Пока заседали фракции, Михаил Иванович связался по телефону со Смольным и предупредил, что дума намерена идти ко дворцу.
Наконец гласные снова собрались в зале и началось поименное голосование. Председатель называл фамилию - депутат поднимался и отвечал:
- Иду умирать с Временным правительством! Процедура была торжественной. Один за другим вставали эсеры, кадеты, меньшевики, произносили кто громко, кто еле слышно, кто со слезой в голосе:
- Да... Иду умирать...
Михаилу Ивановичу смешно и досадно было видеть эту трагикомедию. Никто думцев убивать не собирается, а они эка вон раскудахтались! Фарисействуют граждане гласные, упиваются своей самоотверженностью, находясь в безопасном месте. Если бы им действительно грозила смерть, перестали бы сценки разыгрывать... Какие герои, скажите на милость: если помирать собрались, то зачем же служители готовят каждому в дорогу сумку со свежим хлебом и колбасой? Вот ведь артисты, любой исторический момент способны в спектакль превратить!
- Калинин! - председатель назвал его фамилию.
- Нет! - громко произнес Михаил Иванович. - Идите выручать свое правительство, а мы пойдем приветствовать Петроградский Совет от революционной части думы!
Гневные крики он пропустил мимо ушей.
Думцы спешили получить сумки с хлебом и колбасой, одевались и выходили во двор. Там ожидало их подкрепление - меньшевики, правые эсеры и бундовцы, покинувшие Всероссийский съезд Советов, чтобы вместе с думой "спасать правительство".
Всего набралось около четырехсот человек. Люди штатские, немолодые, они долго и неумело строились шеренгами. Было уже за полночь, когда колонна тронулась в путь. Первым, тяжело переваливаясь, шагал грузный Шрейдер. Рядом с ним, подобрав узкую юбку, семенила графиня Панина.
Мануильский спросил:
- Не навредят они? Закроют вход во дворец, начнут митинги...
- Товарищи предупреждены, - ответил Калинин. - Ну, нам тоже пора по своим делам.
Чем дальше колонна уходила от думы, тем медленнее она двигалась. Одно дело - произносить речи в теплом уютном зале, а другое - шлепать среди ночи по улице, освещенной редкими тусклыми фонарями. Холодный сырой ветер вызывал озноб. Колдобины были заполнены грязной водой, у многих думцев сразу промокли ботинки. Пугала стрельба, слышавшаяся все ближе. Некоторые гласные отставали от колонны, исчезали в переулках и проходных дворах.
На перекрестках горели костры, грелись вооруженные солдаты и красногвардейцы. С удивлением смотрели они на нестройные ряды хорошо одетых людей, на их бледные лица.
Около Казанского собора думцы увидели тяжелые орудия на тракторной тяге. Массивные стволы были направлены в сторону Зимнего. Артиллеристы балагурили возле ящиков с огромными снарядами. Шрейдер замедлил шаги. Графиня Панина что-то горячо доказывала ему, увлекая вперед.
Вблизи от Дворцовой площади, перегородив Невский проспект, цепью стояли матросы, опершись на винтовки. Стояли, очевидно, уже давно, изрядно промерзли. Они оживились, увидев думцев. Те моряки, которые курили в сторонке, быстро заняли свои места в цепи.
Колонна сжалась и замерла. Графиня Панина попятилась. Рядом с городским головой остался только министр Прокопович.
Несколько минут думцы и моряки стояли молча. Матросы разглядывали незваных гостей, а те переминались встревоженно, не зная, как преодолеть преграду. Шрейдер обратился к матросу, который был ближе к нему:
- Мы идем в Зимний дворец и требуем, чтобы нас пропустили.
Моряк был молод, высок: шея длинная, глаза округлые, пострижен наголо - деревенский парень, недавно надевший бушлат. Слова вальяжного, солидного господина в котелке смутили его.
- Нельзя... Не приказано.
