- Я думал - для того, чтобы я встретился со своим двойником.
- Так ведь ты с ним уже встретился.
Леонардо быстро поговорил с Сандро и Никколо, убедился, что все будет в порядке, и позволил Нери увести себя.
Нескольких любопытных, которые попытались двинуться за ними, ловко перехватили слуги. Едва они оказались вне сводчатого зала, как перед ними, освещая путь, пошли двое молодых слуг.
- Приятно видеть, как ты печешься о своем юном ученике, - заметил Нери. - Я думал, тебя не заботит ничто, кроме твоих трудов. Кстати, знаешь ты, что у тебя репутация мошенника? Зачем бы тебе иначе ходить на такие вечеринки?
- Я пришел ради Сандро.
- Ах да, ради Сандро, - подхватил Нери с непередаваемым сарказмом. - Но я сделаю все, что в моих силах, чтобы развлечь тебя; и прежде, чем кончится ночь, я представлю тебя кое-кому - думаю, ты будешь доволен.
- Надеюсь, ты не думаешь, что мы возвратимся к гостям только к концу ночи, - сказал Леонардо.
- А это, Леонардо, целиком будет зависеть от тебя.
- Что это за гость? Мое второе "я"?
- Нет, но он издалека. У вас есть нечто общее.
- И что же это?
- Я больше ничего не скажу, чтобы не испортить сюрприз.
- Нери, - сказал Леонардо, - хватит. Кто таков мой двойник?
- На сей раз тебе придется дожидаться ответов от других, - с улыбкой сказал Нери.
Они шагали вслед за слугами по комнатам и коридорам, где на них мрачно смотрели со стен портреты суровых купцов, женщин в старинных платьях и живо изображенные кентавры, наяды и сатиры. Потом они поднялись на два лестничных пролета и пришли к тяжелой, утопленной в нише двери. Слуги в геральдической манере встали по обе ее стороны; будь у них алебарды, они, верно, скрестили бы их.
- Нери, твоя игра зашла слишком далеко, - сказал Леонардо, внезапно встревожась.
- Ты сам решишь, так ли это, через мгновение.
Отворив дверь, Нери вошел в хорошо освещенную, но очень маленькую, скромную во всем, кроме постели, спальню. Постель была широкая, с четырьмя столбами, украшенными сверху резными страусовыми перьями; роскошный, собранный складками бархатный полог, расшитый алыми грифонами, свешивался до грубых досок пола. По углам спальни в канделябрах горели свечи, а на большом столе стояла лампа. Рядом с ней - кубки, сосуд с вином, белый фарфоровый таз, мыло и тонкая стопка полотенец - льняных, голубых, тоже расшитых грифонами и перьями. Нери налил вина для Леонардо и подал ему кубок.
- Садись. - Он кивнул на постель. - И подожди минутку, я сейчас приготовлюсь.
- Нери, сейчас же показывай, зачем ты меня сюда притащил, - потребовал Леонардо.
Нери откинул темный капюшон и стянул идеально подогнанный парик. Длинные, волнистые золотые волосы рассыпались по черной ткани ризы.
- Кто ты? - спросил Леонардо, потрясенный тем, что был обманут мистификатором, который теперь снимал с себя слой за слоем что-то тонкое - скорее всего, кожаные накладки. Когда же он умылся водой с мылом и вытерся полотенцами, открылось новое лицо, более удивительное и неожиданное, чем гротескные лики в коридорах.
Лицо Симонетты.
Освобожденная от грима, кожа ее была цвета слоновой кости. Она смотрела внимательно, печально, без тени легкомыслия, высокомерия или похоти. Взгляд ее был недвижен, непроницаем, и, не сводя глаз с Леонардо, она расстегнула свое одеяние и позволила ему упасть к своим ногам. Груди ее теперь казались маленькими, окрашенные киноварью соски грубо выделялись на белизне кожи.
- Нет, пожалуйста, не смотри так тревожно, Леонардо, - сказала Симонетта своим собственным голосом, совершенно не похожим на тот, каким она говорила за Нери.
