- Теперь ты можешь взять её! А я приду и возьму свои двери...
Оливер привык в течение уже долгого времени, что с ним, как вообще с калекой, обращались предупредительно. А тут Маттис заговорил с ним так, как будто у Оливера не было деревянной ноги. Поведение столяра рассердило Оливера и он должен был употребить большие усилия, чтобы сдержаться. Он подавил, однако, свою вспышку и сказал:
- Ты можешь броситься на меня, если хочешь! Не думаешь ли ты, что я тебя боюсь?
Столяр опомнился, снял свою куртку со стены и сказал:
- Я сейчас пойду с тобой и возьму двери.
Это серьёзное заявление смутило Оливера. Он распахнул дверь и быстро вышел:
- У меня больше нет дверей, - сознался он. - Я продал их на холме.
Всё было тихо в комнате. Столяр, вероятно, от изумления, лишился слова. Ну, и пусть он стоит там, в дверях, с разинутым ртом!
Однако, Оливер всё же не чувствовал себя спокойным. Он несколько времени бродил по улицам, прежде чем наконец решился повернуть к дому. Ведь столяр мог всё-таки надуматься и пойти к нему! Вот так хорошее отношение к калеке!
Петра показалась на улице. Она увидела его и кивнула ему головой. А, так значит у него действительно произошло что-то с Петрой! Но что бы это ни было, а всё же это значит, что она не захотела взять в мужья столяра. О, нет! Видно, она не хочет Маттиса с длинным носом! А разве он не плакал в присутствии Оливера, вместо того, чтобы держать себя, как подобает мужчине?
Оливеру вдруг пришло в голову, что он как раз мог бы опять предпринять теперь ту дальнюю поездку в лодке, которая была прервана тогда столь удивительным образом. Но, пожалуй, Иёрген не захочет дать ему опять свою лодку. Люди бывают иногда такие странные! Теперь, конечно, уже поздно собирать яйца, но он мог бы найти плавучие дрова. И притом же, кто может знать, что его ожидает? Быть может, счастье где-нибудь подстерегает его.
После обеда он снова увидел на улице Петру и она опять кивнула ему. Как странно! В последние дни он всё чаще и чаще встречал её случайно на улице. Раньше ведь он не видал её целыми неделями и даже месяцами. Впрочем, он и не старался её встретить. И теперь это было простой случайностью, которую он не искал. Но его положение изменилось: он спас судно и его имя попало в газеты. Он был одет в новый костюм и потому ответил ей на поклон, сняв свою соломенную шляпу. Но он вовсе не старался попадаться ей на глаза, этой девушке, и не выставлял себя напоказ. Нет, теперь он помышлял только о своей дальней поездке!
Снова начались между ним и матерью раздоры и однажды произошла даже серьёзная ссора. Мать спросила его:
- Ну, не должна ли я опять ходить просить подаяния?
- А мне что за дело?
- Слышал бы это твой отец, когда был жив! - сказала она, чуть не плача.
- Почему?
- Да. Он был не такой человек, чтобы сидеть, ничего не делая, в комнате. Он рано вставал и работал до поздней ночи. Притом же он был обходительным человеком.
Оливер насмешливо расхохотался. Его отец - обходительный человек? О, да! Это как раз по-женски! Когда человек умрёт и его похоронят, то женщины начинают горевать о том, кого потеряли. Оливер с детства помнил драки, происходившие между его отцом и матерью. Ого, это вовсе не были пустяки!
- Да! - продолжала мать. - Ты вон тут сидишь и свистишь себе под нос и ни о чём не думаешь! Я бы хотела знать, как ты представляешь себе, что будет дальше?
- За себя я не боюсь, - возразил он. - Боже сохрани! Я опять уеду дальше, в море. Кроме того, я подумываю о том, чтобы похлопотать о месте на маяке.
На этот раз у него не было с собой большой корзины с провизией. Но Иёрген всё же дал ему свою лодку. Он взял с собой всё нужное для рыбной ловли и кастрюлю, имея в виду ловить рыбу для собственного потребления. В течение трёх дней, которые он провёл в море, отсутствовала и его мать. Она просто ушла из дома, и когда Оливер вернулся, то нашёл дом пустым.
