- Как же он мог вернуться? - уже с гневом воскликнул ксендз. - Письмо было так написано, что именно из-за него Яцек и поспешил уехать с разбитым сердцем на край света, чтобы забыть обо всем и выбросить из сердца ту любовь, которую вы растоптали.
А она удивленно заморгала глазами и сложила руки, как для молитвы.
- Опекун говорил мне, что это было отеческое письмо!.. Мать Пресвятая Богородица!.. Что же в нем было?
- Презрение, оскорбление и попрание чести! Понимаете!
Но тут из сердца девушки вырвался такой болезненный и искренний вопль, что благородное сердце ксендза дрогнуло. Он подошел к девушке, отвел руки, закрывавшие ее лицо, и воскликнул:
- Так вы не знали?
- Не знала! Не знала!
- И хотели, чтобы Яцек вернулся?
- Да.
- Господи Боже мой! Но зачем это вам было?
Тогда из-под опущенных ресниц девушки снова покатились слезы, обильные и быстрые, и крупные, как жемчуг. Лицо ее загорелось девичьим стыдом. Она начала ловить открытым ртом воздух, сердечко ее забилось, как у пойманной птицы, и наконец девушка прошептала с усилием:
- Потому что… я… люблю его…
- Побойся Бога, дитя мое! - воскликнул ксендз.
Но голос его вдруг оборвался, потому что его тоже душили слезы.
Им овладели одновременно и радость, и неизмеримая жалость к девушке, и изумление, что "mulier" не является в таком случае причиной всех зол, а оказывается невинным ягненком, на которого, Бог знает почему, свалилось столько несчастий.
И, обняв девушку, он прижал ее к своей груди и начал не переставая повторять:
- Дитя мое! Дитя мое!
Между тем братья Букоемские перебрались вместе со стаканами и баклагой меда в столовую, старательно уничтожили весь мед и ожидали ксендза и пана Серафима в надежде, что с их приходом будет подан ужин.
Наконец вернулись и они, взволнованные и с влажными от слез глазами. Циприанович глубоко вздохнул и сказал:
- Пани Дзвонковская укладывает сейчас бедняжку в постель… Прямо не верится собственным ушам!.. Мы тоже отчасти виноваты, но Кржепецкие… Это прямо позор, срам! Этого нельзя оставить безнаказанно!
- Это с удовольствием! - отвечал Марк. - Мы потолкуем об этом с Чурбаном! Ой-ой-ой!
Потом он обратился к ксендзу Войновскому:
- Нам искренне жаль ее, но я все-таки думаю, что это ее Господь наказал за нашего Яцека. Не так ли?
А ксендз ответил ему:
- Глупый вы человек!
- А тогда как же? В чем же дело?
А старик, сердце которого было переполнено жалостью, быстро и запальчиво заговорил о невинности и страданиях девушки, как бы желая таким образом вознаградить ее за ту несправедливость, которую он допустил по отношению к ней. Но вскоре рассказ его был прерван появлением пани Дзвонковской, точно бомба, влетевшей в комнату.
Лицо пани Дзвонковской было залито слезами, точно она окунула его в ведро с водой. Вытянув вперед руки, она закричала прямо с порога:
- Люди, кто в Бога верует! Отмщения, справедливости! Ради Бога! Все плечики в синяках, беленькие плечики, как снег… волосики все горстями повыдерганы, золотистые волосики… голубочек мой милый, цветочек дорогой, овечка моя невинная!..
Услышав это, взволнованный уже рассказом ксендза, Матвей Букоемский вдруг заревел, а за ним Марк, Лука и Ян… Так что челядь сбежалась в комнату и собаки залаяли в сенях. Но Вильчепольский, вернувшийся вскоре с ночного объезда стогов сена, нашел уже братьев в другом настроении. Волосы у них ощетинились, глаза побелели от бешенства, а руки сжимали рукоятки сабель.
- Крови! - вопил Лука.
- Давайте его сюда, собачьего сына!
- Бей!
- На саблях разнесем!
И все, как один человек, двинулись к выходу, но пан Циприанович загородил им дорогу.
- Стой! - воскликнул он. - Он заслуживает не сабли, а палача!
