Самниты сражались в тяжелых доспехах, вооруженные короткими прямыми мечами. Фракийцы дрались кривыми саблями, а из доспехов на них были только защищающие голову шлемы. Правда, правую руку у них в какой-то мере защищала плотная повязка, а ноги были прикрыты кожаными пластинами. У самнитов такой пластиной была прикрыта только левая нога. В то время как самниты могли прикрываться высокими тяжелыми щитами, щиты фракийцев были круглыми и маленькими. Лучшей защитой для фракийцев была их относительно большая подвижность.
Чтобы по всем правилам снарядить гладиаторов к бою, требовались время и немалый опыт. Пока рабы возились над ними, Пугнакс и Вителлий молча смотрели друг на друга. Их полные ненависти взгляды, казалось, говорили: "Я убью тебя. Я – тебя".
Обоих гладиаторов вывели из-под трибуны. Когда Вителлий вышел из сумрака на яркий солнечный свет, его глазам предстала жуткая картина. Зеленоватая вода озера стала теперь красной от крови. Среди обугленных обломков кораблей виднелись посиневшие лица плававших в воде трупов. Отдельные пловцы все еще пытались выбраться на берег, но ни одному из них не удавалось миновать оцепление. Каждый раз, когда какой-нибудь несчастный хватался за берег, дозорный наступал ему на руки и наносил копьем безжалостный смертельный удар. Зрители встречали это радостными криками.
Вителлий и Пугнакс поднялись со своими оруженосцами на два небольших судна, стоявших одно по левую, а другое по правую сторону трибуны. Шестнадцать гребцов, подгоняемых вооруженным бичом надсмотрщиком, придавали каждому из этих крохотных однопалубных суденышек большую скорость и обеспечивали максимальную маневренность. Лишенные таранов и всяческого вооружения, эти суда служили для гладиаторов всего лишь платформой, неким подобием чуть покачивающейся на воде арены.
Противники встали в боевые стойки. Вителлий получил кривую саблю, а Пугнакс – короткий меч. Словно по команде вскинув вверх оружие, они выкрикнули в сторону трибуны:
– Славься, Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!
Видно было, как император благосклонно поднял руку и приветственно помахал ею в обе стороны. Женщина, сидевшая рядом с ним, со скучающим видом смотрела куда-то в небо.
В то время как оба судна с неподвижно, словно статуи, стоявшими на них гладиаторами, описывая широкую дугу, удалялись от берега, на трибуне оживленно обсуждали, кто из противников имеет больше шансов на победу. Среди простой публики ставки на победу Пугнакса принимались в отношении 2:1, поскольку Пугнакс все еще считался непобедимым. Иначе все выглядело на местах для почетных гостей.
– Он больше не фаворит, – горячилась супруга одного из сенаторов. – Его лучшие годы уже позади. Мускулы его разбухли от ячменя, а талия осталась тонкой, словно у актера, выступающего в роли Елены.
Супругу ее слова, похоже, не доставляли удовольствия.
– Какие чудесные годы ушли! – повторял он снова и снова. – Какие чудесные годы!
В конечном счете это вывело его жену из себя.
– Теплой кровью Пугнакса ты ведь можешь вылечить падучую своего брата! – воскликнула она возбужденно. Теплая кровь умирающего гладиатора ценилась чрезвычайно высоко как универсальное средство от всех болезней.
– Его скорость решит исход боя, – сказал соседу слева консул Квинт Вераний. – Пугнакс для этой встречи избрал неудачное оружие.
– Он больше не упражняется, – заметил сосед сенатора. – Я нахожу, что он сделал правильный выбор. Вителлий, более быстрый из них двоих, ничего не сможет сделать, потому что Пугнакс, хоть он и медлительнее, не предоставит ему возможности для атаки. А поскольку Пугнакс значительно опытнее, он дождется подходящего случая и нанесет смертельный удар.
Консул махнул рукой.
– Юноша знает своего противника. Он умен, и сил у него теперь побольше, чем было при их первой встрече. Вителлий постарается как можно быстрее решить исход боя. Он ведь прекрасно понимает, что время работает на Пугнакса!