- Здесь вся городская дума, а я городской голова. С нами министр. Мы имеем право пройти в Зимний.
- Нельзя, - более решительно ответил матрос.
- Стоп травить, папаша! - поддержал его сосед по цепи, щеголеватый морячок, бескозырка которого чудом держалась на шевелюре. - Отчаливай, пока штиль!
Третий, широкоплечий богатырь, пробасил добродушно:
- Приказ Военно-революционного комитета.
- Но мы настаиваем...
- Обращайтесь в Военно-революционный комитет.
Гласные придвинулись к цепи, убеждали, просили:
- Во дворце избранники народа... Ваши избранники...
- Не надо кровопролития!
- Мы предлагаем переговоры, предлагаем перемирие - это ли не разумно?
В ответ слышалось:
- Своих избранников мы знаем!
- Эй, Федя, бабу задержи - под рукой проскочит!
- Полный назад, говорю!
- Стреляйте! - истошно крикнул кто-то из думцев. - Стреляйте в меня! Мы все равно пройдем!
- Нет! - раздался громкий голос, сразу привлекший общее внимание. - К Зимнему вы не пройдете. Безусловно!
- Но мы требуем!
С тротуара на середину проспекта вышел коренастый человек в кожаной куртке с широким поясом, в кожаной кепке.
- Вам объяснили: есть приказ Военно-революционного комитета. И никаких разговоров!
Он наклонился, прикуривая. Спичка осветила рябое лицо. Матрос-богатырь шагнул вперед, будто заслоняя этого, в кожанке. Пробасил:
- Ступайте домой, граждане хорошие. Да поживее!
7
За день министр Никитин очень устал, переволновался, охрип от телефонных разговоров. До полуночи не спадало нервное напряжение. Но потом стало спокойнее. Прекратилась пальба из пушек, реже трещали винтовочные выстрелы. Во дворце снова зажегся свет. И хотя Зимний находился в блокаде, хотя часть юнкеров покинула его, большевики все же не пошли на штурм. Уж не Шрейдеру ли с думцами удалось задержать их? Во всяком случае, теперь можно считать, что ночь выиграна.
Никитину хотелось посоветоваться с коллегами, поделиться своими мыслями, но министры были настолько подавлены и растерянны, что у него быстро пропала охота говорить с ними. Адмирал Вердеревский прохаживался по комнате, словно совершал вечерний моцион по палубе от борта к борту. Генерал Маниковский подремывал, развалившись в кресле и подставив под ноги стул. Из-за полуоткрытой двери слышались голоса Кишкина и Маслова.
Никитин чертыхнулся и пошел в пустовавший кабинет Керенского. Рослый юнкер с туповатым лицом старательно вытянулся при виде министра. "Надежный, пост не покинет", - подумал Никитин.
В комнате, смежной с кабинетом, он плюхнулся на мягкий диван, издававший почему-то запах женских духов. Это было неприятно, однако встать Никитин не смог, одолела усталость. Щека словно приросла к шершавому диванному валику.
Он спал в комнате, отделенной от внешнего мира толстыми стенами, и не слышал той напряженной тишины, которая воцарилась на Дворцовой площади после часа ночи. Осаждавшие перестали стрелять. Прекратилось всякое движение. Внезапная тишина была настолько грозной, что юнкера, защищавшие Главный вход, испугались ее больше пальбы, покинули дровяные баррикады на площади и укрылись во дворце.
Прошло десять, пятнадцать минут, и вдруг громко прозвучал одиночный выстрел из винтовки. Тысячеголосый гул раскатился окрест. Масса вооруженных людей хлынула к Зимнему.
У входа - стремительный водоворот. Сюда, как в узкое горло, стекались потоки штурмующих. Кто-то кричал, притиснутый к стене, кого-то вынесло вверх. А те, кто пробился в здание, уже бежали по широким лестницам, по длинным коридорам, путаясь в многочисленных залах и переходах.
