Но там, в самом тайнике души, неумолчная совесть твердила ей, что жизнь и дана человеку именно для искуса и терпения и что, предавая тело на поругание и мучение, тем самым человек свою душу спасает. А красавица боярыня больше о своем теле думала, вот душу–то и погубила.
- Что сделано, то сделано! - вздохнув, прошептала она.
Иногда, под вечер или ночью, ей мерещилось старое, уродливое лицо умершего мужа, его остекленевшие глаза, с укором устремленные на нее; ей слышался иногда его хриплый голос, и она ощущала прикосновение его костлявых пальцев к своему круглому, полному плечу. Холодным дыханием мертвеца веяло на ее горячее лицо. Однако, будучи развитой по тому времени и умной от природы женщиной, она, хотя и с трудом, все–таки овладевала этими тяжкими ощущениями и объясняла себе это приливами крови к голове, тем более что она действительно часто страдала от головных болей, вызываемых полнокровием при отсутствии, по условиям тогдашнего быта, всякого движения.
- Спасу княжну, спасу! - твердила она, придумывая способ сделать это, но все было тщетно.
Вдруг ее глаза радостно блеснули: ей пришла блестящая мысль.
"Попрошу помощи у князя Джавахова! - подумала боярыня. - Он храбр, великодушен! А не попытать ли у Пронского? Уговорить его отпустить полячку на волю. Да где! Не согласится!.. Пуще только запрячет, бедную. Потом и не найдешь ее!"
Боярыня хлопнула три раза в ладоши. На зов явилась сенная девушка.
- Ступай, Аннушка, сейчас на Неглинную, найди дом царевны грузинской, а там спроси князя Левона Вахтанговича Джавахова? Уразумела?
- Уразумела, боярыня!
87
- Хорошо. Не забудешь, найдешь - получишь мой летник зеленый.
- А что сказать изволишь, боярыня, князю?
- Да, я и забыла! Скажи: боярыня кланяться велела и звать, мол, к себе его наказывала, дело–де есть… преважной степени и очень спешное. Ждут–де его сейчас. Поняла? Не собьешься?
- Как можно, боярыня?
- Ну, так ступай! Да покличь–ка ко мне Евпраксию. Одна девушка ушла, и немного спустя явилась другая.
Боярыня велела ей убрать горницу и принести свежую кисейную рубашку и летник из красного атласа. Облив лицо холодной водой, отчего ее побледневшие было щеки вновь порозовели, Елена Дмитриевна сняла кику и осталась простоволосая, что к ней удивительно шло, но что было совершенно противно обычаям страны. Принарядившись и сделав распоряжение, чем угощать гостя, она отпустила девушку и села к окну в нетерпеливом ожидании.
"Как–то доберется князь Левон? - думала боярыня, следя из терема за каким–то пешеходом, старательно лавировавшим между лужами. - Ведь не захочет показаться в грязном кафтане!"
И действительно, путешествие по Москве в весеннюю распутицу было крайне трудно. Ее узкие немощеные улицы тонули в непроходимой грязи. Весеннее солнце уже исправно делало свое дело - с крыш и желобов лились потоки воды и образовывали озера и реки среди самой улицы. В Кремле было сравнительно суше и чище, благодаря тому, что он стоял высоко, и еще тому, что во дворце пребывал царь, а следовательно, принимались хотя кое–какие меры к удалению грязи и потоков талой воды. Но добраться до Кремля было довольно трудно: колымаги проваливались чуть не до половины в промоины, лошади, залитые водою по брюхо и облепленные грязью, подолгу стояли на месте, не имея сил вытягивать громоздкие кузова тяжелых колымаг.
Думы Елены Дмитриевны были прерваны приходом Евпраксии, доложившей, что к ней пожаловал князь Пронский. В первую минуту Хитрово подумала было отказать незваному гостю, но потом рассудила, что грузинский князь еще не скоро приедет по такой дороге, а с Пронским нужно поговорить.
- Зови боярина, - приказала она девушке, и та открыла пред князем двери.
