Может быть…
Скоро изменятся жизни цветы,
я отойду ото всех, кто мил,
буду иные искать ответы,
если здешние отлюбил.И не будет падений в бездны:
просто сойду со ступень крыльца,
просто совьется свиток звездный,
если дочитан – до конца.
Июнь 1918
СПБ
Не бывает
Нет, не бывает, не бывает,
Не будет, не было и нет.
Зачем нас этот сон смущает,
На безответное ответ?Он до сих пор кому-то снится,
И до сих пор нельзя забыть…
Он никогда не воплотится:
Здесь – ничего не может быть.
Август 1918
СПБ
За копьями
Горят за копьями ограды,
В жестокой тайне сочетаний,
Неугасимые лампады
Моих сверкающих мечтаний.Кто ни придет к ограде, – друг ли,
Иль враг, – войти в нее не смея,
Лампады меркнут, точно угли,
Во тьме дыша и ало рдея.Не знать огней моих лампадных
Тому, кого страшат потери.
Остры концы мечей оградных,
И нет в ограде этой – двери.Сверкайте, радужные цепи
Моих лампад, моих мечтаний,
В бесплодности великолепии,
В ненужности очарований.
Август 1918
СПБ
Час победы
…Он ушел, но он опять вернется.
Он ушел и не открыл лица…
Что мне делать, если он вернется?
Не могу я разорвать кольца…
"В черту" (1905)
Он опять пришел – глядит презрительно
(Кто – не знаю, просто Он, в плаще)
И смеется: "Это утомительно,
Надо кончить – силою вещей.
Я устал следить за жалкой битвою,
А мои минуты на счету.
Целы, не разорваны круги твои,
Ни один не вытянут в черту.Иль душа доселе не отгрезила?
Я мечтаний долгих не люблю.
Кольца очугуню, ожелезю я
И надежно скрепы заклеплю".Снял перчатки он с улыбкой гадкою
И схватился за концы кольца…
Но его же черною перчаткою
Я в лицо ударил пришлеца.Нет! Лишь кровью может быть запаяно
И распаяно мое кольцо!..
Плащ упал, отвеянный нечаянно,
Обнажая мертвое лицо.Я взглянул в глаза его знакомые,
Я взглянул… И сник он в пустоту.
В этот час победное кольцо мое
В огненную выгнулось черту.
Сентябрь 1918
СПБ
Как прежде
Твоя печальная звезда
Недолго радостью была мне:
Чуть просверкнула, – и туда,
На землю, – пала темным камнем.Твоя печальная душа
Любить улыбку не посмела
И, от меня уйти спеша,
Покровы черные надела.Но я навек с твоей судьбой
Связал мою – в одной надежде.
Где б ни была ты – я с тобой,
И я люблю тебя, как прежде.
Сентябрь 1918
СПБ
Дни
Все дни изломаны, как преступлением,
Седого Времени заржавел ход.
И тело сковано оцепенением,
И сердце сдавлено, и кровь – как лед.Но знаю молнии: всё изменяется…
Во сне пророческом иль наяву?
Копье Архангела меня касается
Ожогом пламенным – и я живу.Пусть на мгновение, – на полмгновения,
Одним касанием растоплен лед…
Я верю в счастие освобождения,
В Любовь, прощение, в огонь – в полет!
Ноябрь 1918
СПБ
Тяжелый снег
В. А. Злобину
Звезда субботняя лампады,
За окнами – тяжелый снег,
Пространств пустынные преграды,
Ночных мгновений четкий бег…Вот 3 удара, словно пенье
Далекое – колоколов…
И я, чтоб задержать мгновенья,
Их сковываю цепью слов.
Ноябрь 1918
СПБ
14 декабря 18 г
Нас больше нет. Мы всё забыли,
Взвихрясь в невиданной игре.
Чуть вспоминаем, как вы стыли
В карре, в далеком декабре.И как гремящий Зверь железный,
Вас победив, – не победил…
Его уж нет – но зверь из бездны
Покрыл нас ныне смрадом крыл.Наш конь домчался, бездорожен,
Безузден, яр, – куда? куда?
И вот, исхлестан и стреножен,
Последнего он ждет суда.Заветов тайных Муравьева
Свились напрасные листы…
Напрасно, Пестель, вождь суровый,
В узле пеньковом умер ты,Напрасно всё: душа ослепла,
Мы преданы червю и тле,
И не осталось даже пепла
От "Русской Правды" на земле.
Декабрь 1918
СПБ
Тишь
На улицах белая тишь.
Я не слышу своего сердца.
Сердце, отчего ты молчишь?
Такая тихая, такая тихая тишь…Город снежный, белый –
воскресни!
