Бирич был доволен, даже восхищен Чумаковым. Ловкий человек! Правильно он, Бирич, сделал, что ввел его в Совет. Только бы не сорвался на чем-нибудь. Накануне Бирич просил Чумакова никому не говорить О нападении на него большевиков. Эта весть могла подбодрить тех, кто большевикам сочувствует, и помешать принятию декларации. Пусть у всех сложится впечатление, что в уезде тихо и все его жители стоят за новый Совет.
- Утверждайте декларацию, - напомнил Бирич Чумакову, и тот обратился к собранию:
- Я уверен, что вы все за эту декларацию! - Он взял из рук Рыбина бумагу и потряс ею над головой.
- Чего там! Конечно! Согласны! - вразнобой послышалось из разных концов толпы. Чумаков вытащил из кармана карандаш и несколько небрежно, будничным тоном, словно речь шла о каком-то пустяке, предложил: - Давайте все же подпишем!
Он положил декларацию на заранее выставленный на крыльцо ящик и, первым поставив подпись, с улыбкой обернулся к толпе, точно не замечая, что над ней повисло тяжелое молчание и в этом молчании угадывались и опасение и враждебность. - Чумаков протянул вперед карандаш:
- Ну, кто следующий?
- Я! - выскочил Сукрышев.
За ним потянулись все, кто принимал участие в расстреле ревкома. Баляев, понизив голос, сказал:
- Вот чего им надо. Сладко пели, а одной кровавой веревочкой хотят нас с собой связать.
Некоторые из подписавших оставались около крыльца. Здесь уже были Щеглюк, Пчелинцев, Сукрышев, Учватов…
- Сволочи! - не удержался Каморный.
- Не шуми, Давидка, - предостерег его Баляев. - Ты человек чужой тут. Опасайся… хотя мы тебя в обиду не дадим.
Цепочка желающих подписать декларацию оборвалась. Чумаков бросил взгляд на бумагу: "Не густо. Два десятка подписей. А сотни три людей стоят и не двигаются с места". Чумаков с прежней дружеской улыбкой спросил:
- Ну что же вы, товарищи-граждане, руку боитесь приложить?
Тут Бирич сделал незаметный знак человеку с калмыцким лицом, одетому в новую кухлянку.
- Я хочу!
Все повернулись на голос, и по толпе прошло: "Редров!" Это был мелкий торговец, всегда молчаливый, мало приметный, ни с кем не водивший дружбы и больше пропадавший в тундре. Редров, чуть прихрамывая, вышел к крыльцу и сказал:
- Я согласен с действиями Совета. Он исправляет ошибки ревкома. И прошу принять все мои товары в распоряжение Совета, а мне предоставить службу, на которой бы я мог принести пользу обществу. Дайте я подпишу декларацию.
Более неожиданного, ошеломляющего нельзя было придумать. Бирич, Чумаков и Тренев тоже сделали изумленные лица, хотя вместе подготовили этот спектакль. Редров согласился сыграть в нем главную роль за небольшую плату. Товары же его будут проданы через государственный склад, и он получит свою прибыль.
- Ух ты! - вырвалось у кого-то восхищенно, А Чумаков и Рыбин, которого подтолкнул Бирич, уже жали руки Редрову, поздравляли его и благодарили за поддержку и укрепление Советской власти. Зрители еще не оправились от удивления, как появился, сопя и отдуваясь, Лампе. Американец с отвисшими щеками, среди которых утонули нос и рот, а глазки узкими щелками подслеповато смотрели на мир, наталкиваясь на людей, добрался до крыльца. Появление американца было встречено неодобрительно. Кто не был посвящен в задуманную Биричем большую игру, подумал: "Что ему тут надо? Здесь мы свои дела решаем".
Лампе прохрипел астматически:
- Мистер Свенсон хочет жить в дружбе с Советской властью. Все товары в Ново-Мариинске передает Совету!
Заявление его вызвало растерянность. Мало кто был уверен, что он правильно понял Лампе. Рыбин уже жал руку американцу. Тот ему отвечал тем же, хотя был зол. Он не хотел идти сюда, и только приказ Свенсона заставил его сыграть роль шута. Весь красный от негодования, Лампе вслед за Редровым поставил свою подпись и поспешил удалиться.
