Это прибавляло только еще одно затруднение, но всякие затруднения и опасности только разжигали такую натуру, как его. Он надеялся еще, что сумеет расположить к себе девушку, однако были моменты, когда он как на ладони видел, что ничего не добьется, и "бесился", как выражались товарищи его ночных похождений, и безумствовал. Если бы не глухое, но сильное и непреодолимое предчувствие, что, попытавшись силой овладеть девушкой, он навсегда потеряет ее, он уже давно разнуздал бы в себе дикого зверя.
В такие именно минуты он пил без меры и памяти.
А между тем отношения в Белчончке становились все более несносными, проникнутыми ядом и злобой. Панны Кржепецкие возненавидели девушку не только за то, что она была моложе и красивее их, но и за то, что ее все любили, и даже Мартьян заступался за нее. В конце концов, они воспылали неумолимой ненавистью к брату, а заметив, что панна Сенинская никогда не жалуется ему, начали мучить ее еще беспощаднее. Однажды Агнеса, будто бы нечаянно, обожгла ее раскаленной кочергой. Узнав об этом от слуг, Мартьян отправился просить прощения у девушки и умолял ее всегда обращаться к его защите.
Обе "девицы", как их называли в Белчончке, не жалели для девушки колкостей, явных оскорблений и унижений, вымещая на ней, таким образом, все, что они переносили от брата. Но из ненависти к последнему они предостерегали ее от него и в то же время, видя, что ничем не могут больнее задеть ее и унизить, подозревали ее в поощрении его желаниям. Благодаря всему этому, дом превратился для девушки в настоящий ад, а каждый час пребывания в нем - в пытку. Ненависть к этим людям, которые сами ненавидели друг друга, начала отравлять ее сердце. Она начала мечтать уже о монастыре, на таила свою мечту, зная, что ее не пустят и что, разбудив гнев Мартьяна, она только подвергнет себя страшной опасности. Страдания и тревога навсегда поселились в ее сердце и пробудили в нем желание, которого оно еще никогда не знало - желание смерти.
Между тем каждый новый день подливал новые капли горечи в чашу ее страданий.
Больше всего на свете панна Сенинская боялась любви Мартьяна. А он все больше подвигался к ней, приставал все настойчивее и бессовестнее и все лакомее поглядывал на нее. Чувствовалось, что он уже перестает владеть собой, что дикое желание треплет его, как вихрь дерево, и каждую минуту может вырваться наружу.
И действительно, такая минута вскоре наступила.
Однажды, когда наступили теплые дни, панна Сенинская хотела выкупаться поутру в скрытом под сенью кустов ручье. Но, не успев еще раздеться, она увидела высунувшееся сквозь густую листву лицо Мартьяна. Тогда девушка, не переводя дыхания, бросилась бежать, а он погнался за нею, но, желая перескочить ручей, оступился и попал в воду. Чуть не захлебнувшись, он вернулся домой промокший до нитки и взбешенный. Перед обедом он избил нескольких слуг до крови, а во время обеда не проронил ни слова и только в конце его обратился к сестрам:
- Оставьте меня наедине с панной Сенинской. Мне нужно поговорить с нею о важных делах.
Услышав это, сестры начали многозначительно поглядывать на нее. Девушка побледнела от ужаса. Правда, он и раньше ловил каждую минуту, когда мог остаться с нею наедине, но так открыто он еще никогда не позволял себе этого требовать.
Когда сестры удалились, Мартьян заглянул в одну дверь и в другую, чтобы убедиться, что его не подслушивают, потом подошел к девушке и сказал:
- Протяните мне руку в знак мира.
А она невольно отдернула обе руки и отодвинулась от него.
Мартьян, по-видимому, старался сохранить спокойствие; подпрыгнув раза два на своих кривых ногах, - от этой привычки он никогда не мог удержаться, - он произнес сдавленным голосом:
- Не хотите! А я из-за вас чуть не утонул сегодня. Я извиняюсь перед вами за тот испуг, но поверьте, что это случилось не из-за какой-нибудь скверной мысли. Дело в том, что со вчерашнего дня между Белчончкой и Выромбками бродят бешеные собаки, и я пошел с ружьем охранять вашу безопасность.