Подойдя к столу, она налила себе вина и присела рядом с Леонардо.
- Я должен идти, - потрясенно пробормотал он.
- Зачем? У тебя любовная горячка. Уйдя, ты не исцелишься. Но быть может, оставшись…
Симонетта улыбнулась, но без тени насмешки, скорее с грустью. Она не пыталась прикрыться и сидела перед ним нагой, чувствуя себя вполне комфортно.
- Чего ты хочешь? - спросил Леонардо.
- Я всегда хотела тебя, - сказала она тихо, как бы между прочим.
- Если Лоренцо или Джулиано застанут нас здесь…
Она покачала головой и рассмеялась. В сиянии свечей волосы ее казались прозрачным ореолом.
- Для меня это не изменит ничего, - сказала она. - Но для тебя, Леонардо, для тебя это будет концом всего.
- И для тебя тоже; а теперь уйдем отсюда, - настаивал Леонардо с безнадежностью в голосе.
- Я знаю, что с тобой случилось.
Симонетта придвинулась к нему. Леонардо смотрел в пол, избегая взглядом ее наготы, хотя ее запах и близость возбуждали его.
- И что же? - спросил он.
- Я все знаю про тебя, Джиневру и этого старика Николини.
Удивленный, он взглянул на нее в упор.
- Я говорила с Сандро.
- И он рассказал тебе о моих личных делах? - недоверчиво спросил Леонардо.
- Он рассказывает мне обо всем, потому что знает - мне можно доверять. И знаешь почему?
- Нет. - Леонардо был зол и унижен. - Не знаю.
- Потому что я умираю. Сандро знает это, но не может смириться, потому что любит меня.
Леонардо взглянул на нее так, словно она была Джиневрой.
- Не верю, что ты умираешь.
- Это правда, однако мне не хочется доказывать это, кашляя перед тобой кровью. - Тут она обняла его. - Нынешней ночью умираем мы оба.
Леонардо понял, что попался, хоть и знал, что может встать и уйти. Однако его тянуло к Симонетте. Она поймала его, когда он стал почти беззащитен. Она - не он - была волшебницей, фокусницей, престидижитатором.
Но что действительно поразило его, почти отвратив от Джиневры, - глубокая печаль Симонетты. Она на самом деле умирала, иного быть не могло.
Он смотрел, как руки Симонетты скользят по его ногам, касаются его, снимая гульфик. Он чувствовал, что должен остановить ее, но будто забыл, как движутся те мышцы, которые помогли бы ему встать и уйти. И что с того? Он свободен; но такая свобода сама по себе - кошмар. Прежде чем он успел стряхнуть с себя эту грезу (или страшный сон?), Симонетта опустилась на пол и крепко обхватила ртом его пенис. Леонардо замер, будто в ловушке; лишь сердце трепетало и билось, бурно колотясь где-то в глотке. Он думал о воде, о морской глади, о Джиневре, все время о Джиневре; а губы Симонетты, смыкавшиеся на его крайней плоти, были горячи, сам же пенис казался ему твердым и холодным, как лед. Или камень. Как будто он был незаконнорожденным Лотом, который не смог устоять, взглянул на Содом - и стал твердым, холодным, недвижимым камнем. Но Симонетта ласкала его, распаляла, отогревала, словно печка, пока он не втащил ее на постель, целуя и вдыхая ее аромат, когда оба стали потеть и биться, один в другом, словно две хорошо смазанные машины из плоти и крови.
Пока он целовал ее, глубоко, испытующе, познавая, она помогала ему избавиться от одежды: она настояла на этом, желая быть ближе к его коже. Леонардо нашел ее язык и позволил ему заполнить его рот; а когда она откинулась на постель, разметавшись рядом с ним, он пробежал языком по ее ключице и прильнул к грудям, как дитя, что сосет молоко из маленьких напряженных сосков.
