- Жители Углича разгромили Приказную избу, убили назначенного следить за царицей дьяка и его сына.
- И вынудили правительство Федора прислать следственную комиссию.
- Именно вынудили. Вряд ли царь Федор и его любимец боярин Годунов ожидали такого взрыва народных страстей, тем более испытывали желание разбираться в нежелательных для них подробностях. Есть ли у нас какие-нибудь сведения об этой комиссии?
- От посла короля польского, ясновельможный князь. Их не так много. Известно, что комиссия приехала в Углич через четыре дня после смети Дмитрия. Что Боярская дума создала комиссию, состоящую из боярина Василия Шуйского, окольничего Клешнина и думного дьяка Вылузгина. Если вам, великий князь, эти имена что-то говорят.
- Говорят, и очень много. Василий Шуйский только что был возвращен из ссылки, но от этого не переставал быть ярым врагом боярина Бориса Годунова. Андрей Клешнин, пожалуй, даже поддерживал дружбу с Борисом Годуновым.
- Разрешите сказать слово, великий князь…
- Ты, Ярошек? Ты что-нибудь помнишь?
- Вернее, сейчас припомнил, великий князь. Андрей Клешнин был зятем состоявшего при царице Марье ее ближайшего родственника Григория Нагого. О других я ничего не знаю.
- Если позволите, пан дворецкий…
- Мы слушаем тебя, библиотекарь.
- Андрей Клешнин был дядькой царя Федора. Среди московитов ходили слухи, что это он подсказал государю Ивану Васильевичу женитьбу на Марье Нагой, но он же подсказал боярину Борису Годунову мысль избавиться от царевича Дмитрия.
- Два таких совета! Вот это настоящий придворный. Хотя первый его совет оказался, как мы знаем, далеко не слишком удачным, а второй - что ж, Клешнин до сих пор находится около престола.
- Немудрено, если подлинные материалы Углического дела, которые писались прямо на месте следствия, исчезли. В Москве же существуют лишь их набело переписанные копии. Об этом доносил цесарю посол Варкоч: ему сразу бросилась в глаза их чистота - без единой описки и помарки. Он даже решился спросить об этом боярина Бориса Годунова.
- И что же Годунов?
- Ответа не последовало.
- А выводы комиссии?
- Случайная смерть, ясновельможный князь. Всего лишь случайная смерть во время детской игры. На этом настаивали все свидетели, которых становилось день ото дня все больше, хотя играл царевич с несколькими сверстниками на закрытом дворцовом дворе.
- Вы не говорите об осмотре тела, библиотекарь.
- Его не было.
- Осмотра не было?
- И не могло быть, ясновельможный князь. Московиты имеют обыкновение хоронить покойников в день смерти. Комиссия приехала спустя несколько дней, и никто не просил разрешения тревожить покой умершего. На этом особенно настаивали священнослужители.
- Местные?
- Московские. Такова была воля патриарха.
- Ах, да, институт патриаршества уже был установлен царем Федором. Выбор пал на архимандрита московского Новоспасского монастыря, епископа Коломенского и архиепископа Ростовского Иова. Все предполагали, что первым патриархом станет митрополит Дионисий, но, ходили слухи, он не ладил с боярином Борисом Годуновым и царицей Ириной, не соглашался перестать упоминать царевича Дмитрия Ивановича. Иов же был предан Годунову. Все говорят, его преданность царскому шурину не знает границ и по сей день.
- Посол Варкоч доносил, что московиты смотрели на эти события иначе. Когда вскоре после Углического дела в Москве вспыхнул страшный пожар, его сочли Божьей карой за невинноубиенного царевича. И это якобы патриарх посоветовал боярину Борису Годунову обвинить в поджоге города семейство Нагих.
- Не думаю, чтобы боярин Годунов удовлетворился простыми слухами. Сколько мне известно, он нашел иной предлог расправиться с Нагими и царицей. Самовольная казнь царского дьяка и его сына - это совсем иное. Тут уже можно было сотнями высылать в ссылку угличан, бросить всех родственников царицы в тюрьму, а ее - за то, что подговаривала родных к расправе, - постричь и сослать.
