Остальные гладиаторы, подбежав, окружили Вителлия. Один из них заломил ему правую руку за спину и крикнул:
– Вперед!
– Что вам от меня нужно? – начал было противиться Вителлий. – Я не знаю за собой никакой вины.
В поисках поддержки он бросил умоляющий взгляд на Ребекку, но его тут же потащили куда-то в сторону, и девушка исчезла из поля зрения.
– Вперед, вперед! – продолжали выкрикивать гладиаторы.
– Нет сомнений, – сказала Мессалина, – что народ сейчас больше, чем когда-либо, боготворит своего императора. Строительство нового водопровода, закон, ограничивающий безмерную жадность ростовщиков, изобретение новых букв для нашей письменности – все это привлекло к Клавдию симпатии многих и многих. Наше положение становится все затруднительнее.
Окружавшие Мессалину мужчины, все сплошь ее любовники, молча кивнули. Они стояли вокруг выкованного из серебра ложа императрицы, на котором свободно могли бы поместиться с полдюжины людей, и буквально пожирали женщину глазами. При этом они без всяких видимых усилий сохраняли внешнее спокойствие. Так, словно чем-то само собой разумеющимся было то, что императрица, эта возбуждающая страсть и желание обладать ею женщина, лежит перед ними полуобнаженная, с театральной беспомощностью пощипывая края своей легкой накидки. Предполагалось, что накидка эта должна прикрывать наготу ее жемчужно-розового тела, в действительности же Мессалина получала явное удовольствие, сдвигая накидку так, чтобы демонстрировать попеременно то свою роскошную грудь, то темные волосы на лобке.
Тит Прокул, ближайшее доверенное лицо и начальник почетной стражи императрицы, склонен был во всем полагаться на силу.
– Со времен божественного Августа, – произнес он несколько театральным тоном, – ни один император не умер естественной смертью. Каждому из них помог в этом меч. Точно так же и Клавдий найдет преждевременную кончину.
– Это верно, – заметил Юнкус Вергилиан, один из сенаторов Рима, – но нельзя забывать о том, что ко времени своей смерти Тиберий и Калигула были ненавистны народу.
– А разве так обстоит дело с Клавдием? – проговорил Сульпиций Руфус, хозяин школы гладиаторов. – Клавдия недолюбливали только в начале его правления, а после его военных побед в Британии и после того, как он начал проявлять заботу о нуждах народа, римляне, по большей части, на его стороне. Тот, кто попытается насильственно устранить его, восстановит против себя общественное мнение.
– Мы не можем, однако, ждать, пока император покинет наш мир по воле богов. Мне и без того кажется, что с какого-то времени его годы словно бы потекли вспять, – возразил Декрий Кальпурний, начальник римской пожарной стражи.
– Ничего удивительного, – рассмеялась Мессалина, – ведь он несколько раз в год ездит лечиться в Синуэссу, поместье, некогда принадлежавшее Цицерону. Вино и горячие ванны идут ему, похоже, на пользу.
– По дороге в Синуэссу с ним могло бы что-нибудь случиться… – заметил Санфей Трогус, один из телохранителей императора.
– В этом случае, если покушение окажется неудачным, твоя голова первой слетит с плеч под мечом палача, – вмешался Прокул. – Покушение вне стен города кажется мне связанным с необычайно большим риском. Опасность, что оно будет раскрыто, больше, а возможности скрыться гораздо меньше, чем в Риме, где нам известен каждый уголок.
– Вне городских стен не удалось устранить даже сына Агриппины, – хлопнув рукой по лежавшей рядом красной подушке, сказала Мессалина. – Он все еще жив и все еще может оспаривать право на наследство у меня и моего сына Британника. – При этих словах ее темные глаза словно вспыхнули огнем.
– Вспомните, – раздраженно проговорил Прокул, – как нелегко было нам незамеченными вернуться из Анциума в Рим. Повстречай нас хоть кто-нибудь, наше купленное такой дорогой ценой алиби оказалось бы совершенно бесполезным.
