- Ладно, сам поясню, - согласился Алексеев. - Вакуев у нас из мертвых воскрес. Расстреливали его белые вместе с другими девятью коммунистами. Близко тут, за прудом. А зарыли неглубоко, присыпали мерзлой землей пополам со снегом. Осип ночью выкарабкался.
- Ажник потемнел, - сказали в толпе. - Как обгорелый с того света вернулся.
- Спасибо добрым людям, укрыли меня, выходили, - Вакуев снова развел руками и отступил от стола.
Между тем Алексеев, подавшись вперед, искал кого-то глазами и при этом говорил негромко, вроде бы самому себе:
- Кто у нас самым веселым парнем на руднике был? Кто плясал лучше всех? Да и мужиком стал - ни одного праздника без него. И на гармошке, и песни начать... У нас разве кто-нибудь Юханова не знает? Все знают? А теперь? Чего машешь? Ну, не выходи, ладно. - И громче: - Троих детей он потерял, Климент Ефремович, жену и мать-старуху. Штыками их кололи контрразведчики, когда допрашивали, где большевик Юханов со своими товарищами. А те и не знали... Всех пятерых так и уложили рядком посреди горницы. Юханов у нас не то что улыбаться - говорить перестал, от него слова теперь не добьешься. Тридцать лет мужику, а он седой весь, как древний старик.
Алексеев вздохнул. Тишина была такая, что во всем доме услышали: на лестнице возле двери всхлипнула баба,
- Не надо больше. Все нам понятно, - негромко сказал Ворошилов и посмотрел на Буденного.
- Хватит, - согласился тот. - Составляйте список.
- Список на столе, - указал Алексеев.
- Тогда так: завтра в девять утра сюда прибудет начальник штаба дивизии.
- И начальник политотдела, - вставил Ворошилов,
- Начальник штаба вместе с начальником политотдела, - подтвердил Буденный, покосившись на Климента Ефремовича. - Чтобы все были готовы. Одевайтесь теплее. Оружие дадим, а с обмундированием у нас плохо. Своего нет, за счет белых... А пока прощевайте, дорогие товарищи. В боях встретимся!
Алексеев проводил их до крыльца.
Лишь поздно вечером приехали Ворошилов и Буденный в село, где размещался штаб Конной армии. Следовало бы погреться с дороги, перекусить, но за день скопилось столько нерешенных вопросов, что сперва взялись за них. Слушая доклады штабистов, Буденный недовольно морщился, похлопывал ладонью по эфесу шашки. Продвижение войск было небольшое, на правом фланге белые вообще остановили конников.
- Одиннадцатую кавдивизию надо было ввести туда из резерва. Отдохнула одиннадцатая.
- Искали вас, армейский резерв в вашем непосредственном подчинении.
- А бронепоезда? Почему не двинули бронепоезда?
- Они выполняют ваше вчерашнее распоряжение.
- Ваше, ваше! - вспылил было Семен Михайлович, но, поймав осуждающий взгляд Ворошилова, немного сбавил тон: - Ладно, готовьте на завтра приказ, подпишу.
На квартире, споласкивая руки под умывальником, Буденный отвел наконец душу:
- Мозгами шевелить не хотят или ответственности боятся, черти недопеченные. Им бы только донесения собирать да телефон слухать!
- Они правильно поступили, - возразил Климент Ефремович. - Они обязаны приказ выполнять. А самодеятельности у нас в дивизиях и полках до сих пор предостаточно. Хоть в штабе порядок навели. Никто не имел права отменять твои указания.
- Не разорваться же мне!
- Кто велит разрываться? Не позволим и не допустим, ты партии целиком нужен, - усмехнулся Ворошилов. - Людям больше доверять надо, предоставить им широкие нрава, тогда и спрашивать с них. А за тобой общее руководство, оперативные замыслы, организация боевых действий. Тебе и без мелких забот дела хватит... Все дырки своими пальцами не заткнешь, везде сам не поспеешь. Тем более что новую дивизию создавать начинаем, хлопот прибавится. А ты против того, чтобы управление формирования у нас было. Все сам хочешь...
