Михаил Иванович явственно представил Ленина - стремительного, сосредоточенного, энергичного - и на душе сразу стало спокойнее. Сколько раз партии было трудно, сколько раз складывалось положение, казавшееся многим товарищам безнадежным, но Владимир Ильич всегда находил верный путь.
Мысль о Ленине взбодрила его. Он быстро спустился по лестнице. Выло уже светло. Холод совсем прогнал усталость.
Перед Смольным несколько тракторов, натужно ревя моторами и громко чихая, тянули очень большие пушки. Солдаты-артиллеристы в папахах и длинных шинелях стояли возле крыльца, ожидая, когда орудия поставят на отведенные им места.
Подобных пушек Михаил Иванович раньше не видел. Но особенно тракторы привлекли его внимание. Какая мощь! Пустить бы такую машину с плугом по верхнетроицким полям, сколько людей, сколько лошадей освободилось бы от трудной работы! Впрочем, по крестьянским полям трактор не пойдет, там межа на меже, повернуться негде. Для трактора требуется поле просторное.
- Калиныч?! - услышал он знакомый голос. Повернулся. К нему устремился пожилой человек в черной шляпе, в пальто, с красным бантом на груди. - Доброго тебе утра, Калиныч!
- Сила Семенович, ты?
- Как видишь!
Они обнялись, и Михаил Иванович почувствовал: словно обручем сковало его плечи. Значит, по-прежнему крепок старый путиловец!
- Ты уж не в пушкарях ли, Сила Семенович?
- На съезде Советов тут. Завод послал. А у пушек сын мой, в тяжелом дивизионе трактор водит. Ты его помнить должен.
- Как же, помню. Шустрый мальчонка был, все в сарае на твоем верстачке мастерить пробовал. Ты его токарем собирался определить.
- Токарем и работал. А на службу забрали - дальше пошел. Броневик научился водить, трактор, - в голосе Силы Семеновича звучала гордость.
- Соблюдает, значит, семейное правило?
- Да уж, сам знаешь, у нас испокон веков все по железу...
Это Михаилу Ивановичу было известно. Еще в тысяча восемьсот девяносто шестом году, едва пришел на Путиловский завод, встретился он с Силой Семеновичем Штыревым. Приметный был человек. Вроде бы и невысок, и грудь не очень широкая, а мускулатуру имел стальную. Руку пожмет - вскрикнешь. Одевался всегда хорошо, аккуратно. Держался независимо, знал себе цену.
На заводе в ту пору девять десятых рабочих, если не больше, только привыкали к машинам, к железу, недавно придя из деревни. А Сила Семенович - рабочий потомственный. Его прапрадеды еще в петровские времена в кузнецах состояли, еще при Екатерине славились Штыревы своим мастерством. Передавалось оно из поколения в поколение вместе с именами. Сила и Семен - других в кузнечной династии Штыревых не признавали.
- Семена-то посмотреть хочу, - улыбнулся Михаил Иванович.
- А ты, Калиныч, не забывай, навещай. И на заводе есть о чем потолковать, и дома у нас ты гость желанный.
- Спасибо, обязательно выберусь!
На площади возле Смольного Михаилу Ивановичу попался извозчик. Велел ехать на Выборгское шоссе, устроился на потертом сидении. Очень обрадовала его встреча с Силой Семеновичем и рассказ о Семене. Вот какая поросль поднялась в рабочей семье. Надежный и головастый, видимо, парень. Можно сейчас спокойно отправляться домой, отдохнуть хоть немного. Молодой Семен Силыч со своей грозной пушкой никакого врага к Смольному не подпустит...
Расплатившись с извозчиком, Михаил Иванович позвонил в знакомую дверь. Жена бросилась ему па шею, одновременно и смеясь и всхлипывая:
- Живой, здоровый! Наконец-то! Чего только не передумала! Ночью очень громко стреляли! А я боялась: в тебя, в тебя!