– Если вне города для этого нет возможности, значит, все должно совершиться в Риме, – сказала Мессалина. Молчание любовников привело ее в ярость. – Вы трусы! – Она пренебрежительно сощурила глаза. – Жалкие, ничтожные трусы. Вы хотите называться моими друзьями, – презрительно добавила она, – но при этом вы лишь рабы своей похоти. Ваши глаза горят от желания коснуться меня, прижаться к моим губам, поиграть в те игры, которым научила нас Венера, но никто из вас не готов пойти на малейший риск, не говоря уже о том, чтобы ради меня подвергнуть опасности свою жизнь.
– Божественная!.. – попытался Вергилиан успокоить разъяренную Мессалину.
– Да, божественная, – прошипела она, – но, кроме того, я еще и супруга императора Клавдия. Третья, к слову сказать. Я родила ему наследника трона и дочь, но тем не менее я не владычица. А сейчас я, оставленная своими друзьями, должна опасаться еще и того, что Агриппина, племянница императора, начнет оспаривать мои права.
Мессалина вскочила со своего серебряного ложа, стоявшего в самом центре покоя, и, завернувшись в накидку, зашагала к расположенному в глубине виллы перистилю – открытой сверху и окруженной колоннами площадке. На ходу она повторяла снова и снова: "Клавдий должен умереть… Агриппина должна умереть… Ахенобарб, сын ее, должен умереть!"
Вилла Мессалины, расположенная в одном из самых аристократических округов Рима, Целомонтиуме, поражала своими размерами. Мессалина арендовала ее как для того, чтобы без помех удовлетворять свои потребности нимфоманки, так и для того, чтобы пореже попадаться на глаза пятидесятивосьмилетнему Клавдию, на которого возраст уже явно начал накладывать свой отпечаток. Прежде всего, однако, она старалась избегать вольноотпущенников Каллистуса и Палласа, которые вместе с Нарциссом ведали всеми государственными делами. Любовником Мессалины числился из них только Нарцисс. Бывший раб, он за несколько лет стал одним из богатейших людей Рима. Его состояние оценивалось в четыреста миллионов сестерциев.
Вернувшись к гостям, Мессалина бросилась на ложе и, колотя руками по набитой мягкими перьями подушке, закричала:
– Никто из вас не будет иметь меня, никто не прикоснется ко мне, пока Клавдий не будет мертв!
– Мессалина! – упав на колени перед ложем, Сульпиций Руфус попытался поцеловать ноги возлюбленной.
Мессалина, однако, крикнула:
– Убирайтесь, кобели! Расходитесь по домам к своим скучным, полусонным женам или заплатите пару ассов за девку из лупанария! Пока Клавдий жив, здесь я вас видеть больше не хочу.
Пятеро мужчин безмолвно удалились. Мессалина встала и, дважды хлопнув в ладоши, прошла через перистиль к расположенному напротив входа кубикулуму, как у римлян именовалась спальня. Комната, выдержанная в бирюзовых тонах, была украшена настенной мозаикой, изображавшей берег Нила, поросший высокими стеблями папируса и лотоса. Единственное в комнате окно выходило на восток и было относительно маленьким для такой комнаты. Ложе также было самых обычных размеров – и комната, и ее обстановка служили только лишь для сна. С любовниками Мессалина имела дело на монументальном серебряном ложе, установленном в покое, где она принимала гостей.
В ответ на хлопок ладош госпожи в комнате появились две служанки и рабыня, занимавшаяся прическами Мессалины.
– Лициска собирается выйти, – сказала Мессалина.
Рабыни знали, что это означает: Мессалина, супруга императора, желает преобразиться в проститутку Лициску. Иногда это случалось несколько раз в неделю, и многие слуги зарабатывали приличные деньги, сообщая заинтересованным особам адреса борделей, в которые отправлялась Мессалина, чтобы получить удовольствие, отдаваясь все новым и новым мужчинам. За обычную, между прочим, плату в два асса.
Обнаженная Мессалина сидела на обтянутой тускло-зеленым шелком скамеечке. Служанка повязала ей на бедра узкий фартучек, а грудь и талию стянула капецием – своего рода корсетом. Вторая рабыня наносила тампоном мел и белила на лицо, шею и руки госпожи, подкрашивала алой винной гущей ее губы, щеки и грудь, а ресницы и брови чернила угольной сажей. Рабыни не успели еще завершить свою работу, когда со стороны входа послышались громкие возгласы и проклятья. Вбежавший в комнату раб-привратник сообщил, что четыре гладиатора привели какого-то молодого человека, который едва способен стоять на ногах.
