царю Федору с царицей Ириной и с братом его, князем и царевичем Дмитрием Ивановичем. Так доносил цесарский посол.
- Ага, вот это важно! Один раз?
- Несколько лет. А потом царь Федор поминать Дмитрия Ивановича настрого запретил как незаконнорожденного. Священство кто подчинился, кто по-старому поступал. До весны 1591 года.
- А в мае того же года царевич погиб, так получается?
- Именно так, ясновельможный князь.
- А Нагие? Родственники царицы? Где они были?
- Цесарский посол доносит, что в Угличе. Все туда съехались. Настоящую столицу свою устроили. Они очень надеялись, что после смерти царя Федора престол наследует именно Дмитрий, да и все, утверждал посол, в Московском государстве так думали.
- Никого не смущало то, что Дмитрия считали незаконнорожденным?
- Ничего подобного в донесениях нет. Для всех он был единственным потомком Ивана Грозного. Старшего своего сына царь убил, внук от того родился мертвым. Московитам была важна подлинная царская кровь. Формальностям они не придавали значения.
- Поэтому предполагаемое убийство царевича вызвало народный бунт?