Всё сошло бы хорошо, без шума, но случай опять всё испортил.
- Да, да, Франк, теперь я ухожу, - обратился Оливер к спящему ребёнку. - Вечером я приду к тебе.
Он стал что-то искать, сначала в карманах, потом на полке, открыл ящик комода и заглянул в него. Но нигде он не находил того, что искал. Наконец, он нашёл это в колыбели ребёнка. Это был рыбный нож - страшная вещь, оружие, которое он всегда брал с собой на рынок. Он дал поиграть им ребёнку накануне вечером и потом забыл. О, это было невероятно! Петра всплеснула руками и разразилась громким смехом. Впечатление, произведённое на неё вздохом Оливера, испарилось, и он, точно побитый, крадучись вышел из комнаты и отправился на работу.
Чем вызвана была эта выходка? Разве это не была простая игра с ним? Разве замужняя женщина не может быть нездоровой, не может почувствовать отвращение к кофе?
Но Оливеру всё это казалось тяжело и невыносимо. Однако он не стал рассудительнее от этого. Он только смирился перед неизбежностью. Он не взваливал на других вину за собственную леность, не жаловался другим на судьбу, но всё-таки выдвигал ребёнка на первый план и таким образом находил оправдание для своей лени.
Зима прошла.
Дни тоже проходили, в праздности, в домашних ссорах, в темноте. Семья Оливера и он сам питались плохо и ходили в лохмотьях. Но наступила весна, и он опять приободрился.
До самой осени он прилежно ловил рыбу, и дома опять положение стало лучше. Он заплатил торговцам за взятую у них в долг зимой муку, и за маргарин и таким образом семья могла не испытывать больших лишений. Но уважение, которое раньше приобрёл Оливер, теперь исчезло. Люди попросту игнорировали его и, может быть, по заслугам.
На этот раз у Франка появился маленький братец: чёрноглазое, маленькое существо, которое лежало в колыбельке. Отец отнёсся к этому, как и следовало. Он не приходил в отчаяние и хорошо относился к обоим мальчикам, но Франк был всё же его первородным сыном и остался любимцем.
На Абеля же он меньше обращал внимания. Но даже мать предпочитала старшего, может быть потому, что он был красивее. Когда Франк вырастал из своих платьев, то Абель должен был донашивать их, поэтому он из года в год бегал в заштопанных штанишках. Но это не обижало его. Даже наоборот: он бывал доволен, получая одежду брата, потому что большею частью находил у него в карманах какие-нибудь забытые им вещицы: карманный ножичек, свисток, обломок карандаша, пуговицы, удочки, гвозди. Эти вещи он тотчас же менял на другие, из осторожности. Абель таким путём умножал своё имущество и это был один из его ловких способов накопления богатства. Он очень подружился с сыном рыбака Иёргена Эдуардом. Эдуард был немного старше его, и Абель многому научился у него. Они оба зарабатывали несколько пфеннигов, исполняя разные поручения, оказывая при случае услуги, как посыльные, а иногда умножали свой фонд какой-нибудь случайной счастливой "находкой". Один раз они действительно нашли мешочек с кофе в складе у Ольсена. Ну, как же им было удержаться от соблазна? Мешочек был раскупорен и лежал прямо на полу. Должно быть, кто-нибудь забыл его здесь! Мальчики решили, что это полезная находка и что-нибудь да стоит. Они насыпали кофе в карманы, которые, однако, не могли вместить всего количества. С другой стороны, их карманы ещё никогда не были так полезны для них!
На обратном пути у Эдуарда возникли некоторые сомнения. Может ли он идти прямо домой со своей добычей? Но Абель прямёхонько пошёл домой. Мать его взяла кофе, даже пообещала ему что-то дать за это, но всё же запретила ему на будущее время "находить кофе". Когда же Абель на следующий день опять зашёл в склад и захватил с собою кое-что, в чём он намеревался унести остальной кофе, то Эдуард рассказал ему скверную историю, которая произошла с ним. Во-первых, его заставили отнести кофе назад и украдкой высыпать его в мешочек, а затем, когда он вернулся после этого домой, то получил побои. Это очень возбудило Эдуарда против его родителей.