На этот раз счастье не особенно благоприятствовало ему. Он даже для себя не мог наловить рыбы в достаточном количестве. Дома он поставил на очаг только горшок с картофелем.
Но всё-таки он не совсем с пустыми руками вернулся домой. Он привёз с собой изрядный груз плавучих дров и, кроме того, тайком, спрятанное под мышкой, порядочное количество гагачьего пуха. А какие это были хорошие, беззаботные дни, которые он провёл там, на островах!
Наевшись картофеля, он почувствовал полное удовлетворение и пошёл назад к лодке. Он продал большую часть своего дровяного груза людям, не хотевшим торговаться с калекой, и в кармане у него опять завелись деньги.
Дни проходили. И вот, однажды вечером, явилась Петра, Оливер сначала даже не поверил своим глазам. Петра была одета в новую серую мантилью. И притом не могла же Петра придти к нему, к своему прежнему жениху, которого она бросила?
- Эй, что за визит? - воскликнул он с некоторым смущением.
- Я хотела посмотреть разок, как вы тут живёте. Где же твоя мать? - сказала она.
- Ты спрашиваешь меня, а я спрошу тебя! - отвечал он.
- Вот как! Кто же для тебя готовит?
- Кому же готовить? - уклончиво ответил он, вероятно подумав: "Что ей за дело?".
Она сидит тут, перед ним, в красивой мантилье, но он не намерен ухаживать за ней. О, нет!
- Что произошло у тебя с Маттисом? - спросил он, чтобы отделаться от неё.
- С Маттисом? Что это значит?
- Он ведь плакал из-за тебя, - сказал Оливер с насмешливой улыбкой.
- Из-за меня? Ты шутишь! Из-за меня никто не плачет.
Ну вот, теперь он как следует смутил её. Теперь она покажет себя в настоящем виде! И он ещё враждебнее взглянул на её новую мантилью.
- Отчего ты такой? - спросила она, вставая.
- Да, да. В сущности меня это не касается, - прибавил он, чтобы показать ей, как мало он интересуется её делами.
- Я читала то, что было о тебе написано в газете, - снова заговорила она.
Он должен был бы чувствовать себя польщённым, что она читала о нём, а между тем... нет! Что же такое случилось с Оливером? Он совершенно изменился, совсем стал другим, точно это был не тот же самый человек! Она совсем не понимала его теперь и пробовала разными путями подействовать на него. Наконец она спросила его, не может ли он дать ей газету? Она бы хотела прочесть ещё раз эту статью, где говорится о нём.
Оказалось, что газету он носил при себе в бумажном мешочке. Он вытащил её из кармана и подал ей.
- Ты можешь взять её с собой, - сказал он. - Но только я хочу получить её обратно.
Дня через два, под вечер, Петра снова пришла к Оливеру. Это было воскресенье, и потому она была одета ещё наряднее. Быть может, он ждал её и потому сделал некоторые приготовления к её возможному визиту: вымел пол в комнате, вытер очаг и отнёс немытые чашки и горшки наверх, в пристройку. Случай пришёл к нему на помощь. В кармане своего старого жилета он нашёл несколько мелких итальянских монет и бросил их на стол. Пусть там лежат. Можно похвастать ими. Сам он уселся за стол, чтобы подремать. Когда Петра вошла, он выпрямился и потянулся с равнодушным видом.
- Я принесла тебе назад газету, - сказала она. Она выучила наизусть эту статейку и процитировала её. Да, пусть он слышит, что о нём говорится в газете, как восхваляется его поступок! Он мог бы объехать весь мир!
- Я уже объездил его, - отвечал он, чувствуя прилив гордости.
- О, да, в этом нет у тебя недостатка! Кто же вымел у тебя пол?
Что за дело было ей до этого? Не пришла ли она для того, чтобы дать ему почувствовать своё превосходство?
- Девушки, - отвечал он, насторожившись.
- Какие девушки?
- Зачем ты спрашиваешь? - сказал он наставительным тоном.