XIX
Долго пришлось пану Серафиму успокаивать братьев. Он объяснил им, что если бы они сразу убили пана Кржепецкого - это был бы не шляхетский, а разбойничий поступок.
- Во-первых, - говорил он, - нужно объехать соседей, посоветоваться с ксендзом Творковским, заручиться согласием шляхты и духовенства, собрать свидетельские показания челяди в Белчончке, потом внести дело в трибунал, и только когда приговор будет утвержден, подкрепить его силой. Если бы вы сейчас разнесли его на саблях, - говорил он, - старый Кржепецкий не преминул бы разгласить, что вы сделали это по подстрекательству панны Сенинской, почему репутация ее могла бы пострадать, а на вас старик бы подал иск, и вместо того, чтобы идти на войну, вам пришлось бы таскаться по судам, так как, не состоя еще на гетманской службе, вы не могли бы уклониться от суда. Вот какое дело.
- Как? - с сожалением спросил Ян. - Так, значит, мы должны оставить безнаказанной обиду этой голубки?
- А вы думаете, - заметил ксендз, - что Мартьяну Кржепецкому будет мила жизнь, когда над ним повиснет позор или меч палача, а к тому же, когда на него обрушится всеобщее презрение? Это еще худшая пытка, чем скорая смерть, и я не согласился бы за все олькушское серебро очутиться сейчас в его шкуре.
- А если он вывернется? - спросил Марк. - Отец его - старый пройдоха, выигравший уже не один процесс.
- Если же он вывернется, то Яцек по возвращении шепнет ему на ухо одно словечко… Вы еще не знаете Яцека! У него девичьи глаза, но безопаснее вынуть медвежонка из-под медведицы, чем задеть его за живое.
Но тут мрачно заговорил молчавший до сих пор Вильчепольский:
- Пан Кржепецкий уже сам подписал себе приговор, и кто знает, дождется ли он возвращения пана Тачевского. Но я скажу вам другое: он, наверно, захочет вернуть девушку вооруженной силой и тогда…
- Тогда увидим! - перебил пан Циприанович. - Пусть он только попробует! Это другое дело!
И старик грозно загремел саблей, а Букоемские заскрежетали зубами, повторяя:
- Пусть попробует! Пусть попробует!
А Вильчепольский добавил:
- Только ведь вы уезжаете на войну…
- Это уж как-нибудь устроится! - отвечал ксендз Войновский.
Дальнейший разговор был прерван появлением ключника. Он привез коробки с вещами девушки, что, как он говорил, досталось ему не без труда. Панны Кржепецкие пробовали протестовать и даже хотели разбудить брата, чтобы он не давал. Но они не могли добудиться его, а шляхтич внушил им, что это необходимо сделать и для их собственного блага и для блага их брата, иначе их обвинят в грабеже чужого имущества и их привлекут к суду. Тогда они испугались, как женщины, не знающие законов, и позволили увезти вещи. Ключник также предполагал, что Мартьян постарается вернуть девушку, но не допускал, чтобы он сразу прибегнул к насилию.
- Его удержит от этого, - говорил он, - старый пан Кржепецкий, который понимает, чем пахнет такое дело. Он еще ничего не знает о случившемся, но я прямо поеду отсюда к нему и изложу ему все дело, и сделаю это по двум причинам. Во-первых, для того, чтобы он удержал пана Мартьяна, а во-вторых, потому, что я не хочу быть завтра в Белчончке в тот момент, когда пан Мартьян проснется и узнает, что это я устроил побег девушки. Он бы непременно накинулся на меня, и тогда одному из нас могло быть очень скверно.
Пан Серафим и ксендз Войновский похвалили находчивость ключника и, видя, что это человек добрый, а кроме того, опытный и знающий законы, пригласили его обсудить все дело с ними вместе. Тогда были устроены два совещания, так как другое устроили братья Букоемские на свой страх.
Зная, каким образом можно сократить их воинственный пыл и удержать их дома, пан Циприанович послал им во флигель порядочную флягу травника, за которую они тотчас охотно засели и начали пить за здоровье друг друга. Они все были сильно взволнованы и невольно вспоминали ту ночь, когда панна Сенинская в первый раз переступила порог дома в Едлинке. Братья начали напоминать друг другу, как они тотчас влюбились в нее и как поссорились из-за нее, а потом предназначили ее Станиславу Циприановичу, принося собственные желания в жертву дружбе.
