- Юлиан был не, просто императором, он был философом, писал трактаты, и когда раненного в бою его принесли в его шатер, он сказал своим придворным: "Неприлично оплакивать государя, готовящегося отойти на небо". И умер, княгиня, как видишь, христианином. Хотя все храмы отдал язычникам и восстановил алтари для жертвоприношений. И думал, что отходит в жилище языческих богов. Бедный Юлиан! Он понял, в чем сила христиан - в том, что они заботятся о бедных, больных и несчастных! А этого не делали языческие жрецы. Он отверг все развлечения, зрелища, хотя был молодым человеком. Юлиан был веротерпимым и никогда не подвергал галилеян, как он называл христиан, гонениям. Он говорил, что убеждать и научать людей надо рассуждением, а не ударами, оскорблениями и наказаниями, не делать зла секте галилеян и не позволять себе по отношению к ним никакого насилия, надо скорее сожалеть, чем ненавидеть людей, имеющих несчастие заблуждаться в столь важных вещах. Но этот мир, княгиня, так подло устроен, что тот, кто не берет силой, тот чаще всего проигрывает. Проиграл и Юлиан. Он хотел, чтобы люди в спорах убедились в преимуществе язычества, за которое были все философы и сочинители древности. А народу эти химеры не нужны. Они поверили в единого Бога, который обещает им загробное блаженство, а здесь - полное равенство смерда и князя. Я слышал, что у тебя тоже тут поп Алешка хотел спор устроить, чья вера лучше, да его согнали. Предупреждаю тебя, княгиня: не допускай этого!
Ольга не любила, когда ее поучали, и не позволяла этого никому. Но она давно поняла, что лучше всего дать старику выговориться.
- Юлиан считал христиан–галилеян больными и говорил иногда, что лучше было бы излечить их против их воли, как это делают с безумными. Он думал, что если откроет запрещенные языческие храмы, то народ повалит туда толпами. Ничуть не бывало. Народу не было дела до доводов Платона, которые выставлял бедный юноша император. Он сам совершал жертвоприношения, сам носил дрова для огня, сам ножом рассекал сердца священных птиц и угадывал волю богов по внутренностям жертвенных животных. А когда ехал в Азию к своему войску, то посетил Троаду и развалины Илиона - прекрасной Трои. Там местный христианский епископ, еще не зная о намерениях Юлиана вернуть древнюю веру, повел его к могилам Гектора и Ахиллеса. Юлиан в восторге заметил, что угли алтаря близ могил были теплыми, а статуя Гектора блестит от благовоний и масел, вылитых на нее недавно. Затем епископ повел гостя к храму Минервы Троянской - нашей этрусской Менрве, но он не свистел сквозь зубы, как делают это христиане, чтобы показать свое презрение к языческим богам, и Юлиан понял, что епископ в глубине души поклоняется прежним святыням, и назначил его епископом языческой церкви, которую пытался учредить наподобие христианской, потому что жрецы - это совсем не священники…
- А потом? - спросила Ольга. - Что было потом?..
- А потом Юлиана убили персидской стрелой в бою. Это было в 363 году.
Порсенна вздохнул.
- Почти 600 лет назад… Юлиан уверял в своих трактатах, что галилеяне просто похитили свое учение у евреев и не внесли почти ничего нового. Но эллины были гораздо выше в своей философии, чем евреи… Юлиан был красивый и мужественный воин, он управлял Галлией до того, как стал императором, воевал с варварами и разбил их в знаменитом сражении у Страсбурга.
Помолчав, Порсенна глянул на Ольгу:
- Он мне напоминает Святослава, Святослав ведь тоже привержен языческим богам. И я за него боюсь…
- Ты же сам говоришь, как опасны слова… - Сердце Ольги сжалось.
- Но я люблю Святослава и поэтому боюсь за него… Но впрочем, твой Святослав не мечтает осчастливить человечество, соединив обе религии - языческую и христианскую в одну, не считает себя верховным жрецом мировой религии.
- О нет! - Ольга заставила себя засмеяться. - Он вполне доволен Перуном, Хорсом, Макошью и Волосом.