- Добро пожаловать, - приветствовала Пронского боярыня, кланяясь ему в пояс. - Что давно вдовы бедной не навещал?
Пронский был сумрачен; бросив шапку на стол и чуть кивнув Хитрово, он, нахмурясь, посмотрел на сенную девушку, робко стоявшую у притолоки, и резко, точно хозяин, спросил ее:
- Ты что здесь торчишь?
Девушка пугливо взглянула на боярыню и не тронулась с места.
- Евпраксия, ступай себе; принеси–ка нам медку… Боярину, чай, с дороги неможется, - холодно приказала боярыня.
Когда девушка скрылась за порогом, Пронский порывисто обнял Елену Дмитриевну и поцеловал в губы, но она грубо оттолкнула его.
- Не хозяин ты мой, чтобы так облапить.
- Что–то больно красива ты сегодня, - ответил Пронский, не замечая ее тона и любуясь ею. - Сарафан красный идет, что ли, уж и не разберу, право.
- Давно красы моей не примечал! - с невольной злостью в голосе возразила боярыня.
- Дел много было в это время, - ответил Пронский и, сев, провел рукой по волосам.
Елена Дмитриевна пристально взглянула на него, потом, всплеснув руками, вскрикнула:
- Куда бороду дел?
- Снял.
- Иль ты разум потерял? Ведь стричься боярам строго заказано; не знаешь разве царского указа: "Брады же иде–же не стричь"? Али боярства лишиться захотел?
Пронский пристально посмотрел на боярыню.
- А ты много по царскому указу действуешь? Вон кику скинула, простоволосая кажешься мужчине. Это по указу?
- Князь, я о тебе печалуюсь, - немного смутившись, ответила боярыня, - а по мне, пусть тебя царь наказует. Я ж чужим мужчинам не кажусь без кики.
- Ты вступишься за меня, - беспечно ответил князь. - А что, каков я без бороды?
Боярыня замялась. Худощавое бледное лицо князя без бороды стало еще тоньше и бледнее; холодные серые глаза еще резче выдавались на нем.
- Чего ж ты остригся? - повторила боярыня.
- Все иноземцы так ходят, - уклончиво ответил князь. - А ты скажи лучше, каков я?
Елена Дмитриевна рассмеялась.
- Смекнула я, чего ради ты остригся. Знать, иноземке какой понравиться затеял?
Пронский промолчал.
- А хочешь, скажу - кому? - пошутила Хитрово.
- А скажи! - пожал плечами князь.
- Царевне грузинской! - ответила Елена Дмитриевна и перестала смеяться. - Скажи, что нет?
- Несуразное говоришь, - отвернувшись, произнес Пронский, но его пальцы, барабанившие по столу, нервно вздрагивали.
- Давно я заприметила, что зазнобой пала краса царевны тебе на сердце. Но не думала я, что дерзость свою ты прострешь на любовь к царевне.
- Что ж, нешто худородный я какой? - глухо возразил Пронский. - А разве ты сама, боярыня, не дерзнула поднять глаза на…
- Замолчи! - сказала Хитрово, вся вспыхнув и встав со скамьи. - И ты можешь вторить судаченью да пересудам теремным? Стыдно, князь, сплетнями бабьими заниматься!.. Всем известно, что я - друг государыни–царицы и батюшки–царя, - внушительно закончила она.
- И я хочу быть другом царевны, - усмехнувшись, ответил князь.
Боярыня с изумлением глянула на него.
- О том мне смеешь говорить? - гневно спросила она.
- С тобой о том и совет держать пришел, - возразил Пронский, продолжая усмехаться.
- Я не потатчица таким делам, - гордо ответила боярыня й начала ходить по комнате.
В ней заговорила женщина. Она сама уже не любила князя и, может быть, еще вчера думала, как бы с ним разойтись тихо, без ссоры; но теперь, когда он ей в лицо говорил, что любит другую, что оставляет ее без сожаления, все женское самолюбие поднялось в ней; упорство отъявленной кокетки потребовало, чтобы поклонник был вечно пригвожден к ее триумфальной колеснице, и жадность собственницы заклокотала в душе. Ревность к сопернице заползла в сердце коварной змеей. Она забыла все свои добрые намерения относительно несчастной польской княжны, забыла даже князя Леона и вся была полна только мыслью вернуть к себе этого холодного, бессердечного мужчину, заставить эти стальные глаза загореться огнем желаний, увидеть этого гордеца у своих ног порабощенным.