В конце концов, Матвей хлебнул вина, положил голову на руки, вздохнул и сказал:
- В ту ночь Яцек сидел, точно белка, на дереве. Кто же мог бы тогда догадаться, что именно ему Господь Бог предназначил ее.
- А нам приказал оставаться сиротами! - добавил Марк.
- Помните, - спросил Лука, - как тогда стало светло от нее во всех комнатах? Светлее не стало бы и от сотни ярких свечей. А она то сядет, то встанет, то улыбнется… А как взглянет на тебя, так сразу тепло внутри станет, точно ты горячего вина выпил!.. Выпьем-ка, братцы, за наше неутешное горе!
Они снова выпили, после чего Матвей ударил кулаком по столу и воскликнул:
- Эх! Если бы она так не любила этого Яцека!
- Так что бы было? - ворчливо спросил Ян. - Думаешь, что она бы моментально влюбилась в тебя? Смотрите, какой красавец!
- Хорошо, что ты не красавец! - отвечал Матвей.
И братья начали недружелюбно посматривать друг на друга. Но Лука, обычно очень склонный ко всяким стычкам, начал их успокаивать:
- Ни для тебя, ни для тебя и ни для кого из нас! Другой получит ее и поведет к алтарю.
- Вот нам и тяжело и горько! - отвечал Марк.
- Так будем же, по крайней мере, любить друг друга. Никто нас на свете не любит! Никто!..
- Никто! Никто! - повторяли братья, мешая вино со слезами.
- А она спит себе там! - внезапно отозвался Ян.
- Спи, бедняжка! - в тон ему добавил Лука. - Лежи, как подкошенный цветочек, как овечка, растерзанная безжалостным волком. Братья мои родные, неужели этого волка никто даже за вихры не оттаскает?
- Не может быть! - воскликнули Матвей, Марк и Ян.
И снова начали ссориться, а чем больше пили, тем чаще то тот, то другой огрызался или ударял кулаком по столу.
- Я придумал! - воскликнул самый младший.
- Говори! Ради бога!
- А вот как! Мы обещали пану Циприановичу не изрубить Чурбана! Правда?
- Правда, да ты говори, не спрашивай!
- Но все-таки отомстить за нее необходимо. Сюда приедет, как здесь говорилось, старый Кржепецкий попробовать, не отдаст ли ему пан Циприанович девушку добровольно. Но мы-то знаем, что не отдаст! А?
- Не отдаст! Не отдаст!
- Ну то-то, а как вы думаете, не выскочит ли Мартьян навстречу возвращающемуся отцу, чтобы посмотреть и расспросить, чего он достиг?
- Как Бог свят, выскочит!
- Ну, а на половине дороги от Белчончки до Едлинки возле самой дороги находится смоловарня. Не подождать ли нам Мартьяна в той смоловарне?..
- Хорошо! Но к чему?
- Только шш!.. Тихо!
- Шш!..
И братья начали озираться по комнате, хотя и знали, что, кроме них, там не было ни живой души, и перешептываться. Шептались долго, то тише, то громче, наконец, лица их просияли, они допили залпом вино, обнялись и потихоньку, гуськом вышли из комнаты.
С величайшими предосторожностями оседлав лошадей, братья вывели их за уздцы из ворот, сели и поехали стремя в стремя, пока не добрались до большой дороги. Там Ян, на сей раз командовавший братьями, проговорил:
- Теперь я с Марком отправлюсь в смоловарню, а вы привезите еще до рассвета бочку с перьями.
XX
Как и предполагал ключник, старый Кржепецкий приехал на другой же день после полудня в Едлинку, но против всех ожиданий приехал с таким веселым и добродушным лицом, что пан Циприанович, имевший обыкновение дремать после обеда и потому несколько сонный, сразу точно отрезвел от удивления при его виде. Старая лисица с самого своего вступления на порог заговорила о соседской дружбе и о том, как приятно было бы для него почаще навещать друг друга, он благодарил за гостеприимство и, только покончив со всеми этими любезностями, приступил к самому делу.