Леонардо уткнулся лицом меж ее ног и вдохнул сырую пряность земли. Его охватили воспоминания детства: внезапный и яркий образ залитых солнцем склонов Монте-Альбано над Винчи; охряные копи в Валь-д’Элза, цветы, и травы, и натеки в темном гроте в Винчи, гроте, где он провел так много одиноких часов; даже теперь он помнил разлитые в воздухе запахи шалфея и тимьяна, черники и мяты. Он вспоминал свою мать и первую свою мачеху, юную красавицу Альбиеру ди Джованно Амадори. Жена отца была немногим старше Леонардо, и сколько же томительно долгих дней провел он в гроте, желая ее!.. Леонардо поднялся над Симонеттой, чтобы глубже войти в нее. Одновременно с ним она выдохнула, изумленно глядя на него снизу вверх. Лицо ее напряглось, словно она пыталась скрыть затаенную муку. Она была поистине прекрасна, длинные светлые волосы нимбом окружали нежное аристократическое лицо. Однако в этом лице были скорбь и потрясение плакальщицы.
Она была ранима… и смертоносна.
Мадонна чистоты.
Скорбящая мать над мертвым сыном.
Холодная, прекрасная шлюха.
Ее лицо исказилось в гримасе сладострастия, и на миг Леонардо увидел ее Медузой. Однажды он нарисовал такое лицо, еще когда был мальчишкой, и отец продал доску за три сотни дукатов. В этот миг, в эту секунду наваждения перед тем, как кончить, ее сияющие кудри почудились ему золотыми извивающимися змеями, и ему стало холодно. Он прижался к Симонетте, и одна из ядовитых тварей обвила его, он даже ощутил липкое касание ее влажной кожи и тихое шипение других тварей, сплетавшихся и вновь расплетавшихся.
Вдруг Леонардо почувствовал, что за ними наблюдает Джиневра - словно из потаенного уголка его собора памяти. Как будто это он совершал грехопадение.
Однако сейчас, именно сейчас, когда он изливал свою жизнь в прекрасную Симонетту, он щемяще тосковал по Джиневре.
И в этот холодный, влажный, одинокий миг экстаза Леонардо поймал себя на том, что смотрит в серые глаза Симонетты.
Глаза Джиневры.
Она кричала… и он тоже закричал.
Глава 4
ТАЙНА ЗОЛОТОГО ЦВЕТКА
Мы имеем три души, из коих ближайшая к Господу зовется Гермесом Трисмегистом и Платоном - mens, Моисеем - дух жизни, святым Августином - высшая часть, Давидом - свет, в том случае, когда он говорит: "В свете Твоем узрим мы свет". Гермес Трисмегист говорит, что ежели воссоединимся мы с сей mens, то познаем, через Господа, который суть в ней, весь мир, прошлое, нынешнее и грядущее. Все, говорю я, что ни существует в небесах и на земле.
Джулио Камилло
Кто желает, пусть веселится; ибо нет уверенности в завтрашнем дне.
Лоренцо де Медичи
Леонардо смотрел в высокий потолок, воображая в его тенях и трещинах лица, тварей, разные сценки. Все эти картины и персонажи, которых Леонардо видел во всех деталях, постоянно менялись, как облака в тусклом сером небе. Там точная, изогнутая линия плеча с математической правильностью ведет к мягкому скату груди; тут рабочий чертеж: фрагмент укрепления со стрелковыми ступенями, бастионом, рвом, тайным ходом и передним скатом бруствера. Скорпион преображался в кудри херувима с ликом пьяного циничного Купидона. Он видел грубые наброски Мадонн, такие, как в его книжках: одна из женщин напоминала Альбиеру, его первую мачеху, которая умерла, когда ему было двенадцать, другая выглядела как Франческа ди Сер Джулиано Ланфредини, его вторая мачеха, что умерла пять лет назад. Эти жены его отца были почти девочками, и Леонардо по-мальчишечьи, виновато тосковал по ним.