Ноги молодой девушки слегка задрожали, но она ответила довольно спокойно и сдержанно:
- Я не хочу защиты, которой надо стыдиться.
- А я хотел бы не только теперь, но и вечно защищать вас… до самой смерти… и безо всякой обиды, а, наоборот, с Божьего благословения! Вы понимаете меня?
Воцарилось минутное молчание. Через открытые окна доносился только стук топора, которым старый, хромой работник рубил дрова возле кухни.
- Не понимаю, - отвечала девушка.
- Потому что не хотите! - отвечал Мартьян. - Вы давно видите, что я не могу без вас жить! Вы необходимы мне, как воздух для дыхания! Вы милее и дороже мне всего на свете! Не могу!.. Я сгорю без вас… пропаду! Если бы я не сдерживал себя, то давно бы схватил вас, как ястреб голубя. Без вас у меня пересыхает в горле, как без воды!.. Все дрожит во мне! Я не могу ни спать, ни жить!.. Смотрите, вот и теперь…
Он оборвал, так как зубы его застучали, как в лихорадке. Он съежился, схватился костлявыми руками за спинку стула, словно боясь упасть, и некоторое время громко сопел.
Потом снова заговорил:
- У вас нет состояния - это не беда… У меня есть достаточно. Мне нужны вы, а не богатство! Хотите ли вы быть госпожой этого дома? Вы собирались выйти за Понговского, а ведь я не хуже. Только не говорите мне: "нет"! Ради всего святого, не говорите: "нет", иначе я не ручаюсь за себя!.. Вы моя чудная!
С этими словами он вдруг упал на колени и, обняв ее ноги, прижал их к своей груди. Но, неожиданно для нее самой, страх ее в тот же момент исчез без следа. В ней заиграла рыцарская кровь, пробудилась готовность бороться до последнего воздыхания. Она начала изо всех сил отталкивать его орошенное потом лицо, прижимавшееся к ее коленям.
- Нет! Нет! Лучше тысячу раз умереть! Нет!
Тогда он поднялся весь бледный, с ощетинившимися волосами, преисполненный холодного бешенства. Усы его, из-под которых были видны длинные, гнилые зубы, заметно дрожали. Но он еще владел собой, сознание еще не совсем покинуло его. Однако, когда девушка бросилась внезапно к дверям, он заступил ей дорогу.
- Да? - хрипло спросил он, - вы не хотите меня? Повторите мне это прямо в глаза! Не хотите?
- Не хочу! И вы не грозите мне, потому что я не боюсь!
- Я не грожу вам, а хочу жениться на вас! Да! Еще раз прошу, опомнитесь, ради Бога! Опомнитесь!
- В чем мне опомниться? Я вольна распоряжаться собой, потому что я дворянка. И я прямо говорю вам: никогда!
А он придвинулся к ней так близко, что лицо его почти прикасалось к ее лицу, и продолжал:
- Тогда, может быть, вместо того, чтобы быть госпожой, вы желаете лучше носить дрова на кухню? Тоже не хотите? Как же так можно дворянке? В какое свое имение вы отправитесь отсюда? А если останетесь здесь, то чей хлеб будете есть? На чьей милости жить? В чьей вы будете власти? Чье то ложе и чья комната, в которой вы спите? Что будет, если я прикажу снять задвижку? А вы меня спрашиваете, в чем опомниться? А в том, что выбрать: или венец или без венца…
- Подлец! - воскликнула панна Сенинская.
Но тут случилось нечто невообразимое. Охваченный внезапным бешенством, Кржепецкий рявкнул нечеловеческим голосом и, схватив девушку за волосы, начал с каким-то зверским наслаждением бить ее без милосердия и без памяти. Чем дольше владел он собой до сих пор, тем сильнее и страшнее становилось теперь его бешенство. Он, наверное, убил бы ее, если бы на ее крик о помощи не сбежалась вся дворня. Первым прибежал работник, рубивший дрова возле кухни, который влез в комнату через окно с топором в руке; за ним прибежали кухонные мужики, потом обе панны Кржепецкие, ключник и двое из прежней челяди пана Понговского.