- Польский посол утверждает, что царицу провожал чуть не весь город. Угличане бежали несколько верст за ее повозкой, и во всем городе стояли стон и рыдания.
- Значит, ее любили!
- Ты неисправим, Ярошек! Ссыльную царицу противопоставляли торжествующему боярину, а это не любовь. С годами я начинаю склоняться к мысли, что народ всегда понимает несправедливость.
- И справедливость!
- Вовсе нет. Понятие подлинной справедливости доступно лишь Всевышнему. Несправедливость объединяет - ведь каждый чувствует себя в жизни в той или иной мере обделенным и обездоленным. Справедливость каждый хочет применить к себе и завидует остальным. Мы когда-то спорили об этом с князем Андреем Курбским в письмах. А вот если бы царя Федора сменил на престоле его младший брат, подвергшийся вместе с матерью и родственниками насилию и поруганию, для народа это могло бы стать восстановлением справедливости, которая, в конечном счете, сказалась на каждом.
- Ясновельможный князь, если вашей светлости не наскучили мои примечания…
- Полно, библиотекарь, они меня сегодня больше всего занимают. Надеюсь, ты по-прежнему руководствуешься только документами?
- О, да, великий князь. Мне бросилось в глаза такое сопоставление. В Москве на главной торговой площади есть весьма почитаемый Покровский собор, выстроенный на месте множества церквей, построенных в честь отдельных побед Казанского похода. В 1588 году к нему пристроили часовню над могилой знаменитого в Москве Василия Блаженного. А непосредственно перед назначением первого патриарха там же похоронили другого местного блаженного - Ивана Водоносца. Боярин Борис Годунов старался всячески заслужить его расположение, пока однажды не услышал в ответ: "Умная голова разбирай Божьи дела; Бог долго ждет, да больно бьет". Московиты утверждают, что это предсказание непременно исполнится.
- Вот только когда, мой ученый библиотекарь?
"Послание православным русским и грекам, жившим в Польше"
Со времени завоевания турками у греков начали иссякать ручьи Божественной мудрости, заглохло наше просвещение, настал для вселенной духовный голод и жажда. И даже запад, то есть греки, живущие на западе, терпят необычайное несчастие. Ибо те, которые пленены, пришли в такое злосчастие, что едва могут сохранить веру Христову целою и неисказимою и то с большими опасностями и страданиями; те же, которые, по человеколюбию Божию, были свободными от этого плена и его бедствий, мало-помалу попали в другие затруднения, вследствие того много бедственного разделения Церквей, которое приготовлено крайним славолюбием желающих властвовать вместо Христа; таким образом и эти последние страдают, быв подвержены другим бедствиям.
Патриарх Александрийский Мелетий Пигас
1593
Той яре Борис, видя народ возмущен о царевичеве убиении, посылает советники своя, повеле им многия славныя домы в царствующем граде запалити, дабы люди о своих напастях попечение имели и тако сим ухищрением преста миром волнение о царевичеве убийстве, и ничто же ино помышляюще людие, токмо о домашних находящих на ны скорбях.
Из "Хронографа" Сергея Кубасова
С детинца княжеского через боковые ворота прямо к Академии выход. Князь Константин частенько таким путем к студентам своим заглядывает. Все припасы им съестные - со своего двора. В одежде, если у кого нужда, никогда не откажет. Типография там же: печатным делом все так же интересуется.
- Вельможная паненка, неужто опять к школярам на службу пойдем? Разве их церковь с великокняжеским собором сравнить? Только что поют славно, атак…
- Лучше мне там, Галька. На душе покойней. Княгиня не рассмотрит, перед дядей не оговорит. Свету меньше, так для молитвы свет наружный и не нужен, лишь бы сердце откликнулось.
- Насчет княгини панна Беата правильно говорит. Ненавидящая она стала, да ведь не так уж давно. Раньше-то все по-иному было.