И, казалось, эти мысли были написаны на ее выразительном лице; по крайней мере, князь отлично понял ее волнение. Самодовольная улыбка тронула его губы, и он произнес:
- Ну, а что же князь Леон, этот маленький грузин, часто бывает у тебя, боярыня? Впрочем, не отвечай, я вижу его гусли… Учит, стало, тебя играть на них?
- Не отвиливай, князь! Начал говорить о царевне - доканчивай! - вся раскрасневшись, проговорила Елена Дмитриевна, нервно обмахиваясь кружевным платочком.
Пронский встал и, схватив боярыню в свои сильные объятия, покрыл ее лицо поцелуями. Он умел, когда хотел, придать себе влюбленное выражение. Его холодные серые глаза вспыхивали непритворным чувством, губы шептали нежные слова, и объятия становились горячее.
На этот раз Хитрово не отталкивала его, а, обняв своими красивыми руками его шею, приникла русой головкой к его могучей груди.
- Милый мой, любый мой! - чуть шептали ее губы. - Любишь меня? Одну меня?
- Одну тебя, - ответил Пронский - в эту минуту искренне, так как близость молодой женщины невольно заразила его. - Уедем отсюда, бросим все, все! - крепче прижимая ее стан, шептал он, целуя ее полузакрытые глаза.
Ни он, ни она не слыхали оклика и стука в дверь, не слыхали, как эта дверь отворилась и тотчас затворилась.
Первою очнулась боярыня. Довольная своей победой, она вспомнила и польскую княжну, и князя Леона, и царевну грузинскую. Она тихо выскользнула из объятий князя Бориса и стала поправлять волосы пред зеркалом.
- Ишь, растрепал! - через плечо улыбнулась она ему.
- Чародейка! - проговорил он.
- А что? - продолжала она улыбаться. - И впрямь ведь я зачарована! Бабке моей цыганка сказывала, что до третьего ее колена все девушки или женщины в роду всегда любимы будут.
Но князь Пронский уже не слушал ее. Он ходил, глубоко задумавшись, и чары ее красоты и молодости постепенно таяли. Он вспомнил, зачем пришел, вспомнил обаятельные черты грузинской царевны, и ему стало стыдно за свой поступок, за свою измену.
"Но она издевается надо мной, разве я могу отказаться от женской красы и ласки?" - злобно думал он и, обернувшись к боярыне, громко произнес:
- Я к тебе шел, чтобы известить о свадьбе дочери!
- Ты дочь сосватал?
- Да, давно. Да прихворнула, и свадьбу отложили на Красную Горку.
- А жених кто?
- Черкасский, князь Григорий Сенкулеевич.
- Ты свою дочь за этого зверя выдаешь?
- Мало ль что в народе бают? Какой он зверь… Так… Строг маленько с людьми…
- В отцы, а то и в деды он ей годится… Что ты затеял, князь?
- Так надо мне, Елена!
- Попугать жену? Эк тебе приспичило холостяком стать.
- Опостылела она мне очень!
- Да ведь не первый год женаты! - проговорила боярыня, подозрительно поглядывая на своего друга.
- Да ты что, за нее вступиться хочешь?
- Знамо дело, жалко.
- Ишь, жалостливая какая стала! - насмешливо произнес князь. - Небось, когда свой муж–то старый опостылел хуже скуки, жалость–то Бог весть куда попрятала!
- Не тебе бы, Борис Алексеевич, попреки делать да не мне бы слушать! - многозначительно возразила боярыня.
- Ты на что мечешь, Елена? - хмурясь, спросил князь.
- Ох, князь, глаз–то мне не отводи…
- Что правда, то правда, ворон ворона видит издалека. Ну, стало быть, мы и должны пособлять друг другу. И, кабы ты хотела, мы с тобой таких делов понаделали бы…
- Примерно каких это? - насмешливо спросила боярыня.