Однако, кофе, который мог сделаться для Абеля источником продолжительного благоденствия, доставил и ему неприятности. Мать не сдержала своего обещания и ничего ему не дала за кофе, который он принёс ей. Он всячески пробовал воздействовать на неё, добром и злом, но когда ничто не помогло, то он пошёл к отцу и со слезами стал ему жаловаться.
- Если что-нибудь обещают человеку, то должны это обещание сдержать, - сказал Оливер, наставительно рассуждая, как справедливый человек.
- Вот как! Значит я должна купить у него кофе, который он украл? Хорошие же уроки ты даёшь своему сыну, - ответила она.
Но отец всё же чувствовал себя польщённым, что сын обратился к нему, и так как в этот день рыбная ловля была особенно удачна, то он подарил Абелю целую крону.
- Не надо поступать несправедливо с тобой, - сказал он в присутствии всех.
Когда Эдуарда отдали в школу, то Абель почувствовал себя одиноким.
По старой памяти он продолжал ходить к Иёргену. Там, в семье, была ещё маленькая девочка, с которой он иногда играл, но разве она могла заменить ему прежнего товарища? Маленькая Лидия, названная так по имени матери, была занимательной девочкой и с ней могло быть не скучно Абелю. Однако порой она бывала очень неприятна, потому что поднимала крик из-за всяких пустяков.
Да, Абель был одинок! Его брат Франк тоже ходил в школу и был слишком учён для него, слишком преисполнен самомнения, и потому они никогда не были дружны. Между ними существовали большие разногласия во взглядах и пристрастиях. Абель увлекался рыбной ловлей, а Франк любил книги, газеты и разные красивые вещи. Франк начал ходить в школу раньше положенного возраста и уже очень много знал для своих лет. Он должен сделаться телеграфистом или банковским чиновником, честолюбивая мать мечтала о том, что он попадёт в высшую школу, будет находиться среди детей лучшего общества и будет учиться всевозможным предметам. У всякого есть своё честолюбие, почему же его не иметь и Лидии, супруге рыбака Иёргена? Конечно! Но только у неё честолюбие было глупостью и весь город смеялся над нею. Она записала своих детей в танцевальный класс. Разумеется, Лидия хотела возвыситься над своим общественным положением.
Это привело лишь к тому, что Генриксены с кораблестроительной верфи, семья таможенного инспектора, и жена Ионсена взяли назад своих детей из танцкласса. Но, конечно, они сделали это не потому, что там учатся дети рыбака, о нет! Госпожа Ионсен, например, взяла Фию, оттого, что у неё развилось сильное малокровие, она так похудела и побледнела, что на неё жалко было смотреть!
Однако сюда всё же замешалась политика. Бедная приезжая учительница приходила в отчаяние. Она не знала, как ей быть, как поправить дело, так как тут многое, было поставлено ею на карту. Наконец, она придумала выход. Первый курс был полон, - как она раньше не сообразила этого! - но в виду большого спроса, она решила открыть другой, параллельный курс.
Тогда всё оказалось в порядке.
И вот, уроки танцев приобрели в городе большую популярность. Никто из женщин уже больше не смеялся над Лидией, и дети прибывали в танцевальном классе. Если уж дети Лидии учатся там, то почему же не учиться там и детям других жителей городка, детям Бётхера, например, и цирюльника Гольте? Ни разу в жизни учительница не была так счастлива! Она обеспечила своё существование и притом научилась танцевальной политике. Эдуард тоже был записан на эти уроки и Франк также, потому что Оливер, в это время, как раз усердно занялся рыбной ловлей и заработал деньги.
- Да, да, Франк! - сказал ему отец. - Ты должен учиться всему, чему учатся другие.