- Мимо, мимо, - засмеялся он, гладя ее волосы. Катя и причесаться успела, и платье надела праздничное, с буфами, которое ему особенно нравилось. Даже воротничок кружевной. Будто только и делала, что готовилась к встрече с мужем, будто совсем не ее забота стоять в очередях, топить печь, стирать, убирать...
- Все уже? - спрашивала она, заглядывая ему в глаза. - Вот так, сразу?
- Представь себе. Практически мы взяли власть бескровно.
- Надолго домой?
- Вечером второе заседание съезда.
- Тебе обязательно? Теперь ведь забот меньше...
- Что ты! - сказал он, засучивая рукава рубашки. - У меня такое сейчас представление, что впереди огромное бескрайнее поле, заросшее бурьяном и мелколесьем. С болотами. Их надо осушить, поле надо раскорчевать, расчистить...
- Да уж, без этого ты не можешь.
- Без чего?
- Ни единого часа без работы не посидишь, - сказала она, радостно улыбаясь.
Глава третья
1
Дом № 33 по Невскому проспекту - здание весьма приметное, с большими окнами, с высокой, похожей на каланчу, башней, которую венчает островерхий шатер. Очень знакомо Михаилу Ивановичу это здание, много раз бывал он в нем как гласный Петроградской городской думы. А сейчас впервые перешагнет порог как новый председатель городской управы, как городской голова, "хозяин столицы".
Калинин задержался на тротуаре, чиркал спички, прикуривая. Заместитель наркомпрода Мануильский, вызвавшийся помочь Михаилу Ивановичу утвердиться на новом посту, улыбнулся понимающе:
- Волнуетесь?
- А как же иначе, Дмитрий Захарович?
- У вас же опыт работы в Лесновской управе...
- Короткий опыт-то. Да и что сравнивать: там небольшой окраинный район, а здесь весь Петроград. Два миллиона человек, хозяйство сложное. И не дадут мне работать спокойно, будут палки в колеса вставлять.
- Да, на теплые объятия надежды нет.
Они молча постояли, словно накапливая силы перед схваткой. Михаил Иванович мысленно перебирал события, связанные с его новой должностью. О том, что Петроградская дума не поддержит революцию, он говорил с самого начала, с момента вооруженного восстания. Больше того, дума заняла позицию, резко враждебную новой власти. Она пыталась выступить в роли единственно законного органа, который господствует в столице, установила связь с иностранными дипломатами. 29 октября, когда в Питере вспыхнул контрреволюционный мятеж юнкеров, городской голова Шрейдер заявил, что все посольства признают только документы, подписанные лично им.
Не удался мятеж юнкеров - Шрейдер затеял новую авантюру, решил собрать общероссийский съезд представителей городских и земских самоуправлений, сколотить организацию, которая повсюду на местах взяла бы власть в свои руки. Не давала покоя Шрейдеру мысль свалить Советы и самому стать во главе государства.
Однако на "Всероссийский собор" прибыло лишь десятка два делегатов - сорвалась и эта попытка. Но в стенах городской думы вынашивались новые планы. От Шрейдера и его компании тянулись нити к группам эсеровских террористов.
Петроградская городская дума превратилась в явно контрреволюционную организацию. И, занявшись борьбой против Советов, дума совершенно прекратила ту работу, для которой, собственно, была создана. Разрушалось городское хозяйство, редко ходили трамваи, с перебоями действовал водопровод, а думцам было не до этого - они занимались высокой политикой.
11 ноября в Смольном собрались гласные-большевики, чтобы обсудить создавшееся положение. Общее мнение было таково: дума полностью разоблачила себя. Нельзя дальше проявлять мягкость по отношению к ней, пора принимать меры. На том и порешили. Совет Народных Комиссаров издал декрет, в котором говорилось, что старая дума считается распущенной и будут проведены новые выборы.
Состоялись они через две недели. Из двухсот гласных, получивших доверие жителей города, сто восемьдесят восемь были большевиками. На первом своем собрании они избрали городскую управу, председателем которой выдвинули Калинина. Однако Шрейдер и его компания правомерность новых выборов не признали и по-прежнему продолжали заседать на Невском в здании с башней-каланчой...