- Что зря языком звонить? Хотя и с умом, а все–таки баба.
Слова князя задели Хитрово за живое, и она уже хотела прямо заговорить с ним о полячке. Но он не дал ей раскрыть рот и сам, будто к слову пришлось, равнодушно проговорил:
- Кабы ты в самом деле мне близким человеком была, ты меня давно от жены постылой вызволила бы! Эдак бы по царскому указу да в монастырь ее.
- За какие такие провинности?
- Мало ли что! Можно придумать…
- Неправду? Ну, это не след. Да и зачем царя вмешивать? Справься сам… Вон как Евсей Верещагин жену избил смертным боем до крови, а по ранам солью натер.
Пронский, вспыхнув, отвернулся.
Боярыня поняла его смущение и внутренне содрогнулась. Неужели он был до того жесток, что подверг свою жену подобной же пытке? Но почему же княгиня Анастасия Петровна не жаловалась родным, которых у нее было немало и даже в большой чести у царя, как, например, ее свояк, Михаил Федорович Ртищев?
Эти вопросы вертелись у боярыни на языке, но она не сказала ничего, а предложила князю поступить так же, как поступил один именитый боярин, желавший избавиться от жены менее кровавым образом, чем было принято в те суровые времена.
- Постриги княгиню в пустой избе, без родственников и записи, а потом отошли куда–нибудь! - посоветовала она, сознавая, что лучшая доля княгини все же пострижение.
- Опасливо: могут выдать, а тогда батоги и Сибирь, осрамят на всю Русь. Ведь дочь… души в матери не чает. Нет, лучше, как согласие на посестрию, ничего нет.
Посестрией называлась постригшаяся в монахини жена при живом муже; муж - побратимом. Но достигалось это побратимство и посестрие нелегко. Часто муж добивался согласия от жены на это новое родство тяжкими побоями, угрозами и разными мучениями.
- А княгиня не хочет? - спросила Елена Дмитриевна.
- Как корова уперлась, и ни с места.
- Что, ей так люба жизнь в миру?
- Дочь, вишь, жаль.
- Так постриги их вместе.
- Думал было, говорил, и на это не согласна.
- Так оставь ее, пусть живет. Не мешает она, чай, твоей гульбе?
- Нельзя этого, - упрямо ответил князь. - Так ты помочь в этом деле не можешь?
Елена Дмитриевна отрицательно покачала головой.
Собеседники замолчали. Боярыня взглянула на часы. Уже давно было время прийти князю Джавахову. Солнце стало уже садиться, наступали ранние сумерки.
- Огня бы зажечь, - проговорила Елена Дмитриевна и крикнула девушку.
- Я скоро уйду; погоди огонь зажигать, - предложил князь.
В это время вошла Евпраксия с подносом и медом в серебряной чарке и с поклоном поставила пред князем.
- Анна уже вернулась? - спросила боярыня.
- Давно! - ответила Евпраксия и на вопросительный взгляд боярыни смущенно потупилась.
Хитрово тревожно окинула девушку взглядом и выслала из комнаты, приказав прислать Анну.
Пронский выпил мед и обратился к боярыне:
- Стало быть, в одном мне отказали? Ну, Бог с тобой! А на свадьбу не откажешь прийти?
- Вот это с радостью. И подарок невесте ценный припасу, и жену твою повидаю с охотою.
Пронский незаметно прикусил губу.
- Ну, вот теперь еще одна просьба. Царя с царицею ко мне на свадьбу сговори, да царевну… Елене Леонтьевне с государем дай свидеться, - проговорил он и облегченно вздохнул, точно тяжесть упала с его плеч.
- За первое даю слово, а… за царевну с чего так хлопочешь?
- Елена, ведомо ведь тебе, что ты одна мне на свете люба, - с убедительностью произнес Пронский, - в чем же ты сомневаешься?
- Почему хлопочешь–то о царевне? - повторила боярыня.