– Ах, что это были за времена! – в который уже раз повторил сенатор.
Какая-то нарядно одетая римлянка, которую два темнокожих раба обмахивали веерами из страусиных перьев, окинула молодого гладиатора восторженным взглядом и, подбросив в воздух подушечку, крикнула:
– Как я позавидую Венере Анадиомене, когда этот юноша свалится к ней в воду!
Литавры возвестили о начале боя, и сразу же воцарилась полная напряжения тишина. Суденышки с гладиаторами находились сейчас метрах в двадцати друг от друга. Рабы подали бойцам щиты. Все напряженно ждали сигнала труб. Пугнакс сосредоточенно глядел на доски палубы своего судна, Вителлий же смотрел на берег. Зрители, усыпавшие окрестные холмы, дружно вскочили на ноги. Император, схватившись за ручки кресла, вытянул вперед затекшие ноги. Позади него стоял Нарцисс, Паллас же держался возле Агриппины.
В самом центре первого ряда трибуны, на предназначенных для жрецов местах расположились весталки. Вителлию показалось, что он узнал спасшую ему жизнь Туллию. Да, хотя все весталки выглядели одинаково в наброшенных на коротко подстриженные волосы белых накидках, это, вне всякого сомнения, была Туллия. Вителлий узнал ее по характерной манере держать голову чуть склоненной набок.
Страха Вителлий не чувствовал.
И вот прозвучал сигнал труб. Весла обоих суден осторожно приподнялись, опустились в воду и вновь вынырнули из нее. Суденышки медленно двинулись навстречу друг другу. Пугнакс укрылся за большим щитом так, что его почти не было видно. Вителлий прижал круглый щит к левому боку и легко взмахнул саблей. Широко расставляя ноги, он зашагал по палубе в сторону приближавшегося судна противника. Теперь смертельных врагов разделял всего лишь десяток метров. Гребцы перестали налегать на весла, и судна беззвучно скользили навстречу друг другу. Пугнакс, скрываясь за щитом, стоял неподвижно, как статуя, а Вителлий все стремительнее взмахивал саблей. В том, кому в этом бою будет принадлежать инициатива, сомнений не возникало.
Что избавляло Вителлия от чувства страха – необычная обстановка, возросшая уверенность в себе или просто безграничная жажда мести? Если раньше он часто думал о смерти, уже дважды заглядывавшей ему в лицо, то сейчас таких мыслей не было и в помине. Он знал, что победит, что его сабля пронзит презренного доносчика, не оставляя никаких шансов на пощаду. Надо лишь двигаться быстро, молниеносно быстро, не давая Пугнаксу в тяжелых доспехах времени среагировать на атаку. Только как провести ее, если спереди Пугнакса надежно защищает щит и уязвим он только сзади?
Движением подбородка Вителлий подал рулевому знак свернуть чуть влево. Весла немедленно вспенили воду. Нос судна, словно становящаяся на дыбы лошадь, взмыл вверх, а затем снова пошел вниз. Вителлий старался взмахивать саблей в том же ритме.
Курс обоих судов был рассчитан так, чтобы они если не столкнулись нос в нос, то, по крайней мере, коснулись друг друга бортами. Сейчас их разделяло не более двух метров. Вителлий хорошо видел, как Пугнакс маленькими шажками смещается так, чтобы не позволить противнику нанести удар. Продолжавшая непрерывно двигаться сабля Вителлия была поднята сейчас на уровень головы. И в тот момент, когда гладиаторы оказались напротив друг друга, произошло нечто совершенно неожиданное, нечто такое, на что никто не рассчитывал. Казалось, весь берег в один голос вскрикнул от ужаса. Вителлий швырнул свой щит в воду. К этому Пугнакс готов не был. И прежде чем он успел хоть как-то отреагировать на этот безумный поступок, Вителлий взмахнул саблей и одним прыжком оказался на палубе вражеского судна. Крохотное суденышко качнулось, и Пугнаксу пришлось, чтобы сохранить равновесие, расставить ноги пошире. Однако как только голень гладиатора вышла из-под защиты щита, сабля Вителлия, свистнув в воздухе, разрубила ногу Пугнакса. Кровь хлынула из раны, и Пугнакс, завопив от боли, уронил щит. Вителлий отпрыгнул в сторону, его сабля вновь взвилась в воздух и ударила скрючившегося Пугнакса в спину как раз между лопатками. С таким звуком тупой топор рассекает кочан капусты. Какое-то мгновение Вителлий не вынимал саблю из раны, а потом ногой столкнул умирающего в воду.