– Пусть его приведут сюда, – приказала Мессалина.
Гладиаторы, кольцом окружавшие Вителлия, доложили: "Мы в точности выполнили приказ госпожи. Это и есть тот молодой бонониец!" Они поставили юношу перед Мессалиной так, словно это был захваченный ими пленник. Отделан Вителлий был основательно. Растрепанные волосы падали на покрытый каплями пота лоб. Правая бровь была разбита и испачкана кровью. Да и на его простой одежде явно были видны следы жаркой схватки. Поначалу Вителлий безропотно позволил гладиаторам вести себя. Однако, когда они наткнулись на кучку людей, обступивших двух яростно о чем-то спорящих рабов, хватка одолеваемых любопытством гладиаторов заметно ослабла. Вителлий, все еще не понимавший, в чем его обвиняют и что ему предстоит, рванулся, оттолкнул своих стражей и бросился бежать по узкому переулку. Далеко уйти ему, однако, не удалось. Один из гладиаторов схватил его за плечо, другой ударил в лицо, а третий, громко выругавшись, сбил с ног. После этого они заставили юношу подняться и потащили за собой.
– Что ж, красавец, вот так бывает, когда кто-то без позволения убегает от меня, – с наигранной улыбкой проговорила Мессалина.
– Я же не знал, что вы Мессалина, – растерянно пробормотал Вителлий.
– А когда узнал, то сбежал от меня. Неужели мое общество так невыносимо?
– Госпожа, – ответил Вителлий, – я всего лишь молодой лудильщик из Бононии, я еще ни разу в жизни не встречал даже сенатора или консула. Не удивляйтесь, что при встрече с супругой императора у меня помутилось в голове!
При этих словах он глубоко поклонился.
– Какое отношение имеет мое положение к тому, что я женщина? Я женщина, Вителлий! – схватив руку юноши, Мессалина прижала ее к своей груди и посмотрела на него словно в поисках сочувствия. – Прости, если эти олухи слишком грубо обошлись с тобой. Им было велено как можно быстрее привести тебя сюда. – Обернувшись к гладиаторам, Мессалина бросила: – Если вы без необходимости ранили его, я велю переломать вам все кости. – Тут же она с тем же наигранным дружелюбием обратилась к Вителлию: – Они ранили тебя?
– Ничего страшного, – поспешил ответить Вителлий.
Отпустив гладиаторов, Мессалина взяла в руки бич, лежавший рядом с серебряным зеркалом на туалетном столике. Вителлий испуганно отшатнулся. Мессалина взмахнула бичом и ударила по свисавшей на цепи с потолка бронзовой, судя по цвету, трубке толщиной в человеческую руку. Бич обвился вокруг трубки, заставив ее издать пронзительный, похожий на вой звук. Это был общий сигнал для вызова прислуги. Через пару секунд полдюжины рабынь безмолвно выстроились перед Мессалиной: две банщицы, две рабыни, занимавшиеся прическами, париками и косметикой, и две рабыни a veste, ответственные за одежду и обувь.
– Вителлий – наш гость, – сказала Мессалина. – Выкупайте его, умастите благовониями и уложите в моем покое.
Схватив за руки не успевшего даже слово промолвить Вителлия, девушки вывели его из комнаты. Миновав перистиль, они отвели его в расположенный по другую сторону бальнеум, или, иначе говоря, баню.
Помещение это состояло из трех комнат. Первая и самая большая из них именовалась фригидарием и имела форму квадрата. Над встроенным в мраморный пол бассейном высился выдержанный в бирюзовых тонах свод, а вдоль стен были установлены скамьи из белоснежного мрамора. Бассейном этим супруга императора пользовалась лишь для того, чтобы снять напряжение и расслабиться. Для раздевания, приведения себя в порядок, ухода за телом и массажа служила расположенная слева комната поменьше, и уже за нею следовало само банное помещение, называвшееся кальдарием. Ванна, изготовленная из цельного куска почти прозрачного алебастра, стояла в стенной нише, куда проникали сверху узкие лучи дневного света. Все в этой комнате было окрашено в желтый, золотистый и голубой цвета, а мозаика на стене изображала рождающуюся из морской пены Афродиту.