- Я бы тоже могла это сделать, - отвечала она. Она плохо выглядела, Петра! Вид у неё был не свежий, не здоровый, далеко не блестящий, о нет!
- Если ты ничего не имеешь против, то я сварю для тебя кофе, - смиренно прибавила она. - Я, на всякий случай, захватила его с собой.
На этот раз её предложение не вызвало неудовольствия у него, но...
- Нет. Зачем тебе трудиться, - сказал он.
- Бог мой! Точно я не могу сделать этого? - возразила она и тотчас же принялась за дело.
Ему бросилось в глаза, что она опиралась на стул, точно чувствуя слабость, и несколько раз отворачивалась и отплёвывалась.
- Отчего ты не снимаешь мантильи? - спросил он. - Разве ты не можешь снять её?
- Это ведь тоненькая, весенняя мантилья... Что это за удивительные монеты у тебя? Какие это деньги?
- Это иностранные деньги.
- Ты всюду побывал, - заметила она.
- Они из Италии. Там у них все такие деньги, сольдо. Хотела бы ты их иметь?
- Нет, нет! Ты не должен себя грабить.
Он собрал в кучку все монетки и бросил их ей в карман мантильи.
Затем они заговорили о его матери. Она, должно быть, скоро вернётся. Говорили о его последней поездке на острова, это было слишком уже смело уплывать на лодке так далеко!
Он принёс сверху, из пристройки, чашки. Она налила ему кофе. Она сама только недавно пила кофе, заметила она, смеясь, и больше пить не может. Она присела на стул. На лбу у неё выступили светлые капли пота.
Оливер, наоборот, мало-помалу пришёл в хорошее настроение. Он даже стал немного поддразнивать её насчёт столяра, но делал это без всякого озлобления, не выказывая ни малейшего неудовольствия ни против Маттиса, ни против неё.
- Да, да! Что-то ведь было между тобой и Маттисом, - говорил Оливер.
- Ты болтаешь вздор! Что могло быть между мной и ним?
- Разве ты не хотела выйти за него замуж?
- За Маттиса?
Петра всплеснула руками. Она отрицала какие бы то ни было тайные сношения с Маттисом и ровно ничего общего не имеет с ним. Да, она даже посмеивалась над его длинным носом!
- Это удивительно! - сказал Оливер, которому было всё-таки приятно слушать все её уверения. - А ведь я так понимал это!
Петра опустила взор на свою мантилью и прошептала:
- Существует только один человек, которого я когда-либо любила в своей жизни...
Оливер задумался и потом вдруг спросил:
- Ты всё ещё служишь у Ионсена? Каков теперь Шельдруп?
- Шельдруп? Причём тут он?
- Я просто так спросил. Он вёл себя как молодой прохвост, когда я пришёл с повреждённым судном. И всё, всё надо было ему заносить в протокол!
- Вот что! - проговорила Петра. Она опять наполнила его кофейную чашку и, усевшись на стул, сказала:
- Слушай Оливер. Как ты думаешь, если бы...
- Если бы что?
Она замолчала.
- Нет, я всё-таки не знаю! - вдруг заговорила она и побряцала в кармане итальянскими монетками. - Как ты думаешь, не могло ли бы опять всё вернуться и мы были бы с тобой, как прежде?
Однако её слова не произвели на него, по-видимому, никакого особенного впечатления. Он ожидал этого и у него были на этот счёт свои соображения.
- Как это пришло тебе в голову? - спросил он.
- Я всё время думала об этом, - отвечала она.
- Я не гожусь больше ни для кого, - заметил он.
- Не говори этого. Ты мог бы получить какое-нибудь занятие у консула.
- У консула? - насмешливо сказал он. - О, нет! Но я уже думал о том, чтобы похлопотать о каком-нибудь месте на маяке.
- Да, и это тоже годится. Что-нибудь да найдётся для тебя!
Снова молчание.
- Об этом нечего и думать, - опять заговорил он. - Калека-муж и пустой дом! Конечно, я бы, пожалуй, мог получить двери, чтобы навесить их, но...