Словно откуда-то издалека до Вителлия донеслись приветственные возгласы толпившихся на берегу зрителей. Он бросил взгляд на плававший в воде труп. Удовлетворение было смешано с отвращением и чувством вины. В горле стоял комок, мешавший свободно дышать. По мере приближения судна к берегу приветственные крики зрителей становились все громче, все пронзительнее, все безумнее. В воду летели букеты цветов, женщины на трибуне для почетных гостей размахивали разноцветными платочками. Постепенно Вителлий начал осознавать, что все эти приветствия адресованы ему, что главный герой этого спектакля – он, лудильщик Гай Вителлий из Бононии.
Усталый, почти совершенно обессилевший Вителлий постарался, тем не менее, выглядеть, как подобает торжествующему победителю. Он с изумлением увидел, как тысячи глоток реагируют на каждое его движение. Чем выше вскидывал он руку, тем громче звучали приветственные крики. Чем энергичнее кивал, тем пронзительнее становился женский визг. Вителлий начал даже находить удовольствие в этой своеобразной игре между зрителями и их идолом.
Судно подтянули крюками к трибуне, и два раба помогли Вителлию сойти на берег. Спустившись по устеленной красным ковром лестнице, Нарцисс вручил Вителлию знак, подтверждающий, что гладиатор снова стал полностью свободным человеком, и кожаный кошель с наградой за победу. Склонив голову, Вителлий выразил свою благодарность. Почетные гости на трибуне стоя приветствовали его. Консулы, сенаторы и жрецы, самые видные люди Рима, аплодировали ему, Вителлию. Он впитывал эти аплодисменты, как после душного дня человек впитывает вечернюю прохладу. А потом он увидел Туллию. Она стояла всего в паре шагов от гладиатора, прекрасная, как статуя, и грациозная, как Ребекка. Когда Вителлий взглянул на прекрасную жрицу, она целомудренно опустила глаза. Он ясно увидел легкий румянец, появившийся на ее лице. Собравшись с мужеством, Вителлий подошел к весталке и поклонился ей. Туллия поблагодарила его чуть заметным кивком. Многие на трибуне знали, чем вызван жест гладиатора.
Консул Квинт Вераний тронул рукав сидевшего по правую сторону соседа.
– Тебе, Плиний, следует знать, что этот гладиатор был приговорен к смерти. Ему спасло жизнь то, что по дороге к месту казни он встретил весталку.
– И за какое же преступление был осужден этот юноша? – спросил Плиний.
– Он вроде бы участвовал в заговоре Мессалины. Впрочем, это не вполне достоверно. Не исключено, что показания, которые легли в основу обвинения, были продиктованы лишь личным соперничеством между Вителлием и Пугнаксом…
– Этим самым Пугнаксом? – кивком указав на озеро, спросил Плиний.
– Да, – ответил Вераний. – Сегодняшний день положил конец их вражде.
– Невероятно, – сказал Плиний. – Мне пришлось немало сражаться в Германии, но и там я ни разу не сталкивался с подобной судьбой. Воистину, он заслуживает того, чтобы поведать о нем потомкам. Я должен познакомиться с этим гладиатором.
– Я уже вижу, – расхохотался консул, – как римляне теряют выдающегося воина, приобретая взамен многообещающего писателя. Скажи, однако, Гай Секунд Плиний, не слишком ли ты молод, чтобы вот так уходить на покой?