Сбросив с себя одежду, рабыни почти силой отвели Вителлия в служившую для раздевания комнату и заставили улечься на покрытое белым полотном ложе. Пока они снимали с него одежду и обувь, Вителлий разглядывал яркую настенную роспись, изображавшую сцену, когда пастух Актеон застал врасплох Диану, купавшуюся со своими нимфами, и разгневанная богиня превратила его в оленя.
Раздетый донага Вителлий вошел в кальдарий, подогреваемый снизу кирпичный пол которого дышал приятным теплом. Из золотой трубки, изогнутой в форме шеи лебедя, в ванну била струя горячей воды, над которой подымалось облако пара. Одна из рабынь приставила к стенке ванны маленькую лестницу, и Вителлий, взойдя по ней, погрузился в воду. Постепенно он начал испытывать удовольствие, позволяя обнаженным рабыням ухаживать за собой, хотя все еще толком не понимал, что же, собственно говоря, с ним происходит.
В ванне Вителлию купаться не приходилось еще ни разу, а потому, когда рабыни подали ему пемзу для оттирания пяток и порошок из тертого рога для чистки зубов, он понятия не имел, что со всем этим делать. Девушки со смехом объяснили ему, как пользоваться этими предметами. После того как купание подошло к концу и на голову Вителлия было вылито несчетное количество ведер воды, его вновь отвели в комнату для раздевания. Там волосы его высушили горячими платками, умастили тело ароматными маслами, а затем одели в белую тунику и новые сандалии. После этого шесть рабынь проводили его через уже погрузившийся в темноту перистиль к покоям госпожи, вход в которые был закрыт тяжелой завесой из красного бархата. Одна из девушек отодвинула завесу. Вителлий вошел, и завеса сомкнулась вновь.
– Подойди ближе, красавец, – сказала Мессалина, лежавшая на монументальном ложе в самом центре комнаты, освещенной красноватым огоньком масляной лампы. – Подойди ближе и не пытайся убежать и на этот раз. Стража предупреждена и не выпустит тебя из дома.
О бегстве Вителлий сейчас даже и не помышлял. Он хорошо понимал, что это было бы бесполезно. Да и толкнувший его на попытку к бегству порыв давно уже улетучился. Вителлий сказал себе, что встреча с супругой императора была, видимо, предназначена ему Фортуной. Он, лудильщик из глухой провинции, стоит у ложа Мессалины! Сама мысль об этом грозила лишить его здравого рассудка.
На Мессалине сейчас не было ничего, кроме алого подобия корсета, который был на ней, когда гладиаторы привели Вителлия. Облокотившись на целую гору подушек, она потягивалась всем своим прекрасным телом, мурлыча словно кошка. Ее темные волосы были уложены в локоны толщиною с палец, казавшиеся звездными лучами, окружавшими голову. Рабыня, занимавшаяся прическами Мессалины, была настоящей мастерицей. Развращенные патрицианки и просто богатые горожанки старались копировать эти прически, считая их чрезвычайно уродливыми, дерзкими и современными.
– Сними с меня обувь! – сказала Мессалина, чтобы заставить все еще стоявшего у входа юношу приблизиться к ложу, и вытянула левую ногу. Вителлий подошел. Чтобы развязать позолоченные ремешки сандалий Мессалины, ему не оставалось ничего иного, кроме как встать на колени рядом с ложем.
– Надеюсь, ты сознаешь, какая тебе оказана честь, – сказала Мессалина возившемуся с ремешками Вителлию. – Один твой тезка – только он лет на двадцать старше тебя – предлагал все свое состояние за разрешение снять с меня обувь. От состояния я отказалась, но сандалию свою ему подарила. – Она расхохоталась. – Он носит ее теперь под тогой в качестве амулета и час от часу даже целует.
Вителлий засмеялся.