В комнате было тихо, только хрипло, хотя и ровно дышала Симонетта. Она лежала на спине рядом с ним, ее глаза были прикрыты его ладонью, словно даже во сне он хотел помешать ей увидеть завораживающие картины над головой. В воздухе висел густой спертый запах, в нем смешались вино, духи, пот, ламповое масло. "Не встать ли открыть окно?" - подумал Леонардо, но побоялся, что разбудит Симонетту и что ночной воздух повредит ее легким.
Она искала его - даже во сне. Возможно, почувствовала, что он проснулся и вот-вот должен уйти, потому что повернулась к нему, обвив его ногами, нашаривая его руку и грудь. Когда Леонардо смотрел на нее - она была так бледна и светловолоса, призрак, обретший плоть, - ему представлялось, что и в самом деле на несколько часов он оказался вне реальности.
Но теперь Леонардо очнулся; во рту у него было мерзко, голова болела, он чувствовал себя страшно одиноким. Чары рассеялись.
Внезапно Симонетта закашлялась, она кашляла непрерывно, и кашель бросал ее из стороны в сторону. Она мгновенно проснулась, глаза ее расширились, она смотрела перед собой и старалась вздохнуть, обхватив грудь руками. Леонардо поддержал ее и дал немного вина. Она снова закашлялась, но ненадолго.
- Прости, что разбудила тебя, прекрасный Леонардо, - сказала она, вытирая рот краешком дамастовой простыни, в которую он ее завернул.
- Я не спал.
- Давно?
- Нет, не очень.
- Уверена, вечеринка в самом разгаре. Хочешь вернуться?
Симонетта опять кашлянула, поднялась, собрала блестящие светлые волосы, что спадали до ягодиц, потом открыла сундук, стоявший у кровати, и достала ярко-синее, в талию, платье без камизы. Оно открывало плечи, которые под шелковой сеткой с золотыми птицами и драгоценными камнями казались сгустками лунного света.
Лишь Джиневра превосходила Симонетту в красоте.
- У тебя нет вопросов? - с улыбкой спросила она.
- Ты собиралась сказать, кто сыграл моего двойника.
Все еще чувствуя себя неловко, Леонардо последовал ее примеру и оделся.
- Леонардо…
- Да?
- Ты такой замкнутый.
- Прости.
Симонетта подошла поближе.
- Мне можно доверять. Со мной твое сердце в безопасности. И возможно, я смогу помочь тебе.
- Но как мне отплатить за твою доброту?
- Никак.
- Тогда почему…
- Потому что я умираю и хочу быть щедрой. Потому что боюсь смерти и не могу открыться ни перед кем из сильных. И конечно же, не могу доверять женщинам. Но тебе доверять я могу, милый Леонардо.
- Почему ты так в этом уверена?
- Я верю Сандро, а он считает тебя братом.
- Тогда не лучше ли тебе избрать Сандро? Он живет ради тебя.
- Верно. И он любит меня. Я могу только дать ему надежду - и уничтожить ее. Я не могу позволить ему стать мне ближе. Держи его покрепче, когда я уйду.
- Симонетта, ты не должна…
Леонардо оборвал себя. Сказать было нечего: она хорошо подготовилась к тому, что Вергилий назвал "часом неизбежным". Помолчав немного, он произнес:
- Думаю, ты права - насчет Сандро.
Симонетта придвинулась к Леонардо; он был высок, и она смотрела на него снизу вверх.
- Это не просто страсть, - сказала она. - Менее всего страсть. Этого мне более чем хватает. Но я совершенно одна.
- Вся Флоренция обожает тебя.
- И все же…
Леонардо обнимал ее, желая, чтобы на ее месте была Джиневра, но все же радовался ее теплу, близости, ее запаху из смеси пота и духов… и, возможно, только возможно - он все же исцелится…
Возможно, она поможет ему…
Леонардо почувствовал, что снова возбуждается, но Симонетта со смехом отстранилась.
- Кто знает, могу ли я положиться на тебя?