- Время, - напомнил Мануильский.
Михаил Иванович бросил окурок и решительно направился в парадное. Отдал гардеробщику пальто, одернул френч. Зачесал назад волосы, прислушиваясь к гулу голосов, долетавшему из зала заседаний.
Он вошел - и сразу воцарилась глубокая тишина. По этой тишине, по хмурым лицам Калинин понял: гласные все знают и приготовились к встрече с ним. Ну, что же: выдержка еще никогда, кажется, не подводила его.
Мануильский остался в зале, а Михаил Иванович поднялся на трибуну. Сказал спокойно и веско:
- Я, избранный на основании всеобщего равного голосования петроградским городским головой, прошу вас сложить свои полномочия и оставить помещение.
Он ждал негодующих криков, ругани, топота. Но зал разразился смехом - злым, оскорбительным, надменным хохотом. Это был прием, рассчитанный на неожиданность, заранее обдуманный Шрейдером. И прием подействовал.
Михаил Иванович был обескуражен. Он умолк, не зная, что еще можно сказать гогочущему залу. Сквозь смех прорывались крики:
- Смотрите, какой голова! Смотрите!
- Из грязи!
- Фабричный!
- Глупость! Глупость! Глупость! - ввинчивался в уши пронзительный голос.
Калинин слушал издевательский хохот, и злость наполняла его.
- Господа! - он нарочно назвал их так. - Вы рано хохочете, господа! Пословица говорит: хорошо смеется тот, кто смеется последним.
Он резко повернулся и вышел из зала, в котором стало вдруг так же тихо, как и при его появлении. Думцы, разом отрезвев, недоумевающе глядели друг на друга. Неужели это они только что вопили и хохотали, вели себя как глупые подростки, вместо того, чтобы поговорить, разобраться? Недоброжелательно, с опаской косились они на улыбавшегося Мануильского, однако выдворить его никто не решался. Он гласный думы, имел право присутствовать на всех заседаниях.
Между тем Калинин прошел в кабинет городского головы. Окинул взглядом просторную комнату с длинным столом: бумаги, придавленные массивным пресс-папье, пепельница, подсвечник. Вокруг стола тесно сдвинуты стулья. Среди них выделялось кресло с высокой спинкой, в котором любил сиживать респектабельный, тучный Шрейдер.
Не без труда отодвинул Михаил Иванович это тяжелое кресло. Подумал: откуда у гласных такая ненависть к новой власти? Ведь там, в зале, собрались не капиталисты, не родовитые дворяне, а в общем-то простые люди, страдавшие при царизме, среди которых немало выходцев из крестьян, из рабочих. Многие из них боролись против самодержавия, прошли те же самые тюрьмы и ссылки, что и большевики. С некоторыми Калинин встречался в царских застенках. А теперь они стали лютыми врагами. Почему? Разница в образовании, в общественном положении? Ну, нет, образованностью могут блеснуть далеко не все думцы... Просто большинство тех, кто демонстративно хохотал в зале, являются вольными или невольными выразителями интересов буржуазии. До недавних пор они состояли (а кое-кто состоит и по сей день) на службе у финансовых воротил, у купцов, культура которых растилась в ресторанах на битье стекол да в конюшнях. У этих "борцов за революцию" сказалась их родственная связь с буржуазией, они почувствовали смертельную угрозу своему классу, что и вылилось внешне в страшной злобе персонально к новому городскому голове.
Они беснуются от бессилия и, возможно, от подсознательного понимания собственной неправоты. У кого нечиста совесть, тот готов унижать, оскорблять других, не гнушается ни клеветой, ни насилием, лишь бы достичь цели. А люди, убежденные в своей правоте, действуют уверенно, твердо, но без жестокости. Так будет поступать и он. Пусть в зале думцы низвергают на него потоки хулы - он будет работать.