Однако, что касается Эдуарда, то он побывал на уроке танцев всего лишь один раз. Он пришёл к Абелю и стал просить его, чтобы он пошёл за него танцевать. Абель, конечно, готов был услужить товарищу. Но так как он не был одет, как следует, и даже не был умыт, то его прямо отослали домой. И, таким образом, оба товарища оказались на свободе.
VII
Весь город был полон звуками танцев. Что это было такое? Наступило ли время большого подъёма благосостояния в городе? Появились ли у берегов огромные стаи селёдок, или же Англии понадобились большие грузы леса и других материалов, в виду новой английской войны? Ничего подобного! В городе царило большое оживление, но за его стенами всё было спокойно.
Это приезжая танцовщица развратила всю общину! Прихожане пробовали сопротивляться заразе и устраивали в молельне христианские собрания, но было уже поздно. Эпидемия слишком распространилась. Она заразила, также и родителей. Сначала она захватила главным образом класс служащих, а потом распространилась дальше, на высшие городские классы. В столовой консула Грюце-Ольсена вальсировали, а также у Генриксена на корабельной верфи. Почётные граждане города напевали мелодии танцев, идя по улице.
Около танцкласса всегда можно было увидеть людей, которые слушали несущиеся оттуда звуки весёлой музыки и раскачивались в такт, представляя себе, вероятно, что они находятся там, в танцевальном зале, и танцуют вместе с другими. Полицейский Карлсен не принимал никаких мер против этого и никого не арестовывал.
Петру также видали однажды наверху, на тёмной лестнице танцевальной залы. Она печально сидела там, мечтая под звуки скрипки и постукивания ног в зале. Ах, бедная Петра! Мечты её были безнадёжны. Ведь она была замужем и всё для неё было потеряно. В довершение всех её огорчений, она опять стала толстеть и сделалась очень неуклюжей. Ей тяжело было стоять, и она могла только сидеть. Много лет удавалось ей сохранять свою стройность. Она была красиво сложена, когда была девушкой, но и это тоже миновало. Ей бы следовало лучше оставаться дома и не показываться людям! Но её уже видели на лестнице...
Шельдруп нашёл её там и спросил с участием.
- Ты всё здесь сидишь, Петра?
- Да, - отвечала она. - Уходи, Шельдруп!
Но он стал выказывать ей такое большое участие, что она поднялась на ноги и наградила его самой настоящей и заслуженной пощёчиной, хотя он и был сыном Ионсена. А как раз в это время кто-то находился внизу лестницы и, услышав этот звук, стал быстро подниматься по ней. Он увидал, что Шельдруп поспешно проскользнул в залу, а плачущая Петра стала, шатаясь, спускаться по лестнице и вышла на улицу.
Во всём этом была виновата одна только танцевальная учительница! Зачем она приехала? Лучше бы она оставалась в соседнем городе! Волнение, которое она внесла в городскую жизнь, никак не могло улечься. Наоборот, когда назначен был прощальный вечер в школе для учеников и учениц, кончивших курс, то между их семьями возникло ожесточённое соперничество. Родители старались одеть своих дочерей в шёлковые и тюлевые платья и завистливо поглядывали на наряды других детей.
Докторская семья возвращалась домой с этого вечера вместе с Ионсенами. Фиа была очень довольна и много танцевала. Её раньше отправили домой, чтобы она поскорее легла в постель и её усталые ножки могли бы хорошенько отдохнуть.
Взрослым же хотелось ещё немного побыть вместе и госпожа Ионсен пригласила зайти посидеть некоторых знакомых и, между прочим, адвоката Фредериксена, который особенно интересовал её. Она пригласила также и Генриксенов, хотя они и не принадлежали к их обществу.
- Да, да, Генриксен, приведите свою жену и приходите сами. И вы тоже, господин почтмейстер! - говорила она. Но особенно церемонно пригласила она докторскую семью. Конечно, нельзя было их обойти. Ведь все они известны были своими злыми язычками и консул прекрасно знал это.
Сколько скрытой вражды существовало между всеми этими друзьями и задушевными подругами! Неприязнь редко вырывалась наружу, хотя никогда не исчезала и лишь тлела под пеплом.