- Любезный сосед, - проговорил он, - я приехал к вам с поклоном и в то же время, как вы уже, вероятно, догадались, и с просьбой, которую вы, принимая во внимание мои годы, не откажетесь любезно выслушать.
- Я рад исполнить каждое справедливое желание вашей милости, - отвечал пан Серафим.
А старик начал потирать руки.
- Я так и знал! Наперед знал! - проговорил он. - Хорошо иметь дело с умным человеком. Сразу можно поладить. Я и сыну сказал так. Поручи это мне. Если дело касается пана Циприановича, то все будет хорошо, ибо другого такого же не только умного, но и честного человека, не найти во всей округе.
- Вы слишком льстите мне!
- Нет! Нет! Я говорю еще слишком мало!.. Но приступим к делу!
- Приступим!
Старый Кржепецкий с минуту помолчал, точно ища слов, и только шевелил губами, так что подбородок сходился у него с носом, наконец, весело улыбнулся, положил руку на колено пана Стефана и сказал:
- Благодетель… вы знаете, что у нас улетел щегленок из клетки?
- Знаю! Видно, испугался кота!
- Ну, разве это не удовольствие беседовать с таким человеком! - воскликнул, потирая руки, старик. - Вот это остроумно! Ксендз Творковский лопнет от зависти, вот ей-богу.
- Я слушаю вас…
- Ну вот, просто с места, нам хотелось бы этого щегленка вернуть обратно.
- Почему бы и нет?
Пан Кржепецкий несколько раз повел подбородком в сторону носа, так как его встревожило, что дело идет слишком гладко. Однако он захлопал в ладоши и воскликнул с притворной радостью:
- Ну вот и дело с концом. Дай Бог, чтобы таких людей было побольше!
- Со мной-то кончено, - отвечал пан Серафим, - но нужно будет спросить эту птичку, захочет ли она вернуться, а сегодня этого сделать нельзя, потому что ваш сын так придушил ее, что она едва дышит…
- Она больна?
- Больна и лежит в постели.
- А не притворяется ли она?
Лицо пана Серафима внезапно омрачилось.
- Милостивый государь, - заговорил он, - поговорим серьезно. Ваш сын Мартьян поступил с панной Сенинской недостойно, не по-человечески, неблагородно и вообще позорно, да и вы тяжело провинились перед Богом и людьми, отдав сироту в такие руки и доверив ее такому бессовестному злодею!..
- Нет и четвертой доли правды во всем том, что она говорит! - воскликнул старик.
- Как! Ведь вы даже не знаете, что она говорит, а отрицаете! Не она говорит, а говорят за нее синяки и следы ударов, которые моя ключница видела на молодом теле, а что касается Мартьяна, то вся дворня в Белчончке видела его приставания, а затем и его жестокость и в случае надобности готова засвидетельствовать это. У меня же находится Вильчепольский, который сегодня же отправится в Радом и доложит обо всем ксендзу Творковскому.
- Но ведь вы обещали мне возвратить девушку.
- Нет! Я говорил только, что не буду ее задерживать. Если она захочет вернуться, хорошо. Захочет остаться у меня - еще лучше. И вы не должны требовать от меня, чтобы я отказал обездоленной сироте в куске хлеба и в крове.
Челюсти старого Кржепецкого снова задвигались. Он помолчал и сказал:
- Вы и правы и неправы. Было бы недостойно отказать сироте в куске хлеба и в крове, но как человек умный и осмотрительный сами рассудите, что одно дело не отказывать в гостеприимстве, а другое - поддерживать сопротивление родительской власти. Я от души люблю свою младшую дочь, Теклю, но все-таки случается, что дам ей подзатыльник. Так как же? Если бы она, наказанная мною, убежала к вам, разве вы бы не позволили мне взять ее обратно, или предоставили бы это ее воле? Подумайте, ваша милость!.. Что бы это был за порядок на свете, если бы женщины захотели иметь свою волю? Даже и старая замужняя женщина должна подчиниться воле своего мужа, а несовершеннолетняя девушка и подавно должна слушаться своего отца или опекуна.