Луна – окровавленный щит.
Грядущее всё неизвестней…
Сердце мое, воскресни!
воскресни!Воскресение – не для всех.
Тихий снег тих, как мертвый.
Над городом распростерся грех.
Тихо плачу я, плачу – обо всех.
Декабрь 1918
СПБ
Качание
Всё "Я" мое, как маятник, качается,
и длинен, длинен размах.
Качается, скользит, перемежается –
то надежда – то страх.От знания, незнания, мерцания
умирает моя плоть.
Безумного качания страдание
ты ль осудишь, Господь?Прерви его, и зыбкое мучение
останови! останови!
Но только не на ужасе падения,
а на взлете – на Любви!
Февраль 1919
СПБ
Тщета
Я шел по стылому, седому льду.
Мой каждый шаг – ожоги и порезы.
Искал тебя – и знал, что не найду,
Как синтез не найду без антитезы.Смотрело маленькое солнце зло
(Для солнца нет ни бывших, ни грядущих) –
На хрупкое и скользкое стекло,
На лица синие мимоидущих.Когда-нибудь и ты меня искать
Пойдешь по той же режущей дороге.
И то же солнце будет озарять
Твою тщету и раненые ноги.
Март 1919
СПБ
Пока
Я ненавижу здешнее "пока":
С концами всё, и радости, и горе.
Ведь как бы ни была длинна река –
Она кончается, впадая в море.Противны мне равно земля, и твердь,
И добродетель, и бесчеловечность;
Одну тебя я принимаю, Смерть:
В тебе единой не пока – но вечность.
Апрель 1919
СПБ
С варевом
Две девочки с крошечными головками,
ужасно похожие друг на дружку,
тащили лапками, цепкими и ловкими,
уёмистую, как бочонок, кружку.Мне девчонки показались занятными,
заглянул я в кружку мимо воли: суп, –
с большими сальными пятнами,
а на вкус – тепловатый и без соли.Захихикали, мигнули: "Не нравится?
да он из лучшего кошачьего сала!
наш супец – интернационально славится;
а если тошнит, – так это сначала…"Я от скуки разболтался с девчонками;
их личики непрерывно линяли,
но голосами монотонно-звонкими
они мне всё о себе рассказали:"Личики у нас, правда, незаметные,
мы сестрицы, и мы – двойняшки;
мамаш у нас количества несметные,
и все мужчины наши папашки.Я – Счастие, а она – Упокоение,
так зовут нас лучшие поэты…
Совсем напрасно твое удивление:
или ты, глупый, не веришь в это?"Такой от девчонок не ждал напасти я,
смеюсь: однако, вы осмелели!
Уж не суп ли без соли – эмблема счастия?
Нет, как зовут вас на самом деле?Хохоток их песочком сеется…
"Как зовут? Сказать ему, сестрица?
Да Привычкой и Отвычкой, разумеется!
наших имен нам нечего стыдиться.Мы и не стыдимся их ни крошечки,
а над варевом смеяться – глупо;
мы, Привычка и Отвычка, – кошечки…
Подожди, запросишь нашего супа…"
Апрель 1919
СПБ
Летом
О, эти наши дни последние,
Обрывки неподвижных дней!
И только небо в полночь меднее
Да зори голые длинней…
Хочу сказать… Но нету голоса.
На мне почти и тела нет.
Тугим узлом связались полосы
Часов и дней, недель и лет.Какою силой онедвижена
Река земного бытия?
Чьим преступленьем так унижена
Душа свободная моя?Как выносить невыносимое?
Чем искупить кровавый грех,
Чтоб сократились эти дни мои,
Чтоб Он простил меня – и всех?
Июль 1919
СПБ
Осенью (Сгон на революцию)
На баррикады! На баррикады!
Сгоняй из дальних, из ближних мест…
Замкни облавой, сгруди, как стадо,
Кто удирает – тому арест.
Строжайший отдан приказ народу,
Такой, чтоб пикнуть никто не смел.
Все за лопаты! Все за свободу!
А кто упрется – тому расстрел.
И все: старуха, дитя, рабочий –
Чтоб пели Интер-национал.
Чтоб пели, роя, а кто не хочет
И роет молча – того в канал!
Нет революций краснее нашей:
На фронт – иль к стенке, одно из двух.
…Поддай им сзаду! Клади им взашей,
Вгоняй поленом мятежный дух!На баррикады! На баррикады!
Вперед, за "Правду", за вольный труд!
Колом, веревкой, в штыки, в приклады…
Не понимают? Небось поймут!
25 октября 1919
СПБ
Ночь
…Не рассветает, не рассветает…
На брюхе плоском она ползет.