Все возвращались домой, оживлённо беседуя и то, и дело останавливаясь. Шли четверо в ряд и таким образом заграждали дорогу прохожим. Кто хотел пройти по улице, тот должен был протиснуться вперёд, через их ряды. Летний вечер был слишком хорош и располагал к прогулке.
- Поздравляю вас, - обратилась докторша к госпоже Ионсен. - Фиа ваша была такая хорошенькая сегодня!
О, докторша могла быть беспристрастной и не завидовать другим родителям. У неё не было детей, учившихся в танцевальном классе. Семья доктора вообще была бездетной.
- Не думаете ли вы, что было бы лучше одеть её в платье из более лёгкой материи? - заметила докторша.
- Ей хотелось непременно иметь шёлковое платье, - отвечала консульша. - Притом же, там было и без того достаточное количество дешёвых нарядов. - А заметили вы, как Гейльберги нарядили свою Алису?
Одна из дам вдруг произнесла:
- У одной из молоденьких девушек была такая толстая часовая цепочка!
- Это была одна из дочерей консула Ольсена, - заметил кто-то.
- Да, да, - бедняжка! Семья Грюце-Ольсена очень тщеславна, - проговорила госпожа Ионсен снисходительным тоном.
Она не могла простить Ольсену, что он тоже сделался консулом и был богатым человеком. Казалось бы, ей следовало радоваться, что круг её знакомых дам расширяется. Но нет, это было ей неприятно. И все это замечали. Отчего у неё так пожелтело лицо? Вероятно от досады. Госпожа Ионсен, впрочем, страдала катаром желудка.
- Перейдём к другим темам, - заметил адвокат Фредериксен, народный оратор. Его голос громко раздавался среди тихого летнего вечера, точно это ораторствовал матрос в кабачке.
- Да, поговорим о другом! - повторил он, обращаясь к Ионсену. - Что, ваши пароходы уже находятся на обратном пути, господин консул?
Вопрос этот был приятен Ионсену и он ответил:
- Да. Пароход "Фиа" возвращается. Он довольно долго пробыл в отсутствии.
- Рад бы я был иметь деньги, которые заработала "Фиа"! О, это далеко не пустяшная сумма, о нет! - заметил Генриксен, владелец верфи.
Как приятно было консулу слышать это! Но он возразил:
- Я отвечу вам, потому что моё молчание может быть ложно истолковано. В действительности "Фиа" вовсе не принесла мне такого большого дохода. Частенько я мог только радоваться тому, что в состоянии выдержать конкуренцию. Но, разумеется, в последние годы...
- Ого! - воскликнул Генриксен и покачал головой.
- Напрасно так нападают на общественную нравственность, - внезапно проговорил доктор.
- Как так?
Доктор продолжал, как будто не расслышав вопроса:
- Если уж такой человек, как консул Ионсен, пользуется правилами общественной морали, то значит она хороша!
- Общественная мораль? Что это значит?
Наступило продолжительное и неловкое молчание. У доктора вовсе не было охоты говорить что-нибудь такое, над чем другие могли бы презрительно посмеяться, поэтому он ограничился лишь общим замечанием, обращённым вскользь:
- Это клевета, что деловые сделки и спекуляция всегда идут рядом.
- Но я ещё никогда не...! - воскликнул удивлённо Генриксен, подняв брови, как будто он вдруг услышал что-то очень важное в эту минуту.
Однако консул Ионсен был неуязвим. Может быть, его нельзя было считать образцовым во всех отношениях, но он был крупным и способным человеком. В народе называли его первым консулом, в отличие от других, явившихся позднее и не имеющих большого значения.
- Торговые дела представляют тоже работу, заслуживающую вознаграждения, - отвечал Ионсен.
- Да, я тоже так думаю, - возразил доктор. - Поэтому я и считаю неправильным называть торговые сделки спекуляцией.