- Тогда скажи, кто там, внизу, изображал меня?
Симонетта опустилась на кровать, отпила вина из кубка.
- Ну конечно же это был Нери.
- Так я и думал. - Леонардо присел рядом с ней. - Надо отдать ему должное, имитатор он прекрасный.
Она засмеялась.
- Милый мой Леонардо, если мне, как ты считаешь, поклоняется вся Флоренция, то Нери, должна сказать, поклоняется тебе.
- Мне казалось, я только и нужен ему, чтобы служить приправой к его вечеринкам.
- Он плохой художник, но хороший собиратель, и глаз у него верный. У него есть несколько твоих работ.
- Что?
- Просто наброски, Леонардо. Тебя трудно собирать. По слухам, даже маркизе Изабелле д’Эсте не удалось заполучить одну из твоих маленьких Мадонн.
- Я пишу очень медленно, мадонна Симонетта, и очень напряженно тружусь над несколькими маленькими Мадоннами.
- Я не рассчитываю оказаться удачливее маркизы, - сказала Симонетта.
- Богатые покровители вовсе не обивают порога мастерской Андреа с заказами для меня.
- У тебя плохая репутация: ты не завершаешь заказанного; но Лоренцо заинтересовался тобой. Посмотрим, что я смогу сделать.
- Что ж, должен признаться, что вы с Нери надули меня, - сказал Леонардо.
- Вот как?
- Если он загримировал тебя и себя, он очень хорош. Быть может, это мне стоило бы поучиться у него.
Симонетта тихонько засмеялась.
- Ты считаешь само собой разумеющимся, что это сделал Нери?
- Кто же еще?
- Ты не можешь даже предположить, что это я?
- Я потрясен.
- Потому лишь, что ты мужчина, Леонардо. Я же и научила Нери, как подражать твоему голосу, а то он квакал, как лягушка. - Она ловко передразнила Нери и продолжала: - Знаком тебе художник Гаддиано?
- Конечно, - сказал Леонардо. - Ходят слухи, что он сиенец; его заказчикам приходится связываться с ним через поверенного. Гаддиано сделал чудесную терракотовую Кибелу, что стоит у фонтана в садах Медичи в Карреджи. Это так?
- Ты очень наблюдателен. Это действительно работа Гаддиано. - Тут она встала, подчеркнуто поклонилась и сказала: - А Гаддиано - это я.
- Ты?!
- В это не так уж трудно поверить тому, кто всего несколько часов назад считал меня своим другом Нери.
- Прости мое удивление, мадонна, но большинство из нас, смертных, не знает, как бы прожить по-человечески одну жизнь. Ты же живешь сразу двумя, - заинтригованно добавил Леонардо. - Это как если бы быть сразу в двух местах.
Симонетта засмеялась и процитировала Горация:
- "Никто не живет, довольный тем, как он живет".
- Под маской Гаддиано ты получила завидную известность скульптора и художника, - сказал Леонардо. - Но у большинства из нас нет способностей к преображению. Быть может, ты - Парацельсов стихийный дух? Превратить себя в Нери, а Нери в меня было бы для такого существа детской игрой.
- Что же мне еще делать? - спросила она.
- О чем ты?
- Ты можешь жить, не рисуя, не ваяя? О, ты, наверное, можешь - пока остаются наука и твои исследования.
- Пока видят мои глаза, я могу занимать их и явлениями природы, и предметами искусства.
- А вот я не могу, милый Леонардо. И не могу писать и быть известной под собственным именем, под именем Симонетты.
- Но такие прекрасные работы принесли бы тебе только честь и славу.
- С женщиной никто не стал бы считаться, - сказала Симонетта. - Меня не принимали бы всерьез, я не смогла бы получить и самых простых заказов. Зато как мужчина… как мужчина я могу бороться на равных. Я могу покорять умы и души других мужчин. Как женщине мне подвластны, да и то на время, только их сердца и напряженные пенисы.
- Возможно, ты недооцениваешь власть женщины над мужчиной.