И всё длиннеет, всё распухает…
Не рассветает! Не рассветет.
Декабрь 1919
СПБ
Песня без слов
Как ясен знак проклятый
Над этими безумными!
Но только в час расплаты
Не будем слишком шумными.Не надо к мести зовов
И криков ликования:
Веревку уготовав –
Повесим их в молчании.
Декабрь 1919
СПБ
Там и здесь
Там и здесь
Там – я люблю иль ненавижу, –
Но понимаю всех равно:
И лгущих,
И обманутых,
И петлю вьющих,
И петлей стянутых…
А здесь – я никого не вижу.
Мне все равны. И всё равно.
Январь 1920
Бобруйск
Видение (Этюд на "Анте")
На Смольном новенькие банты
из алых заграничных лент.
Закутили красноармейские франты,
близится великий момент.
Жадно комиссарские аманты
мечтают о журнале мод.
Улыбаются спекулянты,
до ушей разевая рот.
Эр-Эс-Эф-ка – из адаманта,
победил пролетарский гнев!
Взбодрились оба гиганта,
Ульянов и Бронштейн Лев.
Завели крепостные куранты
(кто услышит ночной расстрел?),
разработали все пуанты
европейских революционных дел.
В цене упали бриллианты,
появился швейцарский сыр…
. . . . . . . . . . . . . . .
Что случилось? А это Антанта
с большевиками заключает мир.
Январь 1920
Минск
Оттуда?
Д. П. С.
Она никогда не знала,
как я любил ее,
как эта любовь пронзала
всё бытие мое.Любил ее бедное платье,
волос ее каждую прядь…
Но если б и мог сказать я –
она б не могла понять.И были слова далеки…
И так – до последнего дня,
когда в мой путь одинокий
она проводила меня…Ни жалоб во мне, ни укора…
Мне каждая мелочь близка,
над каждой я плачу,
которой касалась ее рука…Не знала – и не узнает,
как я любил ее,
каким острием пронзает
любовь – бытие мое.И, может быть, лишь оттуда, –
если она уж там, –
поймет любви моей чудо
она по этим слезам…
Май 1920
Варшава
Глаза из тьмы
О эти сны! О эти пробуждения!
Опять не то ль,
Что было в дни позорного пленения,
Не та ли боль?Не та, не та! Стремит еще стремительней
Лавина дней,
И боль еще тупее и мучительней,
Еще стыдней.Мелькают дни под серыми покровами,
А ночь длинна.
И вся струится длительными зовами
Из тьмы, – со дна.Глаза из тьмы, глаза навеки милые,
Неслышный стон…
Как мышь ночная, злая, острокрылая,
Мой каждый сон.Кому страдание нести бесслезное
Моих ночей?
Таит ответ молчание угрозное,
Но чей? Но чей?
Август 1920
Варшава
Родное
Т. И. М.
Есть целомудрие страданья
И целомудрие любви.
Пускай грешны мои молчанья –
Я этот грех ношу в крови.Не назову родное имя,
Любовь безмолвная свята.
И чем тоска неутолимей,
Тем молчаливее уста.
Декабрь 1920
Париж
Ключ
Струись,
Струись,
Холодный ключ осенний.
Молись,
Молись,
И веруй неизменней.Молись,
Молись,
Молитвой неугодной.
Струись,
Струись,
Осенний ключ холодный.
Сентябрь 1921
Висбаден
Будет
И. И. Манухину
Ничто не сбывается.
А я верю.
Везде разрушение,
А я надеюсь.
Все обманывают,
А я люблю.
Кругом несчастие,
Но радость будет.
Близкая радость,
Нездешняя – здесь.
1922
Приложение
Валерий Брюсов. З. Н. Гиппиус
I
Деятельность З. Н. Гиппиус распадается на три периода: первый, когда ее миросозерцание исчерпывалось чистым эстетизмом, второй, когда ее живо заинтересовали вопросы религиозные, и третий, когда к этому присоединился столь же живой интерес к вопросам общественным. Эти периоды определенно сказываются в прозе Гиппиус, в ее рассказах и статьях; гораздо менее – в ее стихах. Поэзия Гиппиус развивалась как бы по своим особым путям, подчиняясь иным законам, нежели сознательное мировоззрение автора.