- Тут дело не любовное, а важное государское, - начал Пронский, сев рядом с боярыней и понизив голос. - Хочу привести я царство Грузинское, а потом и другие по ту сторону Иверских гор царства маленькие в вековечное подданство государю–батюшке. Приехала теперь царевна Елена Леонтьевна сюда на Москву помощи просить для свекра, царя Теймураза, а я смекаю так, что дело можно оборудовать в другую сторону. Внучек Теймураза здесь с нею, она и он могут свое царство русскому царю и вовсе отдать. Теймураз стар уже, сын его, муж Елены Леонтьевны, находится в Персии в аманатах; может, его уже и в живых нет; она пока за сына править страной может, а соправителя ей назначит наш государь Алексей Михайлович.
- И соправитель этот - ты? - сразу разгадала боярыня замысловатый план князя и весело рассмеялась. - Не бывать этому николи! - встала со скамьи разгневанная Елена Дмитриевна.
- А почему бы не бывать этому? Чем я не правитель такой маленькой страны? - вставая в свою очередь, насмешливо спросил Пронский.
- А потому, что я этого не хочу. Хотя мне царевна грузинская не люба, но царства лишать ее я не хочу. Но ты лжешь все; ты вовсе не хочешь отдать это маленькое царство царю Алексею. Ты хочешь только с помощью наших отогнать персов, а потом убьешь Теймураза и его сына и женишься на вдове! О, я разгадала тебя, будущий царь грузинский! Но этому не бывать. Я все расскажу царю, и тебя поведут на дыбу!
- А на дыбе я скажу, что ты отравила мужа!
- Чем ты докажешь, что я отравила? - бледнея, проговорила боярыня.
- Докажу. Отраву тебе дала колдунья Марфа, а Марфа мне послушна и все мне сделает, что для меня нужно.
Елена Дмитриевна, как сраженная, упала на скамью. Мысли ее путались, и вся она трепетала пред этим ужасным человеком. Ей уже чудились пытки и мучения, которые ей придется претерпеть на дыбе; дрожь пробежала по всему телу, и она с глухим стоном закрыла лицо.
Пронский молча стоял у окна, и сквозь наступавшие сумерки едва можно было различить его лицо. Он ждал, когда боярыня, достаточно настрадавшись от страха, придет к нему и станет молить его о пощаде и прощенье. Он любил женщин, но вместе с тем и презирал их. Ему казалось, что он отлично читает в их сердцах; он думал, что окончательно уничтожил Елену, и уже торжествовал победу.
Между тем Хитрово в это время приходила в себя и, взглянув на него сквозь пальцы, внутренне усмехнулась, хотя ей было теперь вовсе не до смеха.
Ей пришла было на ум польская княжна, но она умолчала о ней, благоразумно сообразив, что это единственный козырь в ее руках против Пронского; однако с этим козырем надо обращаться осторожно, а то князь как раз спрячет его; поэтому она решила употребить хитрость. Нужно прежде всего притвориться испуганной и согласной действовать по его воле, затем, с помощью Леона, освободить Ванду, потом избавиться от ворожеи Марфушки и уже после всего этого действовать против этого ужасного человека.
Приняв такое решение, Елена Дмитриевна горько разрыдалась; ей трудно было сделать это, потому что ее гордой натуре нелегко было, хотя бы и временно, сознаться в своем бессилии, признать над собой чью–нибудь власть.
Услыхав ее рыдания, Пронский обернулся. Он уже пришел к тому убеждению, что худой мир лучше доброй ссоры, и потому, видя слезы раскаяния у боярыни, сам подошел к ней.
- Ну, полно, Елена, будет нам ссориться! Показали друг другу когти, и будет! Давай руку! Вот так! А теперь прощай, поздно уже! - и он, обняв боярыню, поцеловал ее в щеку.
Ни тот ни другой не могли, к счастью, видеть выражение своих лиц, а то каждый понял бы, какая готовится ему злая участь.
- А царю все–таки шепни о царевне–то, - проговорил князь, нахлобучивая шапку. - Прощенья прошу! - и, кивнув еще раз, он вышел, вполне убежденный, что поработил боярыню.