Она полагала, что тут нет ничего невозможного, но не стала больше приставать к нему. Но она намекнула всё-таки, что у неё дома есть две двери. Затем она показала ему, что всё ещё носит его кольцо, как было раньше. Да, это было неопровержимо. Оливер с изумлением взглянул на неё, когда она заговорила о кольце. Он чувствовал себя несколько смущённым, и если б ему надо было что-нибудь сказать, то наверное у него вырвалось бы только проклятие.
- Ха-ха-ха! Но там ведь стоит другое имя? - засмеялся он.
- Другое имя? Нет, я велела выцарапать его. Хочешь взглянуть?
Петра во многих отношениях была дьявольски хитра и рассудительна. Но это было уже чересчур!
- Разве ты не должна была вернуть ему кольцо? - спросил Оливер.
- Кольцо? Этого бы не доставало!
Оливер громко расхохотался, чтобы избавить и себя, и её от замешательства.
- Отдать назад кольцо? - сказала Петра. - На, посмотри какое оно тяжёлое! Ведь это же чистое золото!
Оливер обиженно возразил:
- Как ты странно говоришь? Разве я стал бы покупать для тебя за границей медное кольцо? Это червонное золото.
- Да, я знаю. Кольцо это больше никогда не покинет моей руки!
Однако так легко не могло всё это разрешиться. Она полагала, что они опять обручены, но об этом ещё надо хорошенько поразмыслить, хорошенько всё обдумать. Столяр, конечно, не умрёт от этого. Он ведь сам отошёл от неё. Притом же человек, так дурно обошедшийся с калекой, заслуживал, чтоб над ним посмеялись. Но всё же тут надо было о многом подумать.
- Что это я сижу и не вижу, что чашка у тебя пустая! - воскликнула Петра и вскочила со стула, чтобы заглянуть в котелок.
И Оливер предоставил ей угощать себя. Кофе был хороший, крепкий. Вообще присутствие Петры внесло с собой какой-то уют, и Оливеру было необыкновенно приятно, что она облокачивалась на его плечо, наливая ему кофе.
- Там, откуда взят этот кофе, осталось ещё много, - сказала она и присела к нему на колени. - Ты ведь можешь меня держать?
- Могу ли? - воскликнул он с гордостью. - Совершенно так же, как и прежде!
- Ну, вот видишь ли! Так почему же этому не быть?
Она прижималась к нему со своей мантильей и всем своим телом, поцеловала его и настойчиво напоминала ему о прежнем.
- Ну, как же ты думаешь, Оливер? Хочешь ты взять меня?
Этого было более чем достаточно. Но всё равно, хорошенько взвесив все обстоятельства, пожалуй, можно было придти к заключению, что это вовсе не так уже глупо. Ведь как ей хочется этого, как хочется!
- Гм, - проговорил он наконец. - Вот, когда я здесь сижу и размышляю обо всём, то начинаю верить... - Он остановился и на минуту воцарилось глубокое молчание. - Да, я полагаю, что это, пожалуй, возможно, - договорил он.
- Да? - прошептала она.
- Раз ты этого хочешь?
- Да, - шепнула она...
V
И снова потекли дни за днями, но ни в каком случае для Оливера не стало хуже, чем было раньше. Когда Петра переселилась к нему, то принесла с собой в дом разные вещи. Оливер гораздо прилежнее ловил теперь рыбу, хотя страсть к приключениям всё же не вполне оставила его. Он мог в хорошую погоду выехать далеко в море на своей плохонькой лодке, пробыть в отсутствии целые сутки, и потом вернуться. В этом отношении он был удивительный чудак.
Нет, во всяком случае, хуже не было, чем прежде! Если не грозила настоящая нужда, то Оливер был доволен. А когда мать снова вернулась из своих странствований, то пришла не с пустыми руками, у неё был за спиной мешок и в нём находились и съестные припасы, и одежда. В прежнее время такой мешок непременно послужил бы поводом к ссоре, но теперь их было трое в доме и они всё поделили между собой поровну. Может быть, они сделали это только из чувства стыда, если уж не из каких-либо других побуждений? Оливер, как жених, был безупречен.
