Зазвучали сдержанные аплодисменты. Когда Нарцисс вернулся на место, поднялся Каллист, второй советник императора. Он выступил в пользу Лоллии, сомневаясь в том, что Клавдия может сколько-нибудь заинтересовать восстановление супружеских отношений с Элией. В конце концов, разведены они уже давно и с полного согласия императора. Опасно к тому же, если супругой императора станет женщина, связанная родством с влиятельным семейством Туберонов. Может статься, что она будет слишком ревностно оберегать интересы своей родни. Напротив, Лоллия Паулина, дочь бывшего консула Марка Лоллия, далека от семейных интересов, у нее нет собственных детей, а потому можно не опасаться, что чувство ревности помешает ей быть хорошей приемной матерью троим детям императора. Каллист не позабыл упомянуть и о необычайном очаровании Лоллии, вызвавшем восхищение самого Калигулы.
И эта речь не встретила в сенате особого одобрения. Теперь слово взял третий из советников императора. Паллас поддержал третью кандидатуру.
– Когда я выступаю за Агриппину, эту благороднейшего происхождения женщину, то делаю это не только потому, что ее отцом был легендарный Германик. Все мы, римляне, в долгу перед нею. Годы она провела в изгнании, несправедливо осужденная на смерть Калигулой. Разве не знак милости богов то, что она смогла пережить их? Агриппина доказала свою плодовитость и, несмотря на то что ей пришлось уже испытать столько ударов судьбы, находится в самом расцвете молодости. Ее верность императору не подлежит сомнению – она была одним из самых непримиримых врагов Мессалины. Ахенобарб, ее сын от первого брака, – племянник великого Германика, и в его жилах течет благороднейшая кровь. Если такая женщина вновь выйдет замуж и войдет в новую семью, то не должна ли это быть семья императора?
– Этому препятствуют, однако, законы Рима, – возразил консул Гай Помпей. – Император и Агриппина состоят в кровном родстве.
– Почему бы, – с легкой улыбкой ответил Паллас, – нам не узаконить то, что стало при Калигуле обычным делом? Почему не узаконить право императора жениться на любой женщине – пусть даже его родственнице?
– К тому же у нее в этом есть уже опыт! – воскликнул Оллий, намекая на отношения между Агриппиной и ее братом Калигулой.
Сделав вид, что не расслышал этот возглас, Паллас продолжал:
– Для нас, римлян, женитьба на племяннице – вещь необычная, но в других странах это широко распространенный обычай. В наше время меняются многие законы. Разрешено многое, что вчера еще каралось, и осуждается то, что отцам нашим безнаказанно сходило с рук. Почему Клавдий не должен жениться на своей племяннице Агриппине, если он и не скрывает своих чувств к ней?
Речь Палласа убедила сенаторов. После короткого обсуждения было принято решение рекомендовать императору сочетаться браком с племянницей его, Агриппиной. Когда двери курии отворились и поток сенаторов хлынул наружу, известие об этом начало распространяться по Форуму со скоростью лесного пожара. Паллас заранее все подготовил. Группки людей собирались и начинали хором выкрикивать: "Император и Агриппина! Император и Агриппина!" Вскоре перед императорским дворцом собралась большая толпа, выражавшая свое волеизъявление все тем же криком: "Император и Агриппина!"
Вьющийся, словно змея, поток направляющихся в Остию повозок, вьючных мулов и носильщиков казался нескончаемым. Унося с собой скудное имущество, евреи направлялись в гавань, где их ожидал целый флот из двух сотен грузовых суден. Эдиктом императора все иудеи изгонялись из Рима. Все они являются возмутителями спокойствия и оскорбителями императорского величия. Суда, пришедшие в Рим с грузом зерна из Египта и Северной Африки, должны были, уходя в обратный рейс, забрать с собою изгнанников.