Представитель Военно-революционного комитета, первым ворвавшийся в дворцовую комендатуру, заявил коменданту, полковнику Ананьеву, что сопротивление бесполезно, потребовал немедленной капитуляции.
Полковник отдал приказ защитникам Зимнего сложить оружие.
Тяжкий нарастающий гул человеческой лавины, растекавшейся по дворцу, докатился и до слуха Никитина. Ему снилось, что находится он в бушующем море. Ветер гонит высокие волны, они поднимают Никитина на гребень, потом опадают...
Резкий голос в кабинете Керенского заставил Никитина вскочить.
- Борисенко, иди сдаваться! - испуганно командовал кто-то. - Скорей! Наши сдались!
Министр бросился в кабинет - юнкера там уже не было. Никитин выскочил в коридор и сразу попятился: к нему бежал солдат без шапки, в длинной шинели. Следом - краснолицые, разгоряченные матросы с винтовками.
Солдат остановился возле Никитина, палец его как ствол револьвера, твердо уперся в грудь:
- Вы кто?
- Министр внутренних дел, почт...
- Где правительство?
- По коридору, через зал и налево.
- Вперед!
- Товарищ Чудновский, а с этим как? - крикнул моряк.
- Взять! - на бегу бросил солдат.
Никитин не сразу понял, что последнее слово относится непосредственно к нему. Чья-то жесткая рука сдавила его плечо. Спорить и возражать было бессмысленно. Никитин послушно прижался спиной к стене, пропуская мимо себя солдат и матросов.
8
Комиссар Евсеев поднялся с моряками по мраморной лестнице и присоединился к отряду, который вели представители Военно-революционного комитета Чудновский и Антонов-Овсеенко. Людей было много. В отряд вливались солдаты и красногвардейцы, появлявшиеся из боковых коридоров, но часть бойцов постепенно отставала: они обыскивали комнаты, взламывая и дробя прикладами запертые двери.
Чудновский шагал стремительно. Невысокий Антонов-Овсеенко с трудом поспевал за ним, придерживая очки. Пальто расстегнуто, широкополая шляпа сдвинута на затылок, а все равно жарко.
Возле Евсеева по-прежнему были Федя Демидочкин и Григорий Орехов.
Иван Евсеевич тревожно думал: что, если юнкера дадут залп или ударят из пулемета по густой толпе, стиснутой стенами коридора!? Не свернешь, не укроешься! Но юнкера не стреляли. Под ногами перекатывались брошенные ими патроны, хрустели пустые обоймы.
Движение отряда замедлилось. Впереди, в небольшом зале, человек десять перепуганных юнкеров, сомкнувшись полукольцом, выставили штыки и пятились к высокой двери.
- Бросьте оружие! - крикнул Антонов-Овсеенко.
- Здесь правительство! - ответил юнкер.
- А здесь революция! - пробасил Григорий Орехов и вырвал винтовку из рук юнкера. Второго обезоружил Федор.
Высокая дверь распахнулась, все устремились в нее. Следуя за Антоновым-Овсеенко, моряки вбежали в душную комнату, увидели бледные, растерянные лица.
- Это что? Это правительство?! - изумился Федор Демидочкин.
Повинуясь команде Чудновского, матросы и красногвардейцы стали вдоль стен комнаты. Антонов-Овсеенко непослушными пальцами застегнул пуговицы пальто. Перевел дыхание и произнес громко:
- Именем Военно-революционного комитета объявляю вас арестованными!
Министры медленно поднялись с кресел.
- Мы подчиняемся насилию, - пожал плечами Коновалов.
- Где Керенский?
- Еще вчера уехал на фронт.
- Сбежал?!
Ропот, возникший за спиной Антонова-Овсеенко, выплеснулся в коридор, в соседние комнаты, окреп там, усилился.