- Красивая спектакля! - Баляев сплюнул и скосил на Каморного глаза. - Любуешься, Давидка?
Каморный только передернул плечами. Он был и возмущен и подавлен происходящим. Крепко за свое добро, за свои доходы коммерсанты дерутся. Советскую власть как позорят! У него дрогнули ноздри, и он прикусил губу, чтобы не выругаться. Нет, говорить с этими лицемерами бесполезно. Получишь пулю в лоб. Их надо уничтожить. Каморный тут же решил утром отправиться обратно в Марково. Надо слетать к товарищам, все рассказать, сообщить, каковы здесь силы, и двинуться сюда. И за все спросить: и за ревком, и за эту вот дикую комедию. Каморный ни на мгновенье не сомневался: все, что он видит, заранее подстроено. Вдруг люди вокруг Каморного громко заговорили. Кто-то звонко захлопал рукавицами, кто-то крикнул:
- Урр-р-а-а!
Но его никто не поддержал, и голос смущенно смолк. Каморный увидел над зданием правления красное полотнище, которое сменило царский флаг. Его держал в руках Еремеев. Он скомкал старый флаг и швырнул его вниз.
- Да здравствует советский флаг! - крикнул Чумаков. - Ур-р-р-а-а!
К нему присоединились все, кто был рядом, и несколько человек из толпы. Чумаков опять предложил:
- Ну, товарищи, ну, граждане, подписывайте декларацию. Или вы против Советской власти? Почему никто из шахтеров не подписал?
- Я подписываюсь, - около ящика появился Малинкин. Как всегда хорошо одетый, чисто выбритый, он мало походил на шахтера.
- Удушу стерву! - пообещал Баляев, и Каморный понял, что это не пустые угрозы. Он тихо сказал шахтеру:
- Не марай о грязь руки. Они для большого дела потребуются.
Баляев не удивился словам Каморного, а удовлетворенно подумал: "Не ошибся я" - и спросил друга:
- Скажешь, для какого дела?
- Скажу, - Каморный уже был уверен в Баляеве и решил с ним откровенно поговорить перед отъездом. Может быть, шахтеры окажутся помощниками марковцев. Ведь не могут они забыть своей вины в гибели ревкома, когда Толстая Катька их споила. Есть же в них совесть.
- Пошли отседова, - Баляев стал выбираться из толпы. - Не терпит сердце видеть мерзость.
Покинуть собрание, не подписываться под декларацией решили и другие шахтеры, но это им не удалось. Баляев и Каморный оказались перед цепью милиционеров и поняли все. Струков, стоявший невдалеке, спросил шахтера:
- Что же ты, Баляев, от Советов уходишь?
Струков скользнул взглядом по Каморному, не задержался на нем, приняв за кого-то из шахтеров. Баляев, опасаясь за Каморного, сказал:
- Чего моя подпись стоит?
- Ты пролетарий, твое мнение большой вес имеет, - объяснил Струков. - Идите, идите, подписывайтесь.
Баляев больше не возражал. Он мигнул Каморному, и они подошли к очереди, которая выстроилась у ящика. Присутствие милиционеров было всеми обнаружено, и никто не решился уйти не расписавшись. Слишком свежи были в памяти недавние выстрелы по членам ревкома. Стало уже темнеть, когда на обратной стороне листа была поставлена последняя подпись.
- Теперь можно и обмыть наше единство, - сказал Чумаков. - Пять человек приглашаю к Толстой Катьке. Кто хочет со мной?
- А я десятерых! - закричал Щеглюк. - Пошли!
- Угощайте, не жалейте! - сказал Бирич Чумакову. - Я расплачусь. Да возьмите с собой Рыбина.
- Нет, нет. Я домой, к семье, - испугался Рыбин.
Но Чумаков властно взял его за руку:
- Председатель Совета должен быть с людьми, а не прятаться.
Толпа расходилась. Люди торопились покинуть место с ощущением того, что они стали соучастниками какого-то преступления. Баляев что-то шепнул нескольким шахтерам, а Каморному громко сказал:
- Пошли допивать водку!