- Да, княгиня, забыл тебе сказать, что любимым воспитателем у Юлиана был варвар Мардоний…
- Он был этруск, Порсенна? - засмеялась Ольга.
Старик улыбнулся:
- Говорят - славянин…
Глава 12
Тайны киевского двора
Теперь уже трудно вспомнить подробности, как именно узнала княгиня Ольга тайну, которую так долго от нее скрывали. А почему скрывали - она не знает и до сих пор.
Впрочем, теперь ей легче догадаться - ведь она же не торопится делиться и откровенничать со своей невесткой Маринкой. Напротив того, очень многое хотелось бы запечатать от нее в узкогорлый арабский кувшин, залить его воском и потопить в Почайне, там, где пристают ладьи, откуда слышится вечный шум толпы, крик стражников, холопов, разноголосая речь арабов, хазар, греков, ромеев, немцев, ляхов, булгар с Волги… Потопить там, где никто бы не нашел кувшина…
Ольга уже несколько лет была замужем за князем Игорем, но молодость давала о себе знать. И она любила бывать на берегу Почайны, когда там разгружались насады, ладьи, струги… Яркость, разудалые крики. Молодые рабы, согнувшиеся почти вдвое под тяжелым грузом мешков…
И в Пскове и в Новгороде она привыкла к этому праздничному зрелищу: не только краски, гомон толпы, смех купцов, довольных, что добрались до пристани. Ведь путь долгий, опасностей на нем не счесть, и никто не знает, отправляясь в дорогу, окончится ли она благополучно. Радость переполняет всех, а ведь это и надо людям - радоваться, радоваться, радоваться… Хорошо все, что может обрадовать, и плохо то, что приносит горе…
Порсенна не перестает ей внушать, что старая религия предков, русальная, лучше учения Христа, мрачного, приближающего к смерти…
Но говорит Порсенна, осознавая бесполезность увещеваний, зная, что княгиня Ольга- христианка…
А тогда весь мир не был расколот для нее в чувстве и мыслях. Она верила, как верила княжеская семья - старая княгиня, супруга князя Олега, сам князь Олег, возлюбленный князь Игорь… и все те, кто ее окружал.
Ольгу смущало, что никто не рассказывал о князе Рюрике, имя его было окружено легендами, но не рассказами. Даже гусляры не пели о нем песен. А уж они‑то под звуки своих гуслей яровчатых о ком только ни складывали песен!
Может быть, женское, тогда почти еще девичье любопытство заставляло ее постоянно расспрашивать о Рюрике князя Игоря.
Он отговаривался, и она поняла, что князь не хочет говорить об этом, что‑то скрывая от нее. И тогда княгиня Ольга вымолвила мужу:
- Я вижу, что ты мне не доверяешь, не хочешь сказать, молчишь, когда знаешь…
Князь Игорь взглянул на нее пытливо:
- Ты ведь давно поняла, почему я молчу. Зачем же хочешь взять силой то, что тебе не отдают по просьбе?
Щеки княгини Ольги покрылись краской. Князь бывал иногда слишком резок - не потому, что сердился на нее. Иначе он не мог: его природа - суровая бронза, а не глина, из которой можно вылепить все - от горшка до божка…
Девичьему сердцу по душе была сила, воинская отвага, но иногда так хотелось уткнуться в мягкий мех, ощутить ласковую руку на волосах.
Она опустила голову молча.
Бабка всегда ей говорила: "Если не знаешь как победить - лучше спрячь глубоко в колодец горла свой язык… Иначе он приведет тебя к еще горшему поражению…".
Бабкины поучения казались слишком мудреными и ненужными в жизни. Тогда все было просто и нечего было мудрить и выдумывать сложности. Хотелось ясности, простоты, венок васильков на голову, кусок ячменной лепешки и глиняный кувшинчик с козьим молоком, запотевший от прохлады погреба.
Какие поражения? Какие победы? Где они и зачем? Не нужно ничего, кроме янтарного ожерелья на шею, привезенного отцом.