- Спокойно, товарищи! - поднял руку Антонов-Овсеенко. - Соблюдать революционную законность! Все члены Временного правительства арестованы. Сейчас составим протокол.
Чудновский кивнул Ивану Евсеевичу. Тот в свою очередь сказал несколько слов матросам. Они быстро освободили смежную комнату, стали в дверях.
- Сдайте личное оружие, - приказал бывшим министрам Антонов-Овсеенко. И - связному: - Сообщите товарищу Подвойскому, что правительство взято под охрану. Пусть отправляет самокатчика в Смольный.
- Понятно, - сказал красногвардеец и старательно повернулся через левое плечо.
Между тем Чудновский, привычным движением оправив под ремнем шинель, сел к столу и придвинул лист бумаги. На листе - несколько строк какого-то незаконченного воззвания, а ниже - квадратики и кружочки. Кто-то из бывших министров начертил их, силясь подыскать нужные слова... Усмехнувшись, Чудновский взял другой лист, совершенно чистый, и начал писать, аккуратно выводя буквы: "26 октября в 2 часа 10 минут ночи по постановлению Военно-революционного комитета арестованы..." Дальше последовали фамилии: Кишкин, Коновалов, Маслов, Вердеревский, Никитин. Всего - восемнадцать.
Антонов-Овсеенко вслух прочитал протокол и первым поставил подпись. За ним - Чудновский. Потом к столу начали подходить красногвардейцы, матросы, солдаты. Иван Евсеевич вывел свою фамилию с удовольствием, крупно. Орехов оставил размашистый росчерк. Федя застеснялся, скользнул торопливо пером по бумаге - получилась непонятная закорючка. Отошел покрасневший, но очень довольный: к какому документу руку-то приложил! Сказать в деревне - даже родня не поверит!
Арестованных построили одного за другим. Справа и слева от каждого стали матросы и солдаты с винтовками наперевес. Впереди и сзади - такой же надежный конвой.
Антонов-Овсеенко дал команду, и процессия медленно двинулась по коридорам, по залам, где полно было возбужденных победой людей. Нашлись, конечно, горячие головы. Кто-то бросился на арестованных с кулаками. Его оттеснили.
- Товарищи, не позорьте нашу революцию! - одергивал Иван Евсеевич. А тех, кто не обращал внимания на слова, быстро охлаждал Григорий Орехов, шагавший за своим комиссаром.
Колонна арестованных вышла на площадь, свернула к мосту. Сзади слышались команды:
- По своим частям стройсь!
- Первая рота, становись!
Из Зимнего выбегали участники штурма, разыскивали свои подразделения. В подъездах и возле ворот занимали посты моряки и солдаты Егерского полка, выделенные для охраны дворца.
9
После того как эсеры, меньшевики, бундовцы демонстративно покинули съезд Советов и отправились вместе с думцами "умирать за Временное правительство", в актовом зале Смольного стало свободнее. Для всех делегатов хватало теперь мест на стульях и на скамьях. Лишь несколько фронтовиков сидели в проходе возле стены, подстелив шинели. Один из них принес горячий чайник, и солдаты, устроившись с вокзальным комфортом, слушали ораторов, попивая чаек. На них с завистью поглядывали соседи. Михаил Иванович почувствовал, как подкатывает к горлу голодная тошнота. Со вчерашнего утра во рту не было ни крошки, а уже близится новое утро. Даже перед глазами порой все плывет: покачивается потолок, теряют стройность белые колонны. Это от утомления. Или просто колеблется табачный дым, восходя к большим ярким люстрам?
Надо бы разыскать диван в одной из многочисленных комнат, но можно ли покинуть зал, когда вершатся такие события! Недавно было оглашено донесение Антонова-Овсеенко о том, что бывшие министры Временного правительства доставлены в Петропавловскую крепость и размещены в камерах Трубецкого бастиона. А сейчас на трибуну вышел Анатолий Васильевич Луначарский. Не говорить - читать будет: в руках у него листки, покрытые мелким ленинским почерком.