- Панна Сенинская - не ваша дочь и даже не родственница.
- Но мы приняли опеку над нею после пана Понговского. Если бы пан Понговский наказал девушку, вы бы, вероятно, не сказали ни слова; точно так же и по отношению ко мне и к моему сыну, которому я доверил управление Белчончкой. Ничего не поделаешь! Кто-нибудь должен распоряжаться, кто-нибудь должен иметь право наказывать. Не спорю, Мартьян, как человек молодой и порывистый, быть может, и перешел границу, в особенности, когда она ему отплатила неблагодарностью. Но это уж мое дело. Я все рассмотрю, рассужу и накажу, но девушку возьму обратно и думаю, - извините меня, - что даже и сам его величество король не имеет права воспрепятствовать мне в этом.
- Вы говорите, как на суде, - отвечал пан Циприанович, - и я не отрицаю, что с виду вы как будто действительно правы. Но предлог - это одно, а истина - другое. Я ни в чем не хочу препятствовать вам, но скажу вам откровенно, каково мнение о вас людей, с которым и вам советую считаться. Вам нет дела ни до панны Сенинской, ни до опеки над нею, но вы подозреваете, что у ксендза Творковского есть завещание в ее пользу и потому боитесь, чтобы Белчончка, вместе с девушкой, не ускользнула из ваших рук. Еще недавно я слышал, как один из соседей говорил: "Если бы не эта неуверенность, они давно бы уж выгнали сироту из дома, потому что у этих людей нет Бога в сердце!" Мне страшно неприятно говорить вам такие вещи в своем доме, но необходимо, чтобы вы это знали.
Глаза старого Кржепецкого сверкнули гневом, но он ответил спокойно, хотя и слегка прерывающимся голосом:
- Злоба человеческая! Подлая злоба и ничего больше, а вдобавок и неразумие! Как? Мы хотим выгнать из дому девушку, на которой Мартьян собирается жениться? Подумайте, сударь, ради Бога! Ведь это совершенно не вяжется одно с другим!
- Люди говорят так: "Если окажется, что Белчончка принадлежит ей, то Мартьян женится на ней, а если нет, то он только опозорит ее". Я ничего не беру на свою совесть, а повторяю только, что говорят, с тем лишь добавлением, что сын вашей милости грозил опозорить девушку. Это я знаю наверное, и вы, хорошо зная Мартьяна и его развратные стремления, не будете отрицать, что так и было…
- Я знаю и то и другое, но не понимаю, к чему вы клоните?
- К чему я клоню? Да к тому именно, что я уже сказал вам. Если панна Сенинская согласится вернуться к вам, тогда я не имею никакого права препятствовать вашей и ее воле, но если нет, то я не выгоню ее из дома, так как уже обещал ей это.
- Дело не в том, чтобы вы ее выгнали, а в том, чтобы вы позволили взять ее, точно так же, как вы позволили бы взять одну из моих дочерей. Я прошу вас только не препятствовать мне!
- Тогда я прямо скажу вам: никакого насилия я не допущу! В моем доме я хозяин, и вы, упоминая о короле, должны понимать, что даже и его величество не может пренебречь этим моим правом.
Услышав это, пан Кржепецкий сжал кулаки так, что ногти впились ему в ладони, и проговорил:
- Насилие! Именно этого я и боюсь! Если я имел что-либо против людей, а кто же не сталкивался с человеческой злобой, то всегда действовал против них законом, а не насилием. Но пословица неправильно утверждает, что яблоко недалеко от яблони падает… Иногда оно падает даже и очень далеко… Я хотел ради вашего же блага покончить это дело миром… Вы здесь совершенно беззащитны в лесу, а Мартьян… - тяжело отцу говорить так о сыне, - пошел не совсем в меня… Мне стыдно признаться, но я не ручаюсь за него!.. Весь уезд боится его вспыльчивости и совершенно справедливо, потому что он готов ни на что не обращать внимания и в его распоряжении всегда найдется штук пятьдесят сабель… А ведь вы… повторяю, совершенно беззащитны в лесу… и я советую вам считаться с этим!.. Я сам боюсь!