Каморный взглянул на флаг, и он Показался ему черным и тяжелым, как будто отлитым из чугуна. Всю дорогу до домика Клещина шахтер угрюмо молчал. Каморный несколько раз заговаривал с ним, но, не получая ответа, оставил попытки. Баляев о чем-то сосредоточенно думал. В домике светились окна. Женщина по-прежнему была одна. Когда Каморный и Баляев вошли в домик, у женщины был все тот же испуганный вид. Она приготовила немудреные закуски, расставила кружки. Тусклая лампа едва освещала маленькую комнатку с низким потолком, топчан, покрытый лоскутным одеялом, стол и табуретки.
- Беги за своим, - приказал Баляев хозяйке, стаскивая полушубок и шапку, Густые всклокоченные волосы его касались потолка. Баляев не стал садиться на табуретку, а принес с улицы позвонок кита. - Для меня припасено. А то как сяду на ихнюю табуретку, так - щепки для растопки.
Он рассмеялся и поторопил хозяйку:
- Не копошись. Слетай в один миг.
- Я сейчас, - женщина накинула на плечи рваное пальто и вышла. Ее шаги затихли за окном.
Баляев молчал. Каморный достал кисет и сказал:
- Смирились шахтеры с новым Советом.
- Ты не торопись, - Баляев уклонялся от разговора. - Один я с тобой чесать язык не буду. Не одних нас дело касается. Погоди. Давай-ка покурим, покеда нужные люди придут.
Они успели выкурить по самокрутке, когда в домик пришли четверо шахтеров. Каморный их узнал. Они стояли рядом с Баляевым на собрании. Один из них был совершенно лысый, с морщинистым лицом. Другой - широкоскулый, с выбитыми передними зубами и багровым шрамом на подбородке. Двое других шахтеров были молодые, лет по двадцати пяти, с усталыми лицами и колючими глазами. Они очень походили друг на друга - и курчавыми волосами с рыжинкой, и крутыми плечами, и прямыми бровями над далеко расставленными от переносицы глазами. "Братья, - решил Каморный. - Кажется, близнецы".
За окном послышались шаги. Все повернули головы к двери. Вошел Клещин, а за ним его жена. Она помогла ему стянуть старенькую кухлянку. Клещин Оказался тщедушным человеком. Левая рука его была на перевязи. Одет он был в старую заплатанную гимнастерку, из-под которой выглядывал воротник серой фуфайки крупной самодельной вязки.
- Добрый вечер, - Клещин подошел к столу и всем по очереди подал костлявую холодную руку. Ой чуть задержал руку Каморного, потом сел на табуретку и улыбнулся:
- Что же не наливаете, а только дымите?
- По маленькой можно, - Баляев потянулся к бутылке, налил по половине кружки. Все чокнулись и выпили. Когда закусили солеными грибами, Баляев обратился к Каморному:
- Вот что, Давидка, выкладывай карты на стол! Игра в открытую. Люди тут собрались надежные. Совет нынешний нам костью рыбьей в горле стоит. Ревком верный рабочему делу был, до бедного люда большую заботу имел и не болтал, не о себе думал, а жизнь нашу улучшал. Теперь локти поздно кусать. Ревкома нет. Клещин вот уцелел, да Куркутский где-то в тундре. Клещина могут в любое время кокнуть.
- Чего же вы не уезжаете отсюда? - удивился Каморный.
- Куда же я с перебитой рукой? - Клещин болезненно улыбнулся. Глаза его глубоко сидели под нависшим лбом. Щеки запали. Каморный заметил, с какой торопливостью Клещин ел грибы и рыбу, отщипывал кусочки хлеба. Сильный и постоянный голод терзал Клещина. Каморный подумал: "Живут все время под страхом смерти". Теперь ему было понятно состояние жены Клещина. Баляев пояснил:
- Хоронится он тут в одном месте, да могут выследить.
- Если бы хотели убить, давно бы убили, - сказал лысый шахтер.
- Может, им выгоды не было, а теперь вот и подошла, - ответил Баляев. - Ты, Агибалов, уразумел, что сегодня Совет сотворил? Все под закон подвели да нашим согласием заручились. Руки теперь у них чистые стали, свободные. Как бы они новую пакость не задумали. А чуется мне, что неспроста вся нынешняя комедь устроена.