- Всё-таки, в известной степени, это спекуляция. Мы все спекулируем. Прежде чем доктор сделается доктором, он ведь тоже спекулирует. Он рассчитывает, что докторская практика даст ему средства к жизни и стремится к ней... Вы покачиваете головой?
- О да... и очень сильно!
- Ха-ха-ха! - засмеялась жена доктора.
- Медицина - это наука! - заявил доктор. - Но принесёт ли "Фиа" маленький или большой доход, это всё-таки будет...
- Отчего вы не договариваете?
- Это именно и есть то, что люди называют спекуляцией... По-моему, совершенно несправедливо.
- Тут, значит, не существует разногласий, - вмешался почтмейстер. Он, как добрый человек, хотел дать другой, более безобидный оборот разговору, который мог обостриться.
"Ну, и задам же я этой неумытой роже!" - подумал консул, но разумеется не высказал этого вслух. Он только незаметным образом перешёл на сторону жены Генриксена и стал с нею оживлённо разговаривать. Это была молодая, хорошенькая женщина, мать двух маленьких девочек, уже учившихся в танцкласс, хотя ей самой ещё не было тридцати лет. Она, как и её муж, вышли из народа. Консул Ионсен был очень предупредителен с нею и занимал её разговором. Порою он понижал голос для того, чтобы другие не могли слышать то, что он ей говорил. В будничной жизни он не всегда был так любезен и такой весёлый, как в эту минуту. Он хотел воспользоваться удобным случаем, который представился ему, и поухаживать за хорошенькой женщиной. Разве он не был здоровой, сильной натурой? И хотя в волосах его проглядывала седина, он всё-таки был настоящий мужчина, в полном расцвете сил.
Его раздражало то, что его взрослый сын Шельдруп вертелся тут и слушал.
- Иди вперёд и распорядись дома! - сказал он ему.
А госпожа Генриксен? Как она была довольна, как польщена его вниманием и такой почётной свитой! Она радовалась уже заранее, что увидит так много прекрасных вещей в доме первого консула Посещение консула было таким событием, таким великим событием в её жизни!
- Хотите вы кое-что обещать мне? - спросила она консула.
Он почувствовал дьявольское искушение и с развязностью ответил ей:
- Я не смею давать вам обещаний!
- Но... почему?
- Обещание? Вам? Ведь тогда мне надо будет сдержать его!
Молодая женщина рассмеялась и подумала, что первый консул просто очаровательный человек! Она высказала ему свою просьбу: не посетит ли их как-нибудь господин консул вместе со своей женой?
- Что же вы не идёте? - позвала их, остановившись, госпожа Ионсен.
Ничего другого не оставалось, как присоединиться к другим. Но консул дал себе слово, что ещё поговорит с госпожой Генриксен позднее, когда муж её будет всецело поглощён приготовлением пунша. Ионсен, как любезный хозяин, скажет ему:
- Пожалуйста, Генриксен, не стесняйтесь, будьте как дома...
И, когда Генриксен займётся пуншем, то консул займётся его женой.
Почтмейстер завёл речь о потомстве. Он был тощий, незаметный человек, и в городе его считали неудачником. Он известен был своим благочестием и любил говорить весьма многозначительно: "Да, чему же надо верить?". Когда он был молодым студентом, то мечтал об искусстве, о занятии архитектурой, о соборах и замках, но ему не удалось осуществить свою мечту и он не мог решиться избрать какую-нибудь определённую профессию. В конце концов, он поступил на почту. Он рисовал теперь церкви и дома, в свободное время начертил план дома высшей школы в городе. Это было красивое здание с колоннами, которое видно было уже издалека на берегу фиорда. Он ничего не взял за свою работу, но городское управление высказало ему много приятных вещей по этому поводу. У него была хорошая жена, хотя она и не была красива. Для него она была настоящим подарком судьбы. Она была старше своего мужа, но не настолько, чтобы это могло иметь какое-нибудь значение. Всегда молчаливая в чужом обществе, она и теперь почти не вмешивалась в разговор и не любила говорить о себе.