– Кто говорит о покое? Не война отец всего сущего, а дух, порождающий и сами войны. Следует ли предоставлять литературу старикам? Я как раз впервые побрил бороду, когда написал в Германии свою первую работу о боевой тактике отрядов всадников. Работа эта получила признание. Разве она стала хуже от того, что была написана в двадцать три года?
– Нет, конечно, – ответил консул.
– Становиться писателем никогда не бывает слишком рано, – продолжал Плиний. – Для такой важной работы, как моя "Естественная история", и целой жизни может оказаться мало.
Квинт Вераний показал на озеро, где продолжались показательные бои. Суда с полным снаряжением, но лишенные способности двигаться, обстреливались катапультами до тех пор, пока не шли наконец ко дну. Расходы на этот праздник превзошли все виденное до сих пор. Когда к концу дня с разрушениями и убийствами было покончено, зрителей ожидало зрелище совсем иного рода.
Две тысячи рабов, вооруженных лопатами и корзинами, начали поспешно пробивать последнюю перемычку, отделявшую неподалеку от почетной трибуны озеро от канала. Воды озера должны были хлынуть в канал и, если строители не ошиблись в расчетах, до последней капли вытечь через него.
Сначала начал сочиться лишь крохотный ручеек, который впитывался в землю, еще не успев достичь канала. Постепенно, однако, ручеек стал быстрой рекой, пробивающей себе все более глубокое русло и подмывающей берега. Еще через несколько мгновений река превратилась в покрытый грязно-бурой пеной бурный поток, с ревом врывающийся в канал. Зрители хлопали в ладоши, глядя, как многие рабы, недооценив силу потока, срываются вместе с участками берега в ревущую воду.
Теперь уже протока стала такой же ширины, что и ложе канала, но вода, унося землю, песок и камни, продолжала вгрызаться в берег. Зрители на трибуне, которых от стремительно несущейся массы воды теперь отделяли всего несколько метров, начали проявлять беспокойство. В то время как сидевшие в верхних рядах гости продолжали одобрительно хлопать в ладоши, жрецы начали покидать свои места в первом ряду. Когда от берега оторвался новый, величиной с большой дом, участок и деревянная трибуна начала скрипеть и потрескивать, зрители испуганно замерли.
– Бегите! – послышался откуда-то и тут же повторился крик. – Бегите!
Крик этот послужил сигналом для всеобщей паники. Нарцисс, подхватив императора, бросился вниз по лестнице, за ним следовал прижимавший к себе дрожащую Агриппину Паллас. Рабы прокладывали им дорогу среди спасающихся бегством. Выход на левую сторону был уже перекрыт водой, так что все бросились вправо. Поскрипывание трибуны сменилось оглушительным треском. Ломались опоры и балки, доски ходили ходуном под ногами бежавших. Тот, кто в этой кошмарной суматохе, споткнувшись или поскользнувшись, терял опору под ногами, мог считать себя погибшим. Сбитых с ног женщин просто затаптывали. Полные смертельного ужаса крики выводили из равновесия даже тех, кто на первых порах сохранял спокойствие. Чтобы пробиться еще на шаг к выходу, тех, кто оказывался впереди, били кулаками, сбивая с ног, и двигались дальше по их телам.
Когда Вителлий, находившийся в помещении под трибуной, понял, что началась всеобщая паника, он отворил дверцу, ведущую к рядам зрителей. Вителлий искал Туллию, но, хотя белая накидка весталки должна была бы издалека бросаться в глаза, не смог ее увидеть. Сидевшей впереди, у самого ограждения, девушке не могла не грозить опасность. Но где же Туллия?
В несколько прыжков Вителлий достиг императорской ложи. Пол в центре ее уже провалился. Осторожно продвигаясь вдоль перил, юноша добрался до места, откуда было хорошо видно все, что творилось внизу. Перила, за которые держался Вителлий, угрожающе раскачивались. Внизу, у балюстрады ограждения, уходившего сейчас прямо в воду, он различил четыре белые накидки.