- Я - против? - хитровато прищурился Буденный. - Разве я возражал в полный голос?
- Напрямую будто и не возражал...
- Ни прямо, ни криво... Допытывался, как и что, - это факт. Щаденко-то согласен?
- Вполне.
- Ну и я тоже, - вздохнул Семен Михайлович. - Так даже солидней: не отдел, а целое управление. Я уж с него стребую, - сжал он кулак.
- Требуй, о том и речь, - устало произнес Климент Ефремович. После напряженного дня у него все-таки разболелась голова, хотелось спать.
- Решено! - утвердил Буденный.
А Климент Ефремович, расстегивая ремни, подумал, что продвинулся нынче еще на один шаг в своей работе, хлопотливой, требующей полной самоотдачи и почти незаметной со стороны.
4
Присланное в эскадрон пополнение Микола Башибузенко принимал самолично. Сидел, подбоченясь, на высоком диковатом жеребце, такой яркий и живописный, что кое-кто из новичков рот разинул, глядючи на его красные шаровары, усы до ушей, сверкающие сапожищи с громоздкими шпорами. Микола не спешил, повертываясь и так и этак, давая полюбоваться собой, и сам из-под чуба разглядывал прибывших. Было их человек тридцать, по большей части в рабочих кожушках да пальтишках. Выделялись несколько человек в старых шинелях и трое пареньков в добротном обмундировании с не нашим светло-зеленым оттенком.
Башибузенко ткнул рукояткой нагайки:
- Ты кто?
- Так что мобилизованный! - бойко ответил парень.
- Кем?
- Сперьва вроде казаками, потом вроде Деникиным, а теперича к вам сиганул,
- Сам?
- Ага.
- В боях был?
- Не, в хозяйственном взводе.
- Калмыков! - повернулся Башибузенко. - Пущай пока при кухне картошку чистит. За месяц сделай из него вполне сознательного кавалериста.
- Сполним! - сказал Иван Ванькович.
А Микола - к следующему:
- Ты кто?
- Сазонов, шахтер.
- Чего умеешь? Рубить, стрелять?
- Не довелось... А вот коногоном работал.
- В коноводы, - определил Башибузенко. - Пантелеймонов, забирай.
И опять:
- Ты?
- Слесарь.
- Га! - Микола вскинул к затылку руку с нагайкой: ременная плеть извивалась на плече, как змея. - Ну куды я тебя приставлю, мил человек?
- К пулемету, - негромко подсказал сзади Леонов.
- Во, слышал, чего комиссар гутарит? В пулеметчики, к железу. Осилишь?
- Дело знакомое.
- Черемошин, принимай себе на подмогу... Ну, а ты, рядом, ты кто?
- Шахтер, доброволец.
- В армии служил?
- Не довелось.
- Следующий!
- Я с почты.
- Стрелять обучен? В седле держишься?
- Простите, не довелось.
- Тьфу! - у Бангибузенко не только лицо, но и шея налилась кровью. Кого же это прислали к нему в боевой эскадрон! Гневом горели глаза под смоляным чубом, сейчас взорвется бранью, взмахнет нагайкой...
Леснов двинул вперед Стервеца, коленом прижал ногу Миколы:
- Давай я поговорю.
- Га? - не понял тот.
- Поговорю с людьми, а ты закури, передохни малость.
Башибузенко не сразу, но все же вник в смысл. Исчез бешеный блеск в глазах. Скрутил козью ножку. Подумавши, произнес:
- Негоже мне в сторонке дым пущать. Я командир, с каждым сам перемолвить должен.
И опять к прибывшим:
- Ты кто?
- Стрелочник.
- Чего еще?
- Стрелочник с железной дороги.
Леснов (откуда только узнал?) добавил свое слово:
- Этот товарищ участвовал в восстании у белых в тылу.
- Во второй взвод. Дальше.
- Шахтер, не служил.
- Следующий?
- Сцепщик, не служил.
Башибузенко хмыкнул и вдруг, сообразив что-то, повеселел, посветлел лицом:
- Ну, добре, - тоном, не обещавшим ничего хорошего, произнес он. - Слушай мою команду. Кто из казаков, из крестьян, кто на коне ездит, коня обихаживать может - пять шагов вперед!