Ах, как весело было кружить в хороводе у святилища Макоши, куда ночью следовало тайно принести вытканный тобою холст из нового льна или конопли! Макошины болота… Там полагалось холсты мочить… Макошь не любила нерадивых, нерях, болтушек–неумех… У святилища Макоши следовало долго молчать, и лишь потом, на рассвете, заводили хоровод…
Но вот в княжеской жизни, когда уже бабки давно нет в живых, ее слова, советы, присказки так неожиданно возникают - где? - в памяти? в сердце?
Издалека–издалека доносится ее голос, он будто стережет. От кого?
И опять - бабка: "Ты не смотри, что близкий или родной человек. Он будто родной, а может сожрать, как волк в лесу. Поэтому смотри внимательно - если увидишь у кого волчий желтый глаз - берегись! Пусть он хоть родной–переродной, а значит, уже в лесу через пень перекувырнулся - и волком стал. А в человека вернуться не смог. Эти особо опасны…".
Князь Игорь повернулся к ней и будто услышал, что делалось у нее в душе. Он подошел, взял ее косы в руку и поднял голову. Она улыбнулась сквозь слезы, и он поцеловал ее в глаза - сначала в один глаз, потом в другой.
"А душа‑то у него нежная!" - с радостью разлилось внутри.
И все уже было забыто, все казалось радужным.
Но князь Игорь, играя ее длинными косами, связывая и развязывая их, сказал ей:
- Ты, конечно, права и умница, что спрашиваешь о князе Рюрике. Князь Олег, - Ольга отметила этот почти торжественный тон, - знает об этом и разрешил мне сказать тебе…
Княгиня широко открыла глаза: ей казалось, что ее любопытство пустое и праздное. А тут все так важно… Она удивилась, что ее вопросы князь Игорь мог сообщить как нечто существенное в жизни семьи и дома князю Олегу, которому никогда не докучали понапрасну…
- Князь Олег ценит не только твою красоту… - Князь Игорь остановился и улыбнулся ей своей редкой улыбкой. Она появлялась на его лице совсем нечасто, и тогда он становился только молодым и веселым, влюбленным, будто забывая о своем высоком жизненном предназначении: ведь именно он, князь Игорь, был наследником князя Олега, правителя русов…
Он вытянул косы Ольги во всю длину, поцеловал их кончики, завязанные жемчужной понизью, и заглянул ей в лицо. От огорчения не осталось и следа. Солнечный свет в горнице будто пел, она слышала перебор гуслей-нежный и мелодичный, а это звучала в ее душе радость…
Радость, радость, отпущенная людям богами взамен бессмертия. Да, люди смертны, всех ждет погребальный костер, но прежде него - непочатый край радости. Сначала всех сжигали, потом стали отправлять к подземному владыке Яме, который со временем стал всего лишь ямой, углублением в земле….
Погребальные костры, ямы, но до них удел человеческий - радоваться, ликовать, любить, водить хороводы в честь богов.
Княгиня Ольга и князь Игорь были молоды, и радость переполняла их. Они ощущали радость жизни как ликование мира вокруг себя, и их любовь друг к другу была залогом верности его устройства. Если есть такая любовь, значит, все верно…
Эта радость была тем удивительнее для Ольги, что она хорошо помнила свое несчастливое детство и тоску. Но после приезда в Киев все это осталось далеко, как будто летом вспоминаешь Световидские морозы, праздник в честь бога Коляды, снега, лед на реке, проруби, куда окунались колядовавшие и жрецы Коляды - колдуны.
Да, все это было, было, было, но осталось далеко позади. Теперь же цветут липы, луга полны цветов и жрецы бога Белеса - волхвы - принимают пожертвование Велесу - Волосу - медом…
На сухие травы льют мед и масло и поджигают их на каменном жертвеннике, который в Киеве зовут алатырем.