Однажды к ним пришла старуха. Оливер знал её и думал, что она снова хочет предложить ему лотерейный билет, но оказалось, наоборот, что он выиграл в лотерею, и старуха принесла ему скатерть.
- Вот видишь, - сказал, смеясь, Оливер, - Господь не забывает меня!
Теперь у них стол был покрыт скатертью, а Петра действительно достала двери для комнаты и каморки в мезонине.
В прежние годы, когда Оливер возвращался из плавания, он привозил своей невесте разные подарки. Все эти вещицы украшали теперь её комод. Там была и глиняная собачка, и зеркало, а также белый ангелок, и украшенный деревянной резьбой кофейный подносик.
После венчания Оливер позволил себе лениться в течение пары дней и не выезжал на рыбную ловлю. Ему очень нравились остатки праздничного обеда, но вслед затем мать, по старой привычке, опять стала приставать к нему, чтобы он поехал на рыбную ловлю.
Оливер отвечал ей, что он и без её напоминаний сделал бы это, потому что он знает свой долг. В самом деле, его жизнь сложилась теперь лучше, чем он это думал раньше. Оливер больше не жаловался. Он был женат, и всё, относящееся к его семейной жизни было уже заранее установлено. Больше никаких сомнений у него не оставалось. Хорошо, что он не отдал тогда взаймы верхнюю пристройку, мезонин! Теперь он ему самому понадобился.
Но вот в один прекрасный день Маттис прислал к Оливеру маленького мальчика, который передал ему, что столяр желает поговорить с ним.
- Нам не о чем говорить с ним! - сказал Оливер. - Что он хочет от меня? Передай Маттису, что ему не зачем беспокоиться и приходить сюда. Скажи ему это!
Они могли видеть столяра из своего окна. Он ходил взад и вперёд, и выступал с таким заносчивым видом, как будто уже не впервые имел дело с "Наполеоном", как он называл Оливера прежде.
- Он достаточно безумен и может напасть на калеку, - сказал Оливер, увидев его в окно. - Пусть говорят с ним те, кому надо с ним посчитаться, - прибавил он, вернувшись в комнату.
Петра пригладила волосы, принарядилась и с кокетливым видом вышла на улицу. Оставшиеся в комнате и смотревшие в окно заметили, что столяр вздрогнул. Куда девалась вся его заносчивость? Он говорил с Петрой и она ему отвечала, но видно было, что они не могли никак согласиться друг с другом. Если они говорят о дверях, то пожалуйста! Но нет, они говорят о кольце. Оливер сидел в глубине комнаты. Он только высунул нос, чтоб поглядеть на выступление Петры. Вот столяр опять заволновался. Он собрался с мужеством и взглянул прямо в лицо Петры. Он опять забегал, говоря что-то, и форменно стал кружиться около неё. А Петра? Хотя у неё на лице прыщи и она не очень красиво выглядит, но она всё-таки умеет действовать на него своим тихим печальным голосом, несмотря на его сильное возбуждение. Вот она стоит перед ним и так мило, так обольстительно улыбается. В конце концов, Маттис мрачно уставил глаза в землю и когда Петра подала ему руку, то он взял её, не поднимая глаз. Он удержал с минуту её в своей руке и потом отпустил. Пётра ушла. Потом ушёл и Маттис...
Оливер продолжал сидеть на своём месте. Ему было жалко Маттиса.
После этого никаких неприятностей больше не возникало. Разве никаких? Ой ли?
Дни шли своим чередом и многое произошло за это время. Дурная погода целыми днями мешала Оливеру отправляться в море. Петра была привязана к дому. У неё был ребёнок, мальчик. Старуха мать отказалась от забот о доме и больше не уходила странствовать, чтобы потом вернуться с полным мешком.
Но это было ничего. Оливер не терпел никакой нужды. Он благоденствовал - он и кот. О, этот старый кот уже ни на что больше не годился. Он мог только целыми днями лежать в комнате, да наедаться рыбой. От изобилия пищи брюхо у него стало толстым, и, в конце концов, обе женщины подумали даже, что это был не кот, а кошка.