Литературную деятельность Гиппиус начинала в том кружке символистов, который в 90-х годах группировался вокруг "Северного вестника" (Д. Мережковский, Н. Минский, А. Волынский, Ф. Сологуб). Здесь господствовали идеи Бодлера, Рескина, Ницше, Метерлинка и других "властителей дум" того времени. Их влиянием насыщены и первые стихи Гиппиус. Написанные с большим мастерством, без всяких крикливых новшеств, но своеобразные и по ритмам, и по языку, они сразу останавливали внимание глубиной идейного содержания. Среди этих первых стихотворений, – кстати сказать, появлявшихся в печати очень редко – не было "описаний для описания", повторения общих мест и пересказа общих тем, что так обычно у начинающих поэтов. Каждое стихотворение давало что-то новое, чего в русской поэзии еще не было, подступало к теме с неожиданной стороны, и каждое заключало в себе определенную, продуманную мысль. Вместе с тем в этих стихах уже ясно сказывалось исключительное умение Гиппиус писать афористически, замыкать свою мысль в краткие, выразительные, легко запоминающиеся формулы.
Эти формулы по своему содержанию были столь необычны для русской литературы, что критика сразу зачислила Гиппиус в ряды оригинальничающих декадентов и каких-то отщепенцев, хотя, в сущности, она лишь повторяла в стихах мысли ряда значительнейших писателей Запада, еще остававшихся в те дни у нас (по выражению Д. Мережковского) "великими незнакомцами". Так, например, признание:
Из всех чудес земли тебя, о снег прекрасный,
Тебя люблю… За что люблю – не ведаю… –
конечно, отголосок ныне всем известного "стихотворения в прозе" Бодлера об облаках (L'Etranger). Формула, особенно приводившая в негодование критиков того времени:
Но люблю я себя, как Бога, –
Любовь мою душу спасет… –
явно создалась под влиянием проповеди эгоизма Ницше и др. Не менее известное в те дни:
Мне нужно то, чего нет на свете,
Чего нет на свете… –
повторяет в сжатой формуле обычные жалобы первых французских символистов, возобновивших мистическую тоску романтиков по несказанному.
Проклятия скучной реальной жизни ("Моя душа во власти страха – И горькой радости земной. – Напрасно я бегу от праха…", "Жизни мне дал унижение…", прославление мира фантазии ("Я – раб моих таинственных, необычайных снов"), поиски утешения в бесстрастии ("Ни счастия, ни радости – не надо"), вера в какую-то неведомую правду, которая суждена избранным ("Но я верю – дух наш высок"), наконец, искание новой красоты во Зле ("О, мудрый соблазнитель, – Злой Дух, ужели ты – Непонятый учитель – Великой красоты?") – вот основные темы первых стихов Гиппиус. Их преобладающее настроение – тоска, томление, жажда одиночества, сознание разобщенности с людьми ("Окно мое высоко над землею"); чаще всего после слов "утом-ленье", "усталость", "унынье", "смерть" повторяются слова "неведомый", "таинственный", "неразгаданный", "невоплощенный". Если поэт и называет свою душу "безумной и мятежной" ("безумный" – любимое слово Фета), то в конце концов не видит для нее иного исхода, как научиться "безмолвно умирать".
Может быть, высшего напряжения это настроение достигает в стихотворении "Лета" (позднее озаглавленном "Там"):
Я в лодке Харона, с гребцом безучастным.
Как олово густы тяжелые воды.
Туманная сырость над Стиксом безгласным.
Из темного камня небесные своды.
. . . . . . . . . . . . . . .
Но лодка скользит не быстрей и не тише.
Упырь меня тронул крылом своим влажным,
Бездумно слежу я за стаей послушной,
И все мне здесь кажется странно-неважным,
И сердце, как там, на земле – равнодушно.
Я помню, конца мы искали порою,
И ждали и верили смертной надежде…
Но смерть оказалась такой же пустою,
И так же мне скучно, как было и прежде.
Те же настроения господствуют и в двух первых книгах рассказов Гиппиус: "Новые люди" (1896 г.) и "Зеркала" (1898 г.). Первая из них была посвящена А. Л. Волынскому, как "ступени к новой красоте". Основная мысль книги: неправ ость только рационального отношения к миру и к жизни. Людям, рассуждающим здраво, во всех рассказах противопоставлены те, которые живут исключительно эмоциями, какими-то смутными влечениями души. Общепринятой морали, общепринятым истинам противополагается сомнение во всем, искание новых путей жизни. Любимые герои Гиппиус в этой книге – лица, чуждые школьному образованию или даже не совсем нормальные, иногда, с обычной точки зрения, как бы "слабоумные". В этом, конечно, сказалось влияние "Идиота" Достоевского и того афоризма Эдгара По, в котором он предлагает "обходить невниманием все жизнеописания добрых и великих и в то же время тщательно рассматривать малейшие повествования о злосчастных, умерших в тюрьме, в сумасшедшем доме или на виселице". Это было также одной из причин, почему Гиппиус охотно останавливалась на образах людей "простых", любовно рисуя, например, типы прислуг.