Дети и подростки плакали. Они родились в Риме, считали его своей родиной и вовсе не хотели отправляться в далекую чужую страну. Разъединялись семьи, многие иудеи уходили в подполье, бежали из города, покупали себе подложные документы. Быть может, половина евреев Рима сумела каким-либо образом избежать изгнания, но все равно оставались многие тысячи тех, кто с котомками на плечах шел сейчас в Остию. Звуки их жалобных, рвущих сердце песен вызывали чувство жалости даже у жестокосердных римлян, стоявших по обочинам. Остия была многолика, как и все портовые города. Вокруг собственно порта – единственного сооружения, построенного за годы правления Клавдия, – теснились домики рыболовов и моряков, лавочки, бордели и склады. Отовсюду виден был новый маяк, копия Фаросского маяка, одного из семи чудес света. Центр города был застроен четырехэтажными по преимуществу зданиями. За городской чертой располагались великолепные виллы, в которых, желая отдохнуть на море, проводили время состоятельные римляне.
Квесторы Остии регистрировали уезжающих на молу порта. Каждый еврей, перед тем как подняться на борт судна, должен был сообщить свое имя. Цепочка плачущих или полным отчаяния взглядом глядящих прямо перед собой людей протянулась от мола до самого устья Тибра. У каждого на лице был написан страх перед неведомым будущим.
Вителлий быстро шел вдоль этой цепочки.
– Знает кто-нибудь девушку по имени Ребекка? – спрашивал он снова и снова.
Одни молча качали головой, другие отвечали, что знают, но каждый раз оказывалось, что это не та девушка, которую он искал. Он шел дальше, вглядываясь в бесчисленные лица, в свою очередь глядевшие на него с горечью и печалью. Ребекки нигде не было.
Может быть, она прячется где-то, укрываясь от гвардейцев императора? Приблизившись к концу цепочки, Вителлий увидел бесчисленные суда с посеревшими от пыли парусами, неуклюжие суда, совершенно не приспособленные для перевозки людей. До сотни евреев втискивались на каждое из них, стараясь пристроить между деревянными загородками свои котомки и найти место, где можно было бы лечь или сесть.
– Ты не тот молодой человек, который недавно спрашивал у меня, как найти Каату?
Обернувшись, Вителлий увидел мужчину, с которым ему не так давно довелось встретиться в иудейском квартале.
– Да, это я, – ответил Вителлий. – Он здесь?
Ответа так и не последовало.
– Ты видел Ребекку? – спросил Вителлий.
– Ребекку? Да, видел, – ответил незнакомец и огляделся, проверяя, не слушает ли их кто-нибудь. – Но Каата оставил ее.
– Он позволил Ребекке одной отправиться в изгнание?
Еврей пожал плечами.
– Где Ребекка? Я уже повсюду искал ее.
– Здесь. – Мужчина показал на гавань. – Должна быть на одном из первых судов.
Поблагодарив незнакомца, Вителлий бросился в указанном направлении, поспешно пробегая взглядом по вещам и людям, скопившимся на палубах. И наконец на одной из них он увидел Ребекку. Она сидела, опустив голову на руки и устремив взгляд в сторону берега.
– Ребекка! – вскинув вверх руки, крикнул Вителлий. – Ребекка! – вновь закричал он во весь голос.
Звучавшие на начавшем ставить паруса судне команды заглушали его голос. Сорвав с себя тунику, Вителлий бросился в воду.
Кто-то на отчаливавшем судне заметил пловца и, подтолкнув Ребекку, указал ей на него. Узнав Вителлия, девушка, расталкивая людей, бросилась к борту.
– Вителлий! Вителлий! – беспомощно протягивая к нему руки, закричала Ребекка. Из глаз ее текли слезы, но губы старались сложиться в слабую улыбку. Искаженное болью лицо выражало, казалось, один-единственный вопрос: "Почему?"