– Не веришь? – спросила Мессалина. – Тем не менее это правда. Речь идет о бывшем консуле и правителе Сирии Люции Вителлии. Когда я отказала ему в своей благосклонности, он припал к груди какой-то вольноотпущенницы. Это я как раз вполне могу понять, но вот то, что он пьет ее слюни, смешанные с медом – это будто бы помогает ему против ангины, – я нахожу отвратительным. Но таков уж Рим.
Вителлий с отвращением отвернулся. Мессалина схватила юношу за запястье и сунула его руку между своими сомкнутыми бедрами.
– Не надо считать, что Рим отвратителен. В нем также очень много хорошего. – Мессалина выпрямилась и левой рукой прижала голову Вителлия к своей груди. – Очень много хорошего, – повторила она.
Едва не теряя сознания, Вителлий старался как-то овладеть ситуацией. Охотнее всего он ущипнул бы себя за ухо, чтобы убедиться, что все это не сон. Он чувствовал под своими губами трепещущую грудь, ему хотелось коснуться языком соска, но он не осмеливался сделать это, лишь безвольно повинуясь полным ласки движениям женщины – никем иным в эту минуту Мессалина не была.
Ее осторожной попытке стащить с него через голову тунику Вителлий не противился. Напротив, он и сам ощущал жгучее желание избавиться от одежды. Через минуту он, совершенно обнаженный, лежал возле Мессалины.
– Я хочу тебя, – сказала она, до боли сжимая пальцами его бедра. – Я захотела тебя сразу же, как только увидела. Почему ты убежал?
– Госпожа, – тихо ответил Вителлий, – я всего лишь лудильщик из провинции, я никогда еще не был близок с женщиной, и, когда оказалось, что та, кто предложил мне это, – супруга императора, я начисто потерял голову.
– Понимаю и прощаю тебя, – засмеялась Мессалина. – Только… что бы ты стал делать в этом Вавилоне? Есть ли у тебя друзья, у которых ты мог бы поселиться, есть ли у тебя деньги?
– Нет, – ответил Вителлий. – Я совершенно одинок и предоставлен самому себе. В моем кошельке шестьдесят сестерциев… вернее, уже меньше, потому что один сестерций я отдал гаруспику.
– И что же сказал тебе этот гадальщик по потрохам?
– Сказал, что рука одной женщины спасет меня от почти верной смерти. А в остальном обещал, что меня ждет яркая, полная событий жизнь.
– И ты веришь в болтовню этого нищего прорицателя?
– Не больше и не меньше, чем в загадочные проделки Фортуны.
– Мне нравятся твои слова, – произнесла Мессалина. – Рим полон святилищ Фортуны, но приходят в них только бедняки, молящие об улучшении своей доли. Когда дела идут и без того хорошо, о таких вещах не заботятся. Надежда на удачу – удел бедняков.
Вителлий засмеялся:
– Я принадлежу к числу бедняков, так что мне приходится добиваться благосклонности Фортуны.
Вскочив с ложа, Мессалина схватила стоявшую на столике позолоченную вазу, изображавшую рог изобилия и наполненную яблоками и гроздьями винограда. Вытряхнув фрукты на стол, она вновь запрыгнула на ложе, сорвала с себя корсет и опустилась, обнаженная и соблазнительная, на колени перед Вителлием. Прижимая левой рукой рог изобилия, она театрально произнесла:
– Я Фортуна, богиня счастья, удачи и благоприятного случая. Вителлий из Бононии, что нужно тебе для счастья?
Вителлию, поначалу с недоумением наблюдавшему за этой сценой, оставалось только засмеяться и подыграть.
– Прекрасная Фортуна, я беден. Для счастья мне не хватает занятия, которое позволило бы зарабатывать на жизнь.
– Да будет так! – опустив руку в рог изобилия, произнесла Мессалина. – Я дам тебе такое занятие! И я не шучу. Я уже поговорила с Сульпицием Руфусом. Он готов принять тебя в свою школу гладиаторов. Ты свободный человек, а не раб, так что ежемесячно будешь получать по десять сестерциев. Первая победа принесет тебе сто сестерциев, вторая – двести…