На удивление Леснова из строя вышло довольно много - человек десять. Башибузенко без расспросов велел Калмыкову и Сичкарю взять их в свои взводы и продолжал:
- Кто служил в армии, хоть в царской, хоть в белой, хоть в нашей, - пять шагов вперед!
Вышли еще трое.
- Та-а-ак! - удовлетворенно протянул Башибузенко. - Кто пулеметом владеть может или кузнечному делу обучен?
Еще двое.
В строю осталось меньше половины людей, по виду рабочие, немолодые.
- А вы, - голос Миколы звучал все громче, все веселей. - Нале-во! В полковой обоз шагом марш!
И засмеялся, очень даже довольный собой. Когда отъехали в сторону, Леонов сказал ему:
- Людей-то зачем обижаешь? Они со всей душой шли, от белых страдали.
- А меня не обидели? Брюхолазов прислали, из которых песок сыпется.
- Добровольцы, народ надежный.
- Вот и пущай соображают в штабе, куда посылать таких надежных. В трофейную команду или в караульную роту. А мне казаки нужны. Плетюганов бы всыпал тому, кто не по назначению людей гоняет. А ты на меня взъелся...
- Обжились бы у нас, обучились.
- Га! Завтра с утра бой. И полягут они за милую душу в первой атаке без всякого обучения. И не верю я, Роман, что из этих подземных кротов-шахтеров на старости лет могут форменные кавалеристы получиться. Совсем другая закваска. Им камень долбить, нам по степям летать.
- Закваска у них как раз самая крепкая, революционная.
- Ну и лады, пущай в пехоте траншеи роют, им привычнее. И не переживай ты за них, комиссар.
- Говорю: обидно людям. Давай впредь так - будем вызывать по одному и беседовать с каждым, чтобы не перед всем строем.
- Можно и по одному.
- С твоего согласия, Микола, я двух шахтеров все же верну. Под свою ответственность.
- Знакомые, что ли? Сказал бы сразу.
- Члены партии.
- Ишь ты?! - прищурился Башибузенко. - С моего согласия, значит?
- Да, - ответил Роман, выдержав испытующий взгляд Миколы. - Потому что мы с тобой для одного дела стараемся.
5
Климента Ефремовича захватил общий азарт. Он всегда очень чутко воспринимал настроение людей, а уж сегодня тем более. Стосковался по физической работе, по привычной тяжести металла. Даже ночами чудился ему во сне ровный гул машин, словно бы наяву ощущал он неповторимый, волнующий запах нагревшейся смазки. Вывести на шахту весь поселок - это была его идея и местного большевика Алексеева.
Ворошилов прикинул так: шахта эта пострадала меньше других. Крепежный лес сохранился. Надо лишь расчистить завал у входа, отремонтировать вагонетки. Чахоточный очкастый Алексеев, такой худой и болезненный что и глядеть-то на него нельзя без душевной боли, был одним из тех людей, которые не щадят себя. Сразу поддержал Ворошилова.
Вместе с ним подготовил Климент Ефремович воззвание к населению от комитета большевиков и от бойцов Красной Армии, Даешь уголь, дорогие товарищи для усиления нашей республики, для быстрого освобождения всего Донбасса, для полной победы над лютым врагом! Все, кто может, - на шахту!
И пришли люди. К семи утра, как было предложено. Явились целыми семьями. Женщины, подростки, даже детишки. Ветхие старики и те выбрались из домов, приковыляли к шахте, одевшись словно на праздник.
Дело нашлось каждому. Ворошилов сперва расставлял вместе с Алексеевым людей по местам, но вскоре махнул рукой: сам управится - местный товарищ, а ему лучше повозиться с железом, с вагонетками возле кузни. Скинул бекешу, принялся "разоружать" поврежденную вагонетку, чтобы пустить снятые детали на ремонт остальных. Увлекся, ворочал за двоих. А тут еще слесари рядом подначивали: "Эй, Клим, чего молотком тюкаешь, зубилом руби!.." - "Да он забыл, каким концом надо!" Шутки шутками, но от напряженной физической работы он все же отвык: вот уже и руки ломит, и плечи отяжелели. А ведь раньше, бывало, по десять часов в цехе, почти без передышки...