Парус захлопал под порывами ветра, и судно начало быстро удаляться от берега. Обессилевший Вителлий возвратился на мол и глядел вслед судам, одно за другим поднимавшим якоря и уходившим в сторону далекого горизонта. Вителлий знал, что где-то за этим горизонтом скрылось счастье всей его жизни.
Величайшая стройка Римской империи находилась к востоку от Рима, неподалеку от города Альба Фуценс, где уже почти одиннадцать лет денно и нощно трудились тридцать тысяч рабов. Цель грандиозного предприятия состояла в том, чтобы осушить близлежащее озеро, уровень воды в котором непрерывно понижался все последние годы. Еще Цезарь планировал это осушение, обещавшее дать стране дополнительные сто пятьдесят квадратных километров лугов и пастбищ.
Это честолюбивое предприятие стало вопросом престижа, поскольку руководивший проектом Нарцисс стремился превзойти Палласа, еще одного из советников императора. Паллас, предложивший сенату рекомендовать Агриппину в качестве будущей супруги Клавдия, стал теперь, без сомнения, по своей значительности вторым после императора человеком в Риме. Между тем ни для кого не было секретом, что брак императора оказался не слишком-то счастливым. Агриппина всеми силами рвалась к власти. Римляне не без оснований побаивались влияния Палласа, связь которого с Агриппиной делала его чем-то вроде теневого императора.
Нарцисс посоветовал императору осуществить требующий огромных расходов проект, обосновывая это тем, что в противном случае найдутся богатые римляне, которые сами осушат озеро и захватят полученные плодородные земли в частное владение. Чтобы отвести воды озера, требовалось прорыть канал длиной в пять с половиной километров. Для этого необходимо было пробиться сквозь высокую гору, вбивая в скалы деревянные клинья и поливая их водой, чтобы они, набухая, взламывали камень. В каждой из трех восьмичасовых смен работой этой занимались десять тысяч рабов, пленных и тяжких преступников из всех уголков империи, которым предоставлялся выбор между смертной казнью и каторжными работами.
Вот уже одиннадцать лет стройка на озере была ареной множества драк и убийств. Женщины старались десятой дорогой обходить эти места. Кусок мяса, пригоршня фруктов, мелкая монетка не так уж редко становились причиной настоящих сражений между отдельными группами каторжников. Все эти отверженные жили в палатках и получали пищу, приготовленную в полевых кухнях. В течение рабочей смены они голыми руками наполняли камнями и землей плетеные корзины, а затем бегом относили их в назначенные места. В этой массе мужчин легко возникали и любовные связи, и всяческие интриги. Те, кто не умирал от голода и истощения, находили свой конец с пробитым в драке черепом. Кроме жизни, этим людям терять было нечего, а жизнь здесь мало чего стоила.
Когда строительство канала было закончено, Нарцисс перед тем, как будет пробита последняя перемычка и воды озера хлынут в канал, устроил для императора невиданного размаха празднество. Клавдий пожелал, чтобы военные корабли вели на озере настоящий морской бой. Большие суда с двумя и тремя ярусами весел либо тащили от моря волоком по земле, либо строили прямо на месте. Для судов этих требовалось в общей сложности девятнадцать тысяч человек экипажа. Чтобы набрать такое количество людей, Клавдий отворил двери тюрем и разрешил вербовать самых сильных и крепких из строителей канала. Чтобы предотвратить попытки бегства отдельных матросов или даже целых экипажей, Нарцисс по всему берегу озера расставил лодки с рассаженными в них стрелками, задачей которых было не оставить в живых ни одного беглеца.
Помимо судов с набранными наспех экипажами, на озеро прибыли и профессиональные моряки, а также отряд преторианцев. Их корабли были оснащены катапультами, обеспечивавшими им явное и огромное преимущество. Присутствие гладиаторов было предусмотрено Нарциссом для того, чтобы продемонстрировать рукопашные схватки на корабельных палубах. Кульминацией выступления гладиаторов должна была стать повторная схватка между Пугнаксом и Вителлием.