Ключник был шляхтич из далекой усадьбы на Мазурах, а кроме того, человек необыкновенной силы, хотя и старый. Схватив Мартьяна сзади за плечи, он сжал их так, что локти почти сошлись у него за спиной, и сказал:
- Так нельзя, ваша милость! Стыдно!..
- Пусти! - прорычал Кржепецкий.
Но железные руки держали его точно в клещах, и мрачный, сдержанный голос проговорил возле самого его уха:
- Успокойтесь, ваша милость, а не то… кости поломаю!
Между тем сестры Кржепецкие схватили девушку и выпроводили, или, вернее, вынесли ее из столовой. Ключник продолжал:
- Пожалуйте, ваша милость, в канцелярию… отдохнуть. Очень советую вам…
И он начал подталкивать его вперед, как ребенка, а тот, правда, скрежетал зубами, брыкался короткими ногами, требовал веревок и палача, но не мог вырваться, так как после своей вспышки он вдруг так ослаб, что не мог даже держаться на ногах без посторонней помощи.
Поэтому, когда ключник, придя в канцелярию, бросил его на покрытую конской шкурой постель, он даже не попробовал подняться и лежал неподвижно, как колода, тяжело сопя и раздувая бока, как усталая лошадь.
- Пить! - прохрипел он.
Ключник приоткрыл дверь, позвал слугу и, шепнув ему на ухо несколько слов, отдал ему ключи, а тот моментально вернулся, неся флягу с водкой и огромную кружку.
Шляхтич налил ее доверху, понюхал и, подойдя к Мартьяну, сказал:
- Пейте, ваша милость.
Кржепецкий схватил ее обеими руками, но они у него так дрожали, что жидкость полилась ему на грудь. Тогда ключник приподнял его на постели, поднес кружку к его губам и начал постепенно наклонять.
Мартьян пил не отрываясь, жадно придерживая кружку, когда шляхтич пробовал отнять ее от его губ.
Наконец он опорожнил ее до дна и упал навзничь.
- Не будет ли слишком много? - проговорил ключник. - Но ведь ваша милость очень ослабли.
Мартьян хотел ответить, но только громко втянул в себя воздух, как человек, обжегший губы чем-то горячим. А шляхтич продолжал:
- Эй, ваша милость! Вы должны мне поставить добрый магарыч, потому что я оказал вам немалую услугу… Вдруг бы, упаси Господи, что случилось?.. Ведь за такое дело топор и палач, не говоря уже о том, что и сейчас могло бы приключиться несчастье. Люди здесь страшно любят девушку… И перед ксендзом Творковским трудно будет скрыть, хотя я и прикажу слугам молчать. Как вы себя чувствуете?
А Мартьян смотрел на него помутившимися зрачками, не переставая ловить воздух открытым ртом. Он пытался что-то сказать, но у него сделалась икота и, закрыв глаза, он захрипел, как умирающий.
А ключник посмотрел на него и потом пробормотал:
- Спи, а то и околевай, плюгавый пес!
И, выйдя из комнаты, он отправился на фольварк, но через полчаса снова вернулся в дом и постучал в комнату панны Сенинской. Застав там обеих сестер Мартьяна, ключник сказал им:
- Не заглянете ли вы, сударыни, в канцелярию к молодому пану, а то он страшно ослабел. Только, если он спит, не надо его будить.
Потом, оставшись наедине с панной Сенинской, он склонился к ее ногам и сказал:
- Нужно бежать из этого дома! Все уже готово!
Несмотря на то что девушка была страшно избита и еле держалась на ногах, она моментально вскочила:
- Хорошо! Я тоже готова! Спасите меня!
- Запряженная коляска стоит за ручьем. Я провожу вас. Сегодня же ночью привезу и одежду… Пан Кржепецкий пьян как стелька и до завтра пролежит пластом. Наденьте только юбку и едем. Никто не задержит нас, не бойтесь!
- Бог вас вознаградит! Бог вас вознаградит! - лихорадочно повторяла она.