Хоть и нарастала, усиливалась усталость, хорошее настроение не покидало его. Было чему радоваться.
Не сегодня, так завтра, когда расчистят взорванный вход в подземелье, повезет эта вагонетка, отремонтированная его руками, в забой крепежный лес, а оттуда вернется доверху нагруженная черным, тускло поблескивающим углем.
Пусть немного, пусть какие-то сотни пудов будет давать первое время эта шахта. Но ведь важно начать, чтобы люди поверили в успех. А темпы возрастут. И не одна же такая шахта. Вот Алексеев собирается со своими активистами в соседний поселок. И Конная армия не в стороне. Ефим Щаденко тоже ездит сейчас по шахтам, по железнодорожным депо, поднимает народ.
Добиться бы, чтобы каждый день отправлял Донбасс пролетарским центрам эшелон угля. Какое это великое подспорье оружейникам Тулы, ткачам Иваново-Вознесенска, заводам Москвы, Петрограда! Сколько бы задымило фабричных труб, сколько людей согрелось бы возле огня!
На последнем расширенном заседании Реввоенсовета, когда речь шла как раз о создании органов Советской власти в освобожденных районах, о восстановлении шахт, рудников и заводов, некоторые товарищи заявили: не наше, мол, это дело, только отвлекает от главной цели.
"Все заботы, которые на пользу республике, - наши заботы, - сказал в ответ Ворошилов. - Каждый эшелон угля - тоже удар по врагу, тоже выигранный бой. Это раз. А второе: как жить нашей опоре, нашему рабочему классу, если заводы и шахты стоят? Как рабочий будет свою кровную власть поддерживать? А семью ему кормить надо?.. Рабочие, когда они в коллективе на своем предприятии, - это надежная опора. А когда по домам рассеяны - какая у них сила? Так что очень даже в интересах наступающей армии иметь за собой крепкий тыл. И помощь он даст, и назад нам не придется оглядываться".
Увлеченный своими мыслями, Климент Ефремович стукнул молотком по большому пальцу. Охнул бы, да гордость не позволила.
Искоса посмотрел вправо, влево. "Кажется, не заметили", - подумал Ворошилов, прикладывая к пальцу снег.
- Ну, братцы, и врезал же я себе! - как можно веселее произнес он. - Больше, чем от беляков пострадал!
И по дружному хохоту, раздавшемуся в ответ, понял: конечно, все они видели и по достоинству оценили его терпение и его шутку.
Глава шестая
1
Хороший подарок к новому, 1920 году получила молодая республика: Первая Конная армия полностью освободила Донецкий бассейн. Остатки белых войск откатывались на Таганрог и Ростов, буденновцы теснили противника, не позволяя ему закрепиться на промежуточных рубежах. Действовали главным образом сильные передовые отряды. Основная масса красной кавалерии двигалась на юг и юго-восток в колоннах, короткими переходами, давая по возможности отдых людям и лошадям, пополняя запасы продовольствия и фуража.
С утра 1 января Ворошилов и Буденный намеревались выехать в головные части, а накануне Екатерина Давыдовна затеяла небольшой праздник. У себя в агитпоезде, в котором размещались редакция газеты, партийный секретариат и экспедиция политотдела, она накрыла чистой скатертью столик в купе. Цветы в вазе хоть и бумажные, но очень искусно сделанные. Вместе с Васкунаш Акопян, тоже служившей в политотделе, приготовила крепкий чай,
Семен Михайлович явился в новом кителе, подстриженный, чопорный. Непривычно ему было в тесном чистеньком помещении, тем более рядом со смуглой, бойкой, острой на язык Васкунаш. Старался поменьше двигаться, чтобы не зацепить, не свалить что-нибудь, не разбить посуду. И голос свой командирский сдерживал. Климент Ефремович посмеивался про себя: до чего же скромник, До чего же паинька. Только усы приглаживает да степенно поддерживает разговор.