Пощада, дарованная Вителлию Мессалиной, вынесенный ему приговор и спасение его весталкой Туллией привлекли к юноше интерес обожавших посплетничать римлян. То, что он попросил у весталки не золота и не денег, а право на повторную схватку со знаменитым Пугнаксом, привело римлян в восторг. Уже поэтому все симпатии были на стороне Вителлия, хотя мало кто верил в его победу.
Еще за пару дней до празднества римляне и жители окрестных мест начали прибывать, занимая места на окружающих озеро холмах или устраиваясь поудобнее в палатках и под навесами, куда приглашали приезжих крикливые зазывалы. На одежду, украшения и разные безделушки избалованные римляне выменивали у местных жителей продукты, потому что положение с продовольствием в столице вновь стало критическим. Многие из кораблей, на которых отправлялись изгнанные из Рима иудеи, так и не достигли портов назначения по никому достоверно не известным причинам. То ли их застигла буря, то ли они были захвачены не по доброй воле оказавшимися на их борту пассажирами. Как бы то ни было, флот, доставлявший в Рим зерно, сократился до одной трети своей обычной численности. Чтобы избежать беспорядков, Клавдий воспользовался испытанным рецептом – устроил грандиозный праздник.
Усеянные людьми холмы вокруг озера напоминали сейчас огромный, переполненный амфитеатр цирка. Разносчики продавали разлитый по глиняным кружкам ледяной лимонад, торговцы птицей из деревень Кампании – жареных цыплят, и жирный чад поднимался над кострами продавцов рыбы. Шлюхи, промышлявшие возле Большого цирка, сменили рабочие места и предлагали свои услуги прямо на зеленой травке. Возмущенные жены буквально кулаками отгоняли их от своих мужей. Кустов, окружавших озеро, не хватало, а потому непристойные, сопровождавшиеся вульгарными воплями сцены разыгрывались временами прямо у всех на глазах.
Звук фанфар возвестил о прибытии императора. Окруженный тридцатью преторианцами, бесцеремонно расшвыривавшими в стороны мешавшую проходу толпу, он направился к богато украшенной трибуне, воздвигнутой на самом берегу озера. На Клавдии была роскошная алая с золотой каймой мантия полководца, но лысая голова и неуверенная походка выдавали его возраст. Совсем иначе выглядела шедшая рядом с ним жена, Агриппина.
В полупрозрачном, расшитом золотом одеянии, с гладко зачесанными, падающими на шею волосами, она не давала вежливо аплодирующей публике никаких поводов сомневаться, кому принадлежит реальная власть в стране. Агриппина улыбалась собравшейся толпе, хотя вряд ли хоть кто-нибудь отвечал на ее улыбку.
Почетная трибуна вмещала около тысячи зрителей – сенаторов, жрецов и высших чиновников, всегда занимавших привилегированные места в театрах и цирках. Ни от кого не ускользнуло то, что сигнал к началу игр подал не император, а Агриппина. Под оглушительный рев литавр и труб пятьдесят снабженных носовыми таранами судов двинулись навстречу друг другу. Надсмотрщики хлестали рабов, сидевших за расположенными где в два, а где и в три яруса веслами. Окровавленные бичи разрывали кожу прикованных к скамьям гребцов, оставляя на ней неизгладимые шрамы. Над озером разносились резкие выкрики команд. Суда набирали скорость, а возбужденная публика продолжала кричать: "Citius, citius… быстрее, быстрее!"
Таран одной из трирем с громким треском врезался в корпус идущего ей навстречу судна. Хлынувшая в пробоину вода заставляла корабль крениться все больше, увлекая за собой и сцепившееся с ним атакующее судно. Теперь сталкиваться начали и другие суда. Некоторые из них при этом переворачивались, и слышны были отчаянные крики уходящих под воду прикованных к скамьям рабов. В одном месте сошлись в схватке двадцать, по меньшей мере, судов. Их команды дрались друг с другом короткими мечами, шестами и веслами, сбрасывая противников в воду или рубя руки гребцам, чтобы лишить вражеское судно маневренности. Крики и стоны не доносились до берега, потому что рев возбужденных зрителей перекрывал звуки боя.