- Меня винить хочешь, Галю.
- Как бы посмела, ясновельможная паненка! Это я по-простому. Жених-то княгинин куда как хорош был. Чем паненке не пара? На мой разум не понять, отчего бы ему отказывать? Князю вмешаться пришлось, чтобы паненку не неволили. А так уж давно бы панна Беата вельможной графиней стала, сама себе хозяйка.
- Сердцу не прикажешь.
- Подождать паненка захотела. Может, кто больше по сердцу придется. Или уж пришелся?
- Полно, Галька, полно. Ни к чему болтовня такая.
Неприметный проулок разворачивается площадью посреди отступивших узеньких, одна к другой прилепившихся каменичек. Как их иначе назовешь: всего-то в три окошка, а этажей тоже три, да под островерхой кровлей одно оконце. Непременно с ящичком для цветов. С кормушкой для птиц. Только створка распахнется - тучи налетят: воркуют, чирикают, иные и песенку споют.
Напротив каменичек - низкая каменная стенка. Не для обороны - для простой ограды. Ворота низкие. Створки дубовые окованные. За стенкой купола. Дымки над домами стоят. К вечеру ветер угомонился. Жильем запахло. Школяры из города возвращаются.
- Узнала, Галю, о том шляхтиче, что лошадь в поводу ведет?
- Вот бы подумать не могла, что паненка на такого глаз положит: и ростом невысок, и спина сутулая, и руки длиннющие, ходит, будто ногу приволакивает.
- Так узнала, нет ли?
- Да никто его, небогу, не знает. Невесть откуда появился, неведомо на что живет. В Академию когда ходит, когда днями дома безвыходно сидит. Книг много читает. Говорить с одними дидаскалами говорит. Простых школяров то ли чурается, то ли опасается.
- А еще что? Не могут люди языков не развязывать.
- Не могут, да уж больно некрасив небога. Беден тоже.
- Как же беден, когда доктор с ним. И отец Паисий.
- Да тут и про отца Паисия никто не знает. Не здешний он. Один гайдук сказал: московский. А там кто их разберет. Монахи по мне все на одно лицо.
- Звать-то шляхтича как?
- Пан Гжегож. Только странность тут такая. Конюхи толковали - а он больше всего около коней время проводить любит, - на "пана Гжегожа" не всегда откликается. Вроде не его это имя, а чужое - прибранное. Иным разом несколько раз повторять приходится, пока поймет, что его зовут.
- Что имя! Фамилии какой?
- А вот фамилии-то и нету! Никто сказать не мог. Надо бы ясновельможной паненке прямо у дяди спросить. Это он разрешил шляхтичу здесь при Академии поселиться.
- Может, и не он.
- Как же! В нашем-то городе да чтоб комар один пролетел без княжьего ведения - не было такого и быть не может.
- Твоя правда.
- А что сама паненка думает? Ведь парой слов с ним перекинулась, что ни что рассмотрела.
- Что тут скажешь. Обиход шляхетский знает. Разговор тоже. По-латыни изъясниться, видно, может. Диковат только. Неприветлив. А может, горе какое на душе - говорить трудно.
- Ну, перед ясновельможной паненкой у кого язык в горле колом не станет! Не видал он в жизни такой красоты да обходительности. Моей паненке королевой бы быть.
- Королевой! А на деле злотого за душой нету. Все от дяди, от его милости. Родителей не стало - одни долги остались.
Повелением государя царя и великого князя всея России Феодора Ивановича поставлен град деревянный на Москве, вокруг всего Посада и слобод. Один конец его от церкви Благовещения на Воронцове, а другой приведен к Семчинскому сельцу, немного пониже; а за Москвою-рекой - един конец напротив того же места, а другой - немного выше Спаса Нового, и за Яузу тоже.
"Пискаревский летописец". 1595
Историческая справка. Строительство было завершено в 1596 г. Деревянный дом, иначе - Скородом, проходил по линии нынешнего Садового конца. Длина стен составляла 15 километров, их высота - около пяти метров. Стена имела 50 башен, среди них 12 проездных.