Долго раздумывать Вителлий не стал и отчаянным прыжком опустился прямо в орущую, толкающуюся и размахивающую кулаками толпу. Он ощутил резкую боль в груди, почувствовал, что сбил кого-то с ног, но, не видя перед собой ничего, кроме единственной цели, продвигался вперед, ударами головы или кулака отбрасывая всех, кто оказывался у него на пути. Наконец его левая рука коснулась Туллии. Близкая к обмороку девушка изо всех сил цеплялась за ограждение. Схватившись за ее одежду, Вителлий оторвал Туллию от перил и забросил себе на плечо.
Левой рукой придерживая Туллию, правой Вителлий пробивал себе дорогу сквозь вопящую толпу. По мере того как нарастал поток людей, стремящихся вниз, к выходу с трибуны, делать это становилось все труднее. Вителлий, однако, пробивался не туда, а к дверце, расположенной примерно на половине высоты трибуны. Ступень за ступенью он, держа Туллию на плече, прокладывал себе путь. Внезапно он заметил, что руки девушки безвольно повисли.
– Туллия! – крикнул он. – Туллия! – Ответа не было. – О боги Рима, – продолжая с трудом продвигаться вперед, взмолился Вителлий, – Юпитер Капитолийский, Веста и Рома, спасите свою служительницу! Сотворите чудо и сохраните ей жизнь, так же как чудо спасло мою жизнь. Молю вас, святые боги Рима!
Обращаясь к богам с мольбой, Вителлий вырвался наконец из плотной массы людей. Последние несколько ступеней он преодолел бегом. Осторожно опустив Туллию на доски пола, дернул дверцу. Однако дверца, которую незадолго до этого он легко открыл одной рукой, жалобно заскрипела, но даже не шелохнулась. Как ни дергал, как ни рвал ее Вителлий, она оставалась закрытой. Вителлий тщетно пытался просунуть пальцы в узкую щель между дверцей и рамой. Тогда он сорвал золотую застежку, стягивавшую накидку на груди Туллии, сунул ее в щель и, пользуясь ею, словно рычагом, сумел все-таки добиться своего. Отворив дверцу, он взял девушку на руки и внес в помещение внутри трибуны.
Полутемная комнатка была пуста. Видимо, многие гладиаторы воспользовались всеобщей паникой для того, чтобы бежать. Скрип и треск балочных перекрытий звучал все более угрожающе. Озабоченно взглянув на балки, Вителлий уложил Туллию на деревянную скамью. Только теперь он сообразил, что жрица Весты совершенно обнажена. Белая накидка потерялась после того, как Вителлий сорвал застежку, и теперь его взгляду открылось белоснежное, сказочно прекрасное девичье тело, большая упругая грудь, на которую, похоже, никогда еще не падал луч солнца, круглая впадинка пупка и темные, чуть вьющиеся волосы на лобке. Картина безупречной красоты и непорочной женственности.
Еще никогда рука мужчины не касалась посвященной богам девушки. Вителлий ощутил непреодолимое желание приласкать это чистое тело. Он погладил шею и грудь девушки, а затем, мгновение поколебавшись, просунул руку между ее сомкнутыми бедрами. Ощущение было такое, словно он прикоснулся к прохладному шелку.
Вителлий отшатнулся было, когда Туллия схватила его за запястье. Он хотел убрать руку, но Туллия продолжала удерживать ее.
– Туллия… – растерянно прошептал Вителлий.
Губы весталки приоткрылись, но не произнесли ни слова. Она просто смотрела на Вителлия и молчала.
– Туллия, – повторил гладиатор, – прости меня. Я забылся. Прости!
– Тут нечего прощать, – прошептала Туллия, притягивая к себе голову юноши. – Чувство, с которым я никогда еще не сталкивалась, заставляет меня забыть обо всем. Назови его любовью или вожделением, но я не могу ему сопротивляться. Это чувство сильнее меня.
– Ты дала клятву… – возразил Вителлий.
– Не я дала ее, – перебила Туллия. – Это сделали мои родители, посвящая меня в весталки ради почета и видов на будущее…
– Тише, – прошептал Вителлий, с тревогой вглядываясь в полутьму помещения. – Мне кажется, я слышу шаги.