И только когда княгиня Ольга стала христианкой, она подумала, что, видимо, алатырь и алтарь в храме - одно…
Алатырь - алтарь - камень, видный с неба на земле. А если боги увидели камень, то и людей вокруг него, поняли, что люди эти пришли не землю пахать, не пожар тушить, они молятся, молят богов, чтобы им были посланы хорошие урожаи, благополучные дети, чтобы их молитвы вымолили милость богов - не болезни, не пожары, не войны…
Здоровье, процветание и благоденствие…
Радости, радости хотят все - от доброго дома, ладной семьи, тучного поля, проворных пчел, могучих коров, быстрых коней, кудрявых баранов и ласковых овечек…
А какая радость была, когда князь Игорь и княгиня Ольга поднялись по девяти ступеням на Золотое крыльцо венчания, стоявшее у княжеских палат. Не велика высота девяти ступенек, а наверху их - на площадке, меж двух столбов, покрытых крышей с золотым коньком и птицей Семаргл–Сирин с крыльями… - дух захватило, будто конь домчал их, а крылья Семаргл–Сирин уже подняли душу в небеса после смерти…
Кони мчат по земле, Семаргл–Сирин уносит душу в небеса после кончины земного счастья… Не зря не оставили веселые славяне себе подземного бога Яму. У многих народов мертвые уходят под землю, а у славян птицы уносят души в небеса, к богам.
- Беспечные мы народы! - потом говорил ей Порсенна, разумея этрусков и славян - русов…
Как легко и страшно было Ольге на Золотом крыльце, там стоял алатырь, тихо горели травы - тимьян, полынь, еще какие‑то, названия которых она не знала. Хлопотали ладушки - жрицы богини Лада, и волховы богини Макоши принесли ее глиняное тело, обернутое льняными и конопляными полотнищами, мокрыми от воды, из ее болот. Его положили за Золотым крыльцом, и потом, когда повенчали их с князем Игорем, они обходили три раза богиню Макошь и кланялись ей, кланялись…
…Два столба: один дубовый, другой - из вербы. На дубовом - золотой конь, на столбе из вербы - золотая Семаргл–Сирин…
Ольга одета во все красное - чтобы злые духи не прицепились. На головах у нее и князя Игоря зеленые венки - из барвинка вечнозеленого, чтобы вечнозеленой была их любовь. В барвинок вплетены молодые побеги калины и веточки зеленого и лилового базилика, красные шерстяные нитки, любисток, колосья овса и пшеницы, даже зеленый лук прячут под базилик. Вплетены в венок и монеты… Забота о всей жизни…
У дубового столба стоит жрец Велеса - самого главного древнего бога славян, у столба из вербы - волхова богини Макоши. Когда бросили на алатырь последние пучки трав и поднесли огонь, принесенный из княжеских палат, то молодых стали обсыпать дубовыми листьями и хмелем. Хмель сыпала жрица Макоши - ведь это ее растение, хмель–хмелюшка, рос он, рос в диком поле, и никто про него ничего не ведал, пока богиня Макошь не указала женщинам на силу хмеля - он может и хлеб испечь, и пиво сотворить… Сила хмельная в нем… Хлеб и пиво… Каравай и пиво. Пиво варили только для празднеств Макоши… Хмель и зерно… Хмель и мед…
В остальное время пили меды, меды, меды…
Пиво же - только для Макошиных торжеств…
Хмель, хмель сыпался на головы князя Игоря и княгини Ольги… Будто из широких рукавов Макошиной волховы вслед за хмелем сыпались зерна пшеницы, ржи, полбы, овса.;. Только–только и попробовала княгинюшка Ольга впервые Макошиного пива - там, на Золотом крыльце.
Секрет его приготовления держали в тайне: Макошь выдала женщинам, как приготовлять хлеб с помощью хмеля, а пиво оставила для своих праздников…
Радостные воспоминания о том счастливом дне–и сейчас греют душу…
Почему‑то запомнился в толпе среди тех, кто стоял с караваями внизу, у подножия крыльца, и воевода Борич… Его терем был вверху Боричева спуска к Днепру… И теперь только и говорят - Боричев, Боричев…
Иногда даже странно думать, что она, княгиня Ольга, так мало понимала в том, что происходило вокруг…
Нет, нет, она никогда не была глупой, скорее наоборот. Если перед ней вставал вопрос, она чаще всего отвечала верно. Но со временем Ольга поняла, что глубокий ум видит вопросы там, где их не видит никто, и почувствовать, стоя на земле, что под тобой течет подземный ручей, это даже не ум нужен, а обостренное ночное, подземное виденье, как у совы… Для этого нужны много–много пар глаз - глаза для людей, чтобы их понимать и различать, глаза для богов, чтобы ощущать их волю и не ошибиться, не пойти против нее… Глаза для мужа - чутко видеть малейшую перемену в нем, чтобы не пропустить умаление его любви… Глаза для родных, вечно недовольных тем, что им уделили мало внимания…
А деткам, деткам - отдаешь все сердце… Там уже не помогают глаза - почему‑то они видят их самыми лучшими, самыми красивыми, самыми пригожими, самыми умными…
Но ведь сердце прежде отдано супругу - дорогому князю Игорю.