- Не опасно, что мы здесь собрались? - спросил Каморный. Он не столько опасался за себя, сколько за порученное дело. Если его здесь схватят, то в Марково не скоро узнают о событиях в Ново-Мариинске.
- Сегодня будет спокойно. Они празднуют, свою декларацию обмывают. - Баляев сплюнул и снова обратился к Каморному: - Шахтеры свою вину знают, и если добрая нам указка будет, то эту вину мы… - он провел рукой над столом, точно что-то сглаживая, вздохнул: - До конца ее из сердца нашего не уберем, а все же легче станет.
Шахтеры согласно закивали. Шесть пар глаз было устремлено на Каморного, и он больше не колебался:
- Меня прислал Марковский Совет, чтобы я разузнал, что здесь и как. Там у нас Советская власть. Там у нас и Куркутский.
- Дельно, - Баляев с гордостью посмотрел на своих товарищей. - Не зря я тебя, Давидка, встретил. Я сразу…
- Не мешай, - остановил его Клещин, и Баляев послушно замолчал. Клещин спросил Каморного:
- Что думаете делать?
- Марковский Совет решит, что делать, когда я вернусь и обо всем сообщу. Думаю, что соберем силы и ударим по Ново-Мариинску, чтобы от этого "совета" ничего не осталось.
- Мы подмогнем, - сверкнул глазами Баляев.
- Без нас ничего не делайте, - предупредил Каморный. - Передушат вас, как цыплят, и пикнуть не успеете. Будем действовать так. Вам надо собирать силы, но осторожно, чтобы в Совете не пронюхали. Надо по сволочам ударить, как мы сигнал дадим.
Сделаем, - пообещал Баляев.
- Не торопись, - остановил его широкоскулый щербатый шахтер. - Угольщики запуганы.
- Уж больно ты осторожный, Копыткин, - огрызнулся Баляев. - Всю храбрость с зубами потерял.
- С дураком голову потеряешь быстрее, - засмеялся Копыткин. Он не обиделся на Баляева. - Каморный верно говорит, собрать стоящих людей надо. У нас на копях тоже дерьма много. За пятак продадут.
Время приближалось к полуночи, когда план действий был выработан. Каморный сказал:
- Утром я убегу, - и пригласил Клещина. - Поедемте со мной. Упряжка у меня сильная. Здесь вам опасно оставаться.
Клещин колебался. Баляев поддержал Каморного:
- Ты не думай чего такого. Поезжай. Нам спокойнее будет.
На отъезде настаивали и другие шахтеры, но все решила жена Клещина. Она выбежала из кухни:
- Поезжай, Ванюша, поезжай!
Из глаз ее брызнули слезы. Она уткнулась в плечо мужа и зарыдала. Измученная, живущая в постоянном страхе, она сейчас молила бога, чтобы муж уехал. Он, смущенно улыбаясь, дотронулся до ее волос:
- Хорошо, Маруся, я еду с товарищем.
Женщина снова исчезла в кухне и захлопотала там.
Каморный спросил шахтеров:
- Что слышно из Владивостока? Что в Петропавловске?
- Мы знаем не больше твоего, - Баляев погрозил кулаком в окно. - Они, сволочи, нам уши позатыкали.
- Жаль, - проговорил Каморный: - А хотелось бы знать, что там в России…
- Можно, - чуть певуче произнес один из братьев-близнецов, до этого молчавший.
- Можно! - как эхо повторил второй брат.
- Чего болтаете напраслину? - рассердился Баляев и пояснил Каморному: - Это двойняшки Нурмилеты, Виктор и Виталий. Студенты. Из благородных, а вишь, жизнь куда их загнала.
- Будет тебе, Гаврилович! - сказал Виталий Нурмилет смущенно. - Мы с Виктором предлагаем напасть сейчас на радиостанцию и связаться с Петропавловском.
- Ого! - не удержался от восклицания Каморный.
- А что? Вполне осуществимо! - насупился Виталий. - Мы с Виктором все рассчитали и прикинули.
Шахтеры и Клещин еще не высказали своего отношения к предложению братьев, только внимательно слушали. Это ободрило Нурмилетов, и Виталий продолжал настаивать:
- Часовой, телеграфист с мотористом. Больше никого! Ночь темна. Свяжем всех троих. Они потом и не посмеют заикнуться Струкову, что были в наших руках и допустили наш разговор с Петропавловском. С ними же тогда ух как расправятся! Американцы не пощадят!