Они вышли, направляясь через сад к той калитке, через которую обыкновенно приходил Тачевский из Выромбок. По дороге ключник говорил:
- Вильчепольский уже давно приготовил это. Он уговорился с дворней, что если здесь будет сделано на вас какое-нибудь нападение, то они должны поджечь гумно. Пан Кржепецкий бросился бы тогда на пожар, а вы могли бы выскочить через сад к ручью, где Вильчепольский должен был специально ожидать вас с повозкой. Но лучше, что обошлось без поджога, ведь это все-таки уголовщина. Говорю вам, что Кржепецкий будет до утра лежать как пласт, поэтому вам нечего бояться никакой погони.
- Куда же я поеду?
- К пану Циприановичу, потому что там вы всегда найдете защиту. Там Вильчепольский, там братья Букоемские и лесничие. Кржепецкий наверное захочет отбить вас, но это ему не удастся. А куда потом пан Циприанович отвезет вас - в Радом или еще дальше, об этом он посоветуется с ксендзами… Вот и телега. Погони не бойтесь, до Едлинки недалеко, да и вечер Господь дал прекрасный. Я сегодня же привезу одежду, а если они вздумают препятствовать, я не посмотрю на них. Ну, благослови вас Мать Пресвятая Богородица, защитница и покровительница сирот!
С этими словами он взял ее как ребенка на руки и, усадив в коляску, крикнул вознице:
- Трогай!
Сумерки уже сгущались, и вечерняя заря начала гаснуть, только от последних ее лучей розовели еще звезды на ясном небе. Тихий вечер был напоен запахами земли, листьев и цветущей сирени, а соловьи, точно теплым весенним дождем, заливали сад, и ольхи, и всю окрестность своим пением.
XVIII
В такой именно вечер сидел на крыльце своего дома пан Циприанович, угощая ксендза Войновского, приехавшего навестить его после вечерни, и четырех братьев Букоемских, постоянно обретавшихся в Едлинке. Перед ними стоял на козлах стол, а на нем баклага меду и стаканы. Все они, прислушиваясь к тихому шуму пущи, медленно попивали мед, посматривая на небо, на котором ярко блестел серп луны, и разговаривали о войне.
- Благодаря Богу и вашей милости, благодетелю, мы уже скоро снова будем готовы в путь, - говорил Матвей Букоемский. - Что там было, то было! Ведь и святые грешили, а что же можно требовать от слабого человека, который без Милости Божией не может обойтись? Но когда я взгляну на этот месяц, который служит эмблемой для турок, так у меня сейчас же начинают кулаки зудеть, точно их комары искусали. Ну, дай только Бог поскорее, - одно осталось утешение!
Младший из Букоемских призадумался на минуту и сказал:
- Почему это, преподобный отец, турки молятся на луну и носят изображение ее на знаменах?
- А разве псы не молятся на луну? - спросил ксендз.
- Совершенно правильно, но почему же и турки?
- Потому что они собачьи дети.
- А ведь, ей-богу, правильно! - отвечал молодой человек, с удивлением глядя на ксендза.
- Но луна не виновата в этом, - заметил хозяин, - и каждому приятно смотреть, как в ночной тишине она озаряет своим светом деревья, точно обсыпая их серебром. Люблю я сидеть в такую ночь, любоваться на небо и восторгаться всемогуществом Божьим.
- Да, верно! В такие моменты душа человеческая точно на крыльях возносится к своему Творцу, - отвечал ксендз. - Милосердный Бог сотворил точно так же луну, как и солнце, - и это величайшее благодеяние… Ибо, что касается солнца, так ведь днем и так видно, а вот если бы не было луны, сколько бы люди посворачивали себе шеи, блуждая по ночам, не говоря уже о том, что впотьмах и шалости дьявольские значительно увеличились бы.
Все на минуту замолчали, водя глазами по ясному небу; потом ксендз понюхал табаку и прибавил:
- Заметьте, господа, как милостивое Провидение заботится не только о нуждах, но и о удобствах людей.
Дальнейший разговор был прерван стуком колес, явственно долетевшим до их ушей среди ночной тишины. Пан Циприанович поднялся со скамейки и сказал:
- Бог посылает нам какого-то гостя, так как свои все дома. Любопытно, кто бы это мог быть?
- Вдруг да кто-нибудь с известиями от наших детей? - ответил ксендз. Все встали со своих мест, а между тем коляска, запряженная парою лошадей, въехала в открытые ворота.