Загорелись в Москве лавки в Китай-городе, и оттого выгорел весь Китай-город - и церкви, и монастыри, везде без остатка. А царь и государь и великий князь Федор Иванович был в ту пору в Пафнутиевом (Боровском) монастыре, и приехал в великой кручине, и народ жалует - утешает и льготу дает. А лавки после пожара велел ставить каменные, из своей казны…
"Пискаревский летописец". 1595
Рождество прошло. Отошло и Крещение. Все равно сумерки рано густеть начинают. Сколько еще недель ждать, пока Горынь лед ломать станет. Треск по всей округе пойдет. Далеко еще до весны.
Князь Константин Острожский обычаям не изменил - гостей как положено приветил. Правда, заметил кое-кто - чуть меньше смеялся, стаканы реже подымал. Может, показалось?
Еле последние повозки с гостинца убрались, в библиотеке закрылся. Тем разом не книги - письма перебирает. Из ларца тяжелого, резного особенные листы вынимает, разглаживает. Рука самого государя Ивана Васильевича, что Грозным назвали.
Дивиться не перестает: что за человек был. Не прислал бы князю Острожскому через Михаила Гарабурду списка Библии, не была бы напечатана Острожская библия - первый в землях славянский полный перевод Священного Писания.
Чего только не знал московский царь! "Повесть о разорении Иерусалима" Иосифа Флавия в письмах приводил. Уж на что сложна в философских рассуждениях "Диоптра" инока Филиппа - и та ему близка была: с чем спорил, с чем соглашался.
Вся Европа толкует, как держатся московиты православной веры, ни о какой другой слышать не хотят. А вот царь о каждой конфессии понятие иметь хотел. Из Англии потребовал изложение учения англиканской церкви доктора Якова, из Константинополя - сочинения Паламы, из Рима - о Флорентийском соборе. Каспар Эберфельд сам представлял монарху изложение в защиту протестантского учения - не отмахивался, расспрашивал, во все мелочи вникнуть хотел. А уж о "Хронике" Мартына сельского и говорить нечего: наизусть знал, как библейские тексты.
Воспитателями своими похвастать любил - и было кем. Самые выдающиеся в Московском государстве книжники, поп Сильвестр, что Домострой составил, и митрополит Макарий с его Четьими Минеями. Вон на полке стоят: начнешь читать, не оторвешься. Все митрополит собрал сочинения, которые только на Руси читались и в обиходе были.
Все непонятно: откуда при его-то детстве сиротском таких знаний набрался, почему, зная учению цену, о сыновьях не позаботился. Говорят, наследник, царевич Иоанн Иоаннович, что-то сочинять пытался. Не получилось. К управлению государством отец не допускал - к власти каждого ревновал, а уж законного преемника тем более.
И о смерти царевича по-разному толковали. Псковичи на том стояли, что захотел Иоанн Иоаннович сам с королевскими войсками сразиться, войска потребовал. Вот и зашиб его в страшном гневе отец.
Злобен был. Ни в чем удержу не знал. Отец Паисий толковал, что по гневливости и царевича Дмитрия Ивановича все истинным сыном царским признавали. Будто не было для ребенка большей радости смотреть, как домашний скот забивают, того лучше самому по гостинцу за курами да гусями с палкой бегать, бить их насмерть. К учению в Угличе не прилежал - царица не давала. За здоровье сына боялась. Сама еле-еле грамоте знала, как и вся родня ее. А что от итальянского врача или от монахов слышал, на лету схватывал, ничего не забывал. Доктор сказывал, по-латыни ни с того, ни с сего болтать начал. Удивлению эскулапа смеялся, да и опять за палку.
О делах государственных будто бы не слышал, а зимой на том же княжьем гостинце велел изо льда и снега фигур двадцать человеческих слепить. Каждую правильным именем назвал: тот думный дьяк, тот начальник Приказа, тот воевода или ближний боярин. А потом острую саблю принести приказал и принялся рубить. Мол, когда царем стану, вот что с ними сделаю. Одному голову снес, и не кому-нибудь - Борису Годунову. Другому руку, ногу. Кому бедро покалечил. Кого насквозь проколол. Трудился, пока груда снега не осталась. Мать-царица хотела остановить - не перетрудился бы. Не смогла. На нее и то замахнулся, чтобы под руку не попадала.
А Грозный - что ж, недолго после кончины сына убивался. В монастыре подмосковном покаялся. Цесарский посол писал: пешком - ради покаяния - из Александровой слободы, где лет 17 столица Московская находилась, до истинной столицы дошел. И за сватовство новое принялся. Ходить сам не мог - на кресле носили. Голову свесить - невмоготу было: так с задранной к небу и сидел.
Перед смертью на богомолье уже не в силах был ездить. Нарочных посылал, чтоб молились монахи за него: не столько за грехи - о здоровье.
Из кресел в носилки переложили - все по-прежнему гневался, казнил кого словами, кого на деле, жизнь свою проклинал. Кто только при дворе за жизнь свою не опасался! А когда поняли, что не сбылись пророчества звездочетов и колдунов о кончине царя в Кириллин день, нидерландский врач Арендт Классен пришел. Арендт Классен анабаптист, и торговлей в Московии занимался, и медициной. Из его рук принял царь последнюю свою чашу. Пока не закоченел, никто к покойному подойти не решился. И вдруг тоже. Грозный!
С итальянским лекарем говорить не доводилось. Незачем. Хватит того, что отец Паисий пересказал.
Сильно болел царевич. По весне падучей никакая медицина облегчения не давала. На дню сколько раз в припадке бился. После припадка ни о чем вспомнить не мог. Еле-еле лекарь отварами травяным отпоил. Непременно утром и среди дня по ковшику выпивать давал. Чтобы минута в минуту. Царевич привык. Противиться перестал.
Тем разом царица разрешила сыну на двор выйти, с ровесниками поиграть. Сама за стол обеденный села. Перед тем вместе у обедни в храме были.
Двор задний. Закрытый. Народу в нем набралось полным-полно. Кормилица с царевичевым молочным братом. Постельница царицына с сыном. Боярыня, что за ними всеми присматривала. Еще два мальчика-жильца, для игр царевичевых выбранных.
Только мальчики разыгрались, доктор из терема спустился, царевича с собой забрал отвар пить. Пошутил, что всего-то на минуту. Через минуту царевич, будто бы, с крыльца обратно и сбежал. В шитой по вороту жемчугом сорочке. В кафтане атласном алом. Шапчонка с соболевой опушкой на глаза надвинута.
Сбежал и упал. Мертвый. Шапку никто с него не снял. Рубашку тоже. Лицо только совсем прикрыли… Так и схоронили: лицо под белым платком.
Что это? Конский топот… Голоса… По коридору эхо шагов загудело. Ближе. Ближе…
- Ясновельможный князь, гонец к тебе из Москвы! Гонец! Не стало царя Федора Иоанновича! В Крещенскую ночь! В сочельник! Не стало.
Что ж, вот и наше время настало! Теперь только бы все верно рассчитать. Своими руками ничего не делать. Кукол за нитки дергать. Не просрочить. Главное - не просрочить.
- Где же твой гонец, Ярошек?
- Вот он, вот, ясновельможный князь, за мной поспешает. Снег в прихожей стряхнул. Шубейку скинул.
- Дядя, вы разрешите мне остаться?
- А ты здесь, Беата? Нет, ласонька, этим разом не надо. Поди с Богом - не для девичьего разума разговор будет. Поди, Беата.
- Великий князь…
- Не бывал ты еще у нас, добрый человек? Незнаком ты мне.
- От владыки Серапиона, великий господине. Он меня, грешного, к твоей милости послал. Часу не разрешил помедлить.
- С чем же игумен так заторопился?
- Государь у нас на Москве преставился. Государь Федор Иоаннович.
- Новость скорбная. Но ничего о болезни его не слышал.