К сожалению, и по две чашки не успели выпить, как постучался дежурный боец, сказал Екатерине Давыдовне, что прибыли люди, вызванные из полков. Женщины поднялись, извинились, взяли шинели.
- Мы минут на двадцать.
- Да в чем дело-то? - огорчился Климент Ефремович.
- Газету новогоднюю надо распределить, агитматериалы.
- Без вас справятся.
- Сегодня мы обязательно сами должны, - весело переглянулись женщины. - Походные буквари готовы, проинструктировать нужно товарищей.
- Что еще за буквари? - спросил Ворошилов.
- Узнаешь потом, - кивнула ему жена, закрывая дверь.
Огорченный Семен Михайлович достал из кармана жестяную коробку с махоркой, спросил нерешительно:
- Можно курить-то?
- Кури, что с тобой поделаешь. Только дым в коридор пускай.
- А молодцы женщины, Клим Ефремович, ей-богу! Эка удумали - в боевых полках по букварю обучать.
- Я тебе про французский язык не рассказывал? - засмеялся Ворошилов.
- Нет, не упоминал.
- Представляешь, в ссылке мы с ней. Север, леса, глушь. Но, разумеется, нашлись среди ссыльных очень образованные товарищи, книги имелись. Время зря не теряли. Я марксистскую литературу осваивал, художественной читал много. В общем подковался на все четыре, как наши конники говорят. А Екатерине мало. Привязалась ко мне: давай французским языком заниматься. "Для чего?" - спрашиваю. А она: "Революционер должен быть всесторонне развит и образован, с пролетариями разных стран общаться без затруднений".
- Очень даже в точку, - одобрил, Буденный. - и получилось у вас?
- Настояла.
- Значит, ты, Клим Ефремович, полностью готовый для мировой революции, так я понимаю?
- Готовый иди не готовый, чем это измеришь? Одно знаю твердо: ради освобождения всего мирового пролетариата я ни сил, ни жизни своей не пожалел бы.
- Оно, конечно. С твоей грамотностью в далекую даль заглядывать можно. А у меня башка другим забита. Как нам, к примеру, ловчей белых обойти и Ростов занять? Склады там богатейшие, боеприпасами бы подразжиться...
- Давай, Семен Михайлович, хоть на один сегодняшний вечер забудем про все заботы. Отдохнем, усталость с плеч скинем, утром опять за дело. Потолкуем душевно. Когда еще выпадет такой случай...
- Разве что после Ростова, - согласился Буденный. - Но если уж про будущие прикидки речь пошла, то открою тебе, Клим Ефремович, одно большое свое беспокойство. Вижу, хорошо ты к копям относишься, и они это чувствуют! Старые казаки знаешь как говорили: каков хозяин, таков и конь, - усмехнулся Семей Михайлович. - Ты какую породу-то больше всего уважаешь?
- Не на породу смотрю, на достоинство.
- А я к дончакам очень даже привержен. Вот уже полтораста лет они по степям нашим пасутся. Специально собирали самых хороших в особые косяки для улучшения казачьих коней. Скрещивали местных лошадей монгольского корня с туркменскими, с арабскими, с карабахскими. Даже с чистокровками. В походах, на праздничных скачках отбирали самых выносливых, самых резвых. Тебе табуны дончаков приходилось видеть?
- Любовался.
- Оно и верно, что любовался, - подобрело лицо Буденного. - Не наглядишься. Лошади все золотисто-рыжие, с черной гривой, одна в одну. Иной раз с белой пролысиной или в белых чулках.
- Однотипность поразительная, - согласился Климент Ефремович.
- Для строя, для порядка. Самая военная порода. До четырнадцатого года дончаки составляли больше половины конского поголовья всей русской армии, во как! - в голосе Семена Михайловича звучала гордость. - На короткой дистанции по резвости дончак, может, и уступает чистокровке, зато по выносливости, по неприхотливости кто с дончаком сравнится? По морозу, по сугробам идет, не выдыхаясь. От препятствий не шарахается, стрельбы-грохота не боится!
- Ну, расхвалил до небес! - пошутил Ворошилов.