Шахтеры и Клещин с Каморным переглянулись.
- Надо попробовать, - высказал свое мнение Клещин.
- Ну, войдем мы в станцию. А кто же там депешу передаст? - спросил с недоверием Баляев.
- Телеграфист! - Виктор Нурмилет вытащил из кармана сверкнувший никелировкой браунинг, взвесил его в руке. - Он убедит телеграфиста.
- А если там Учватов? - вспомнил Клещин.
- Этот согласится быстрее, - Виктор сделал презрительную гримасу. - Трус!
- Согласен! - Каморный встал. Он решил принять на себя командование и обратился к Клещину:
- Вы останетесь.
- Правильно, - подтвердил Баляев. - С одной рукой много не сделаешь, только обузой будешь.
Каморный предложил Клещину:
- Подготовьте все к отъезду. Собак бы еще покормить.
- Сделаю, - Клещин посмотрел на товарищей. - Будьте осмотрительны.
- Ладно, - махнул рукой Баляев.
- У кого еще есть оружие? - спросил Каморный. К его удивлению, у всех шахтеров были револьверы.
Они вышли из домика и оказались в густой морозной темноте. Шли цепочкой, друг за другом. Вел Виктор Нурмилет, - который безошибочно находил дорогу. Замыкал Баляев. Шагали осторожно, стараясь, чтобы снег меньше скрипел под ногами. В Ново-Мариинске было тихо, спокойно. Где-то в кабаках пьянствовали в отчаянном ожесточении шахтеры и беднота, не получая ни облегчения, ни отдыха от своего загула, а лишь временное тяжелое забвение, после которого жизнь станет еще безрадостнее и мучительнее. Гуляли и в домах коммерсантов, празднуя свою победу, бахвалясь своей ловкостью, умом, похихикивая и потирая от удовольствия руки, расхваливая вслух Бирича и втайне ему завидуя. Строили большие планы на будущее и снисходительно посмеивались американцы, чувствуя себя учителями малоразумных, недалеких людей.
Каморный и его спутники приближались к приземистому бетонному кубу здания радиостанции. Баляев шепнул:
- Стой! За нами кто-то топает…
Все обернулись. Руки их крепче сжали рукоятки револьверов. Люди точно окаменели, напряженно вслушиваясь в ночной мрак. Вот где-то залаяли собаки. Скрипнула и захлопнулась дверь. Вдали, кажется у кабака Толстой Катьки, кто-то дурным пьяным голосом запел:
Есть на Волге уте-о-ос!..
Но тут же голос оборвался и затих. С лимана доносились шорохи и короткое, похожее на выстрелы, потрескивание льда. И среди всех этих звуков отчетливо слышался скрип шагов. К ним приближался человек. Баляев шепнул:
- Не двигайтесь. Я разузнаю…
Он двинулся навстречу неизвестному. Шахтер успел сделать не больше полутора десятка шагов, как перед ним появился низенький человек. Он шумно дышал.
- Иван? - Баляев узнал Клещина и облегченно вздохнул. - Ты чего приперся?
- Есть дело, Гаврилович. Где Каморный?
Баляев подвел его к товарищам, которые по-прежнему оставались на месте и тревожно прислушивались к голосам. Каморный рассердился не на шутку:
- Сдурел, что ли? - он выругался. - Хочешь провалить все?
Клещин как будто не замечал раздражительности Каморного и недоброжелательного молчания шахтеров. Он сказал примирительно:
- Телеграфист мой знакомый, Даниленко. Он скорее согласится…
- Пошли, - Каморный не хотел терять времени, и снова безмолвная цепочка людей двинулась по протоптанной снежной тропочке. Она по косогору привела их к радиостанции, В мачте антенны едва слышно гудело и посвистывало. Окна радиостанции были освещены.
- Часовой внутри греется, - шепнул Каморному Виктор Нурмилет.
- Выманить его надо сюда, - отозвался Каморный.
- Я войду. Часовому скажу что-нибудь, чтобы он вышел. А вы его ждите, - тихо сказал Клещин.