- "Рабочим, солдатам и крестьянам!" - начал оратор. Его торжественный голос сразу привлек внимание усталых делегатов. Солдат в проходе заторопился допить чай, поперхнулся и закашлялся, прикрывая рот рукавом. На солдата зашикали. Приятель, рослый детина, смаху шлепнул его по спине. Замахнулся еще, но опустил руку под укоризненным взглядом Калинина. Пробормотал угрожающе:
- Тише, черт серый! Луначарский читал громко и внятно:
- "Опираясь на волю громадного большинства рабочих, солдат и крестьян, опираясь на совершившееся в Петрограде победоносное восстание рабочих и гарнизона, съезд берет власть в свои руки..."
Одобрительные возгласы заглушили голос оратора. Солдат неумело и конфузливо хлопнул ладонью о ладонь, звук получился сухой, как доской о доску. Тогда он схватил кружку и с довольной улыбкой заколотил по чайнику.
- Тише, ты! - снова прикрикнул на него сосед. Анатолий Васильевич продолжал:
- "Съезд постановляет: вся власть на местах переходит к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов..." Ровно в пять утра это ленинское обращение было поставлено на голосование. Близилось мгновение, ради которого многие годы вела борьбу партия, ради которого страдали в тюрьмах и ссылках большевики. Михаил Иванович по настроению зала чувствовал, что делегаты одобрят воззвание, и все-таки волнение заставило его встать, вглядеться в лица. Они были разные: и радостные, и суровые, и торжественные. Не было лишь равнодушных. Взметнулся лес рук...
Председатель спросил, кто против.
- Двое, - вытянул шею солдат. - Вон там, которые в углу...
Калинин улыбнулся и подумал: вот и свершилось главное: в России провозглашена Советская власть, хозяином страны стал народ. Раньше Михаилу Ивановичу представлялось, что это событие будет более праздничным, более ярким. Чтобы музыка, веселье, солнце. Но праздники, вероятно, потом. Сперва - дело.
Вместе с чувством глубокого удовлетворения в нем росло беспокойство за будущее. Власть взята - что теперь? В стране разруха, в стране мало хлеба, от моря до моря тянется фронт. Армия распадается, немцы в любой момент могут двинуть на Петроград свои войска.
А враги большевиков разве успокоятся? Их много, начиная от идейных противников до обыкновенных спекулянтов. Пользуясь неразберихой, сменой власти, спекулянты сегодня же взвинтят цены, рабочие не смогут купить самого необходимого. Начинаются холода, а в Лесновском районе, как и во всей столице, мало дров. В городской думе льются бесконечные речи, а позаботиться о самом необходимом Шрейдеру и его компании недосуг.
Кстати, чем заняты сейчас думцы? Какую еще пакость вынашивают? Надо узнать.
Связался по телефону с приемной Шрейдера, назвал себя. Дежурный из фракции эсеров неохотно объяснил: городская дума продолжает заседать, образован "Комитет спасения родины и революции".
- От кого комитет собирается спасать родину и революцию? - поинтересовался Калинин.
Трубка долго безмолвствовала. Потом дежурный произнес ледяным тоном:
- Я не намерен вступать в дискуссию с теми, кто не убеждает, а узурпирует. Как гласного думы могу информировать вас о текущем моменте, и только.
"Дума не пойдет с нами, - Михаил Иванович положил трубку. - В ней две трети эсеров и меньшевиков. Предстоит борьба, но теперь уже с совершенно иных позиций. Раньше мы боролись против власти, а теперь надо устанавливать, укреплять новую власть. Огромная разница!"
Наверно, о том, с чего и как начать новый этап в жизни партии, в жизни страны, размышлял теперь и Владимир Ильич, недавно уехавший из Смольного на квартиру к Бонч-Бруевичу.