Откуда-то в гущу сцепившихся кораблей полетел зажженный факел. Через несколько секунд пламя охватило их, и вот уже первое судно, окутанное дымом, повалилось набок и с громким шипением исчезло под водой, тут же начавшей приобретать рыжевато-красный оттенок. Между обломками на поверхность всплывали трупы с раскинутыми в агонии руками. Тех, кто пытался спастись, доплыв до совсем близкого берега, встречали расставленные там дозорные. Не давая выбраться из воды, они били несчастных ногами или кололи копьями до тех пор, пока те не переставали подавать признаки жизни.
Пока на воде разыгрывался морской бой, под трибуной, там, где располагались оружейная и раздевалка гладиаторов, встретились два человека, вот уже несколько месяцев не видевшие друг друга, – Вителлий и Пугнакс.
Пугнакс ушел из школы гладиаторов, разочарованный, судя по всему, тем, что после казни Сульпиция Руфуса не был назначен его преемником. Одержав двадцать одну победу, он многократно завоевал себе право на свободу, так что уйти из школы мог в любую минуту. Злые языки распространяли слух о том, что за показания, данные во время процесса против заговорщиков, Пугнакс получил вознаграждение в целых сто тысяч сестерциев. Тем не менее брошенный Вителлием вызов задел Пугнакса за живое. Отказаться от него означало приобрести репутацию труса. Нет, отклонить этот вызов Пугнакс не мог!
Получив неожиданное помилование, Вителлий возвратился в школу гладиаторов. Лентул, новый ее руководитель, сумел мастерски смягчить напряжение, существовавшее в отношениях между внезапно завоевавшим всеобщую популярность молодым гладиатором и его более опытными коллегами. Вителлию приходилось старательно, как никогда раньше, упражняться во всех видах боя и доказывать свое мужество, участвуя в схватках с альпийскими медведями и привезенными из Фракии рысями. Теперь, нарастив мускулы, словно у кельтского раба, он начал выделяться даже в кулачных боях.
Сейчас Пугнакс остановился, извлек обезглавленного, но все еще трепыхающегося петуха и бросил его под ноги Вителлию.
– Эта птица принесет тебе несчастье, – не разжимая губ, прошипел Пугнакс.
Вителлий отступил на шаг, с недоумением глядя на околевавшую птицу. Затем он поднял голову, с холодной ненавистью посмотрел на Пугнакса и, не произнеся ни слова, плюнул ему в лицо.
– Я тебе все кости переломаю, гадина! – крикнул Пугнакс, бросаясь к Вителлию. Юноша, однако, сумел выскользнуть из захвата выведенного из себя противника.
Рабы, в обязанности которых входило натирать маслом тела гладиаторов, развели соперников по разным углам, чтобы подготовить их к бою.
– Он вне себя от ярости, – сказал секундант Вителлия. – Будь осторожен!
– Его ярость – мой лучший союзник, – спокойно ответил молодой гладиатор. – На арене победу завоевывают не криком, а головой.
Раб одобрительно хлопнул его по плечу.
– Ты победишь, Вителлий. Справедливость победит!
– Да, – ответил Вителлий. – Я не жалею, что вызвал его на поединок.
Трибуна так дрожала от топанья и неистового рева зрителей, что опоры ее, казалось, готовы были вот-вот рухнуть. Рабы, охранявшие оружие гладиаторов, с опаской поглядывали на балки перекрытия.
Вителлий выступал в роли фракийца, а Пугнакс – самнита. Такой вид поединка больше всего нравился императору Клавдию. Различное вооружение фракийцев и самнитов требовало применения ими совершенно разных техник ведения боя.