Михаил Иванович снял телефонную трубку, соединился со старшим бухгалтером управы:
- Говорит городской голова Калинин. Зайдите, пожалуйста, ко мне.
- Кто? Кто говорит?
- Новый городской голова Калинин, - терпеливо объяснил Михаил Иванович, хотя и уловил насмешливые нотки в голосе бухгалтера.
- Извините, но мне такой неизвестен, - сказал бухгалтер и повесил трубку.
"Ну, что же, начнем с другого конца". Калинин вызвал коменданта думы:
- Немедленно приведите ко мне старшего бухгалтера.
- А если?.. Если они не пожелают? - изогнулся в полупоклоне комендант.
- Бухгалтер находится на службе и обязан явиться. Если не пойдет сам, привести надо.
- Силой? - изумленно спросил комендант.
- Может и так. Но лучше - словами. Комендант вышел из кабинета и через несколько
минут возвратился. Произнес растерянно:
- Старшего бухгалтера нет. Они отбыли со службы. И многие другие отбыли тоже.
- Понятно, - усмехнулся Калинин.
Плохо ли, хорошо ли, но обстановка по крайней мере прояснялась. Саботаж - прием не новый. Им пользуются сейчас служащие многих учреждений. Михаил Иванович был готов к этому, заранее продумал некоторые контрмеры.
В комнату, нарочито громко топая, вошел Шрейдер.
- Надеюсь, вы захватили только мой кабинет, но не мои личные вещи?
- Чем скорее вы заберете отсюда свое пальто и калоши, тем будет лучше.
- Признателен. Но здесь и мои бумаги.
- Будьте любезны.
Шрейдер принялся рыться в ящиках стола, сердито сопя. Совал бумаги в портфель. Потом снял пальто с вешалки в углу кабинета. Глянул на Калинина, словно оценивал:
- Кресло-то великовато для вас.
- Ничего, - утешил его Калинин. - Мне нравится, когда просторно.
Шрейдер удалился, не попрощавшись. "Трогательная забота" эсера развеселила Михаила Ивановича. Вышел из-за стола. Кресло действительно было рассчитано на двух таких, как Калинин. Сделано с верой в то, что массивность, тяжеловесность сами по себе производят впечатление, укрепляющее авторитет власти. Конечно, жаль Шрейдеру оставлять такое сиденье. Михаил Иванович прошелся по мягкому ковру, предложил коменданту:
- Давайте осмотрим управу.
Коридоры и комнаты на всех этажах были пусты, чиновников словно ветром сдуло. Куда ни глянешь - везде разбросанные в беспорядке бумаги, распахнутые настежь дверцы шкафов, опрокинутые стулья. "Дела" расшиты, документы валяются под ногами.
- По какое время выплачено жалованье служащим?
- На два месяца вперед, - сказал комендант. - Такое указание было.
- Считают, значит, что больше двух месяцев Советская республика не продержится, можно дома пересидеть. Или денег в управе оказалось мало?
- Не могу знать, - торопливо ответил комендант, словно отмежевываясь от действий властей. - У меня все работают: истопники, сторожа, курьеры, дворники, уборщицы. И те служащие, которые в здании думы живут, тоже здесь.
- Пригласите их от моего имени на собрание.
- Служащих?
- Всех.
- Что? И дворников?
- Среди дворников тоже найдутся грамотные.
- Читать-писать умеют.
- Это неплохо, - рассеянно ответил Михаил Иванович, думая о своем.
Младшие служащие, низшие чины управы конечно же знают делопроизводство не хуже своих коллег, старших по должности. А может, и лучше - они ведь непосредственно занимались всеми бумагами. Надо объяснить им, к чему приведет саботаж, какой ущерб 8 наносит он жителям Питера. И сказать, чтобы сознательные граждане без промедления взяли в свои руки бразды правления.
А после собрания - в центральный комитет профсоюза рабочих и служащих городского хозяйства. Оттуда - на важнейшие предприятия городского самоуправления. Поговорить по-дружески с людьми, предупредить их, что административный персонал наверняка начнет забастовку против нового городского головы. Однако работа предприятий не должна прекращаться - вся надежда при этом на трудящихся, на низших служащих.
