- Я… я… рассчитываю на вашу помощь! - торопливо, глотая окончания слов, заговорил Черепахин. - Я совершенно в безвыходном положении.
"Мы в одинаково безвыходном положении", - подумал Свенсон. Гнев душил его. Как посмели большевики занести над ним руку, забрать его товары? Олаф выругался и пробормотал:
- С этими большевиками и с ума недолго спятить.
- Что вы сказали? - не разобрал Черепахин слов американца.
"А, ты еще здесь?" - с неприязнью подумал Олаф о фельдшере, который с лакейской подобострастностью и услужливостью заглядывал ему в лицо, и ответил:
- Если все правда, что вы мне сообщили, то большевики сделали непоправимую ошибку, за которую им придется дорого расплачиваться. Штаты никому не простят подобного отношения к своему гражданину. Меня защищает конституция свободной Америки.
- И я так же думаю, - закивал Черепахин, и заискивающая улыбка появилась на его растрескавшихся от мороза и кровоточащих губах. - И надеюсь, что могу рассчитывать на вашу защиту.
- Вы же русский, а не американский подданный, - прервал его Олаф.
- Но мы же с вами коммерсанты! - вскричал Черепахин, поняв, что Свенсон безразличен к его положению.
- Что вы хотите от меня? - напрямик спросил Олаф.
- Чтобы, чтобы вы… - Черепахина охватила растерянность, граничащая с паникой. Если сейчас Олаф откажет, то он - конченый человек. Неужели все лишения, что он перенес за дорогу, окажутся напрасными? И его надежды рухнут? Тогда что же делать? Будущее представало перед Черепахиным таким мрачным, страшным, точно бездонная пропасть, на краю которой он едва удерживается из последних сил. И если Свенсон сейчас не протянет ему руку, он сорвется и полетит в эту пропасть. Черепахин вздрогнул и торопливо выложил американским коммерсантам свою просьбу:
- Объявите всем, что мой склад, мои товары - ваши, что вы их дали мне в кредит, заимообразно, и так как я не смог вам оплатить их, то вы забрали их обратно. Вам большевики все вернут. Я знаю. Они побоятся Америки и… и… - у Черепахина прервался голос. Он жадно глотнул воздух и ждал ответа Свенсона, не сводя с него остановившихся, немигающих глаз, в которых были и надежда, и страх, и рабская собачья преданность. Олаф не сразу понял, чего хочет Черепахин, но когда разобрался в его просьбе, то удивление оттеснило все остальные чувства американца:
- Вы думаете, что большевики этому поверят?
- Конечно, конечно, - закивал Черепахин.
К Олафу начала возвращаться уверенность в незыблемости своего положения. Он вспомнил встречу с Томасом и Россом в Номе, вспомнил Стайна. Нет, Штаты так просто не отступятся от этого края. Если же Свенсон и пострадает от большевиков, то тем больше у него будет оснований требовать возмещения убытков. Как, каким способом? Подумать об этом у него будет время.
- Это очень рискованно… - начал, растягивая слова, Свенсон, не зная еще, чем он закончит фразу. Олаф уже думал о том, нельзя ли из предложения Черепахина извлечь пользу. Он припомнил, какие товары видел в складе фельдшера, когда был в Марково. Не обильно, но все же на кругленькую сумму. Особенно привлекали Свенсона железные бочки со спиртом. Это самый доходный товар.
- Хорошо. Пусть будет так, как вы хотите. - Олаф положил руку на плечо Черепахина. - Я беру вас под защиту звездного флага.
- Спасибо! - Черепахин прослезился. - Вы настоящий друг. Я всю жизнь буду вам благодарен. Потом я вас отблагодарю…
Олаф остановил его:
- Не нужно об этом. Мы должны помогать друг другу, как христиане. Я, конечно, убежден, что большевики не только вернут мне все, но еще и принесут свои извинения. Я немедленно еду в Ново-Мариинск и буду радировать в Штаты о беззаконии.
- На посту же ревком! - в ужасе прошептал Черепахин. - Вас могут убить, как Громова!
- Я американец! - с гордостью и вызовом произнес Свенсон. - Кто позволит себе поднять руку на гражданина Штатов или его имущество - пожнет бурю!
- Истинно! Истинно! - кивал Черепахин, переходя от отчаяния к надежде, от сомнения к твердой уверенности. - Вас они не тронут. Но мне нельзя ведь с вами ехать…
- Да, вам нельзя ехать со мной.
- Что же мне делать? - У Черепахина опустились плечи. Сгорбившись, он тупо смотрел в костер.
В яранге тихо переговаривались женщины. Они с любопытством посматривали на коммерсантов. Новая жена Свенсона с беспокойством следила за Олафом. Она видела, как изменился, помрачнел, задумался ее большой муж после приезда Черепахина, и недоброе предчувствие закралось в ее сердце.
В ярангу донесся взрыв восторженных криков. "Кончилась борьба", - машинально, без всякого интереса отметил Свенсон и решил закончить разговор с Черепахиным и отвязаться от него. У Олафа сложился план, как использовать Черепахина.
- Дайте мне расписку или письмо, которое я бы мог показать большевикам. Мне нужно иметь доказательство, что все ваши товары принадлежат мне.
- Как, расписку? - у Черепахина приоткрылся рот. - Это же… документ…
- Чем же я докажу, что ваши товары принадлежат мне? - рассердился Олаф. - Не желаете, не надо. Вы сами же просили.
- Да-да-да, - Черепахин заерзал на месте, протянул руки к огню, но тут же их отдернул. - Но расписка… Я не знаю, как… Это же…
- Тогда прекратим говорить об этом. - Свенсон хотел подняться, но Черепахин ухватил его за рукав и почти закричал:
- Нет, нет! Подождите… я дам, дам… расписку…
Свенсон успокоил фельдшера:
- Я в свою очередь дам вам расписку, что беру ваши товары на сохранение по вашей просьбе и обязуюсь вернуть их по первой вашей просьбе.
- О! Вы благородный человек