Как счастлива была тогда Ольга на Золотом крыльце, когда стала княгиней, супругой князя Игоря…
Тогда ее захватило торжественное настроение всех гостей и родных… Они стояли, осыпанные хмелем, дубовыми листьями, зерном… А потом с них сняли зеленые венки, и князь Олег надел им на головы венцы княжеские, усыпанные каменьями драгоценными… Ольгин был весь унизан жемчугом… Почему - был?! Он и сейчас у нее цел. И венки те зеленые также сохранены и висят у нее в особой палате, княжеской сокровищнице…
В счастье и молодости не задаешься вопросами: кажется, все устроено так, как ты видишь. И только совсем недавно волхова богини Макоши поведала ей, что Макошь подарила не только хмель, но еще и коноплю, южный лен. Из верхушки этого могучего растения ткали ткани, а веревки, сплетенные из ее стеблей, были самыми прочными. Конопля одевала, лечила, веселила… И вся верхняя ее часть называлась Макушка, Макуша, а она‑то и была целебной, ею бабы лечили себя и скот…
И еще шепотом сказала волхова:
- А отдали нашей Макоши ту коноплю древние скифы, древний народ, что жил здесь прежде, и служила ему конопля все службы…
Признание волховы услышала княгиня Ольга, когда общение с Порсенной научило думать ее о прошлом. Но Макошь - и скифы?!
Волхова открыла перед княгиней ветхий деревянный ларец и вынула оттуда, едва касаясь, с осторожностью, маленький почерневший лоскуток.
- Вот скифы передали Макоши этот кусочек, чтобы она передала этот тайный дар русам–славянам… Ведь Макошь - богиня прядения, она учит баб прясть и ткать–и из льна, и из конопли, и из крапивы. Но вот крапивное полотно людям носить не положено - оно должно служить лишь ее жрицам…
Волхова застенчиво улыбнулась, и княгиня Ольга подивилась тому, как крепко хранятся тайны…
Она вспомнила, что в детстве застала как‑то свою бабку с длинным крючком костяным, перед ней лежали зеленые стебли, и она крикнула ей: "Отвернись, не смотри!"
Никто не должен был видеть крапивного полотна, даже маленькая невинная девочка, ибо человеческий глаз всегда завистлив и потому враждебен богам.
Слышала, слышала княгиня Ольга, что невестка ее Маринка надевает одеяние из крапивного полотна, становится невидимой и на берегу речки Лыбеди устраивает шабаши…
Видимо, и волхова вспомнила об этом, потому что тихо сказала:
- Мы узнали про Марину, твою невестку, и решили тебе сказать…
Княгиня Ольга в душе ахнула: "Да что же такое! Маринка знает, а она - нет…".
Княгиня ничем не выдала своего волнения, но взгляд ее был суров. И волхова поклонилась ей смиренно:
- Прости, княгинюшка, та, что выдала ей запретное, сурово наказана…
Хмель - конопля Макоши…
На счастье баб она все пустила в мир, а не для бесчинства распутных…
И опять воспоминание, как князь Игорь целует ей косы. И хвалит ее за ум. И раскрывает тайну Рюрика…
- Я не знаю до сих пор, - сказал князь Игорь, - откуда пришел Рюрик, был ли в последний раз перед Русью в Швеции или Дании. Почему‑то в семье молчат об этом. И признаюсь тебе, не говорят даже мне…