2
Шрейдер и его сообщники цепко держались за власть. 2 декабря они как ни в чем не бывало собрались в здании думы, открыли очередное заседание. И в это же время, как по сигналу, оставили работу администрация и технические руководители трамвайных парков, газового завода, электростанций, водопровода. Ушли многие телефонистки.
Сообщения одно хуже другого поступали к новому городскому голове. То телефон приносил очередную неприятность, то приезжали посыльные с предприятий:
- Мусоросжигательная станция перестала жечь мусор.
- Три четверти трамваев стоят.
- Оранжереи без присмотра, погибнут цветы и редкостные растения.
- В приюты и богадельни не завезли продукты.
- Ломбард закрылся.
- Ассенизационный обоз не получил нарядов, не знает, куда высылать бочки.
Неприятности наслаивались, трудно было сообразить, что важнее, за что браться в первую очередь.
Михаил Иванович, ничем не показывая своего беспокойства, сидел в кабинете выбритый и аккуратно причесанный, в отглаженном френче и начищенных сапогах. Остро отточенным карандашом записывал на листе сообщения: в столбик, одно под другим, оставляя справа место для пометок. Сообщений поступало так много, что лист пришлось повернуть другой стороной.
Сотрудники, заходившие в кабинет, сочувственно смотрели на городского голову. Заглядывали, тая усмешку, гласные. Сам Шрейдер завернул на минутку, якобы взять что-то. Порылся в ящике, сунул в карман какую-то бумажку. Хотелось ему позлорадствовать, увидеть растерянность нового хозяина города, но растерянности-то как раз и не было. Калинин встречал всех радушно, даже с улыбкой, подкручивая кончики усов.
Трудное положение сложилось, конечно, в городе, но не такое уж мрачное и безнадежное, как хотели бы думцы. Главное было в том, что даже сегодня, в первый день организованного саботажа, ни одно из крупных предприятий городского хозяйства, ни один отдел управы полностью работу не прекратили. Хоть вполсилы, хоть в четверть силы, но все же работали. В трамвайных парках руководство взяли на себя местные комитеты, в которых решающее слово принадлежало большевикам. И уже после полудня на линию добавочно вышли десятки вагонов. К водопроводчикам отправились рабочие из нового состава думы. Места телефонисток заняли революционные солдаты-связисты.
Это, конечно, временные меры. Требовалось как можно скорее строить новый аппарат городского самоуправления. Но прежде чем строить, надо расчистить площадку. Аппарат управы насчитывал около тысячи сотрудников. А если брать все канцелярии, комиссии, особые присутствия, подчинявшиеся городскому голове, то количество служащих возрастало почти до двух тысяч. Разве нельзя обойтись меньшими силами?
Михаил Иванович уточнил, сколько служащих вышло в этот день на работу. Оказалось: около ста низших, десять средних и высших. Это люди надежные, им можно доверить руководящие посты. А тех, кто не явился, - уволить. Если кто-либо одумается и придет, таких принимать на службу заново, при одном обязательном условии: он должен дать твердое обещание работать добросовестно.
Раздался стук в дверь, и Михаил Иванович увидел на пороге Ивана Евсеевича Евсеева. Обрадовался ему, как родному. От степенного, основательного Евсеича словно бы веяло доброжелательной уверенностью. После улицы, в натопленном помещении, ему было жарко, на раскрасневшемся лице заметнее выделялись рябинки-оспинки. Под расстегнутым воротом кожаной куртки виднелась добротная шерстяная фуфайка.
- Извините, Михаил Иванович: приказ безусловно получил в срок, а добирался долго. Трамваи не ходят. Говорят, новый городской голова не может порядок установить.
- А кто говорит? - прищурился Калинин.
- Какие-то темные личности глотки надрывают. Кое-кого мы уняли по дороге. Но трамваев на нашей линии нет.