- Какая-то женщина, глядите! - воскликнул Лука Букоемский.
- Правда!
Объехав половину двора, коляска остановилась перед крыльцом. Пан Серафим взглянул на лицо приезжей и, узнав ее при свете луны, воскликнул:
- Панна Сенинская!..
И он почти на руках вынес ее из коляски, а она склонилась к его коленям и разразилась плачем.
- Сирота, - воскликнула она, - умоляет вас о приюте и спасении!..
С этими словами она прижалась к его коленям, все сильнее обнимая их и рыдая все жалобнее. Всех обуяло такое изумление, что в первое время никто не мог произнести ни слова. Наконец пан Циприанович приподнял ее, прижал к своему сердцу и воскликнул:
- Пока я жив, я буду твоим отцом, сиротка моя бедная! Но что случилось? Неужели тебя прогнали из Белчончки?
- Кржепецкий избил меня и грозил опозорить! - едва слышно отвечала она.
Но ксендз Войновский, стоявший возле пана Серафима, услышал ее ответ и, схватив себя за волосы, воскликнул:
- Иисусе Назарийский, царь Иудейский!..
А четыре брата Букоемские смотрели на все с открытыми ртами и вытаращенными глазами, совершенно не понимая, что вокруг них происходит. Правда, сердца их сразу тронулись слезами сироты, но, с другой стороны, они помнили, что панна Сенинская глубоко обидела их друга, Тачевского, помнили также поучение ксендза Войновского, что причиной всех зол на свете является mulier, и потому начали вопросительно переглядываться, точно надеясь, что если не одному, то другому придет какая-нибудь счастливая мысль в голову.
Наконец заговорил Марк:
- Ну уж эти мне Кржепецкие!.. Мы этого Мартьяна во всяком случае… Не так ли?
Он схватился за левый бок, а по его примеру и остальные братья загремели саблями.
Между тем пан Циприанович отвел девушку в комнату и поручил ее экономке, пани Дзвонковской, женщине доброй, но неудержимо болтливой, приказав ей заняться ею как самой почетной гостьей. Он велел отдать ей свою собственную спальню, зажечь свечи, развести огонь в кухне, разыскать успокоительные снадобья и мазь от синяков, приготовить похлебку и другие кушанья, а девушке посоветовал лечь в постель, пока все это не будет готово, и отдохнуть, отложив более подробный разговор до завтра.
Но она хотела сейчас же открыть свое сердце перед теми людьми, у которых она искала спасения. Хотела сразу выбросить из души ту боль, которая накоплялась в ней издавна, и рассказать о всех муках, страданиях, стыде и унижениях, которые она испытала в Белчончке. Заперевшись в комнате с паном Серафимом и ксендзом Войновским, она рассказала им все, как на исповеди или как родному отцу. Призналась во всем, и в своей тоске по Тачевскому, и в том, что хотела выйти за опекуна - и только потому, что думала, что Яцек пренебрег ею, и потому, что она слышала от Букоемских, что он собирается жениться на панне Збержховской; наконец рассказала, как она жила или, вернее, страдала в Белчончке, рассказала о невыносимой злости сестер Кржепецких, и о страшных приставаниях пана Мартьяна, и о том, что произошло в последний день и что послужило поводом к ее бегству.
А они, слушая ее, хватались за головы. Ксендз Войновский, как бывший воин, машинально тянулся рукой, по примеру Букоемских, к левому боку, хотя уже давно не носил на нем сабли, а почтенный пан Серафим то и дело обнимал руками голову девушки и повторял:
- Пусть он только попробует отнять тебя! У меня был раньше сын, а теперь Господь послал мне дочь…
Но ксендза Войновского задело больше всего то, что она говорила о Яцеке. Вспоминая все, что произошло, он не мог теперь разобраться во всем этом.
Старик долго размышлял, поглаживал всей ладонью свои белые волосы, и, наконец, спросил:
- А знали ли вы о письме, которое покойник написал к Яцеку?
- Как же, я сама упросила опекуна написать его!
- Тогда я совсем ничего не понимаю! Зачем же это?
- Потому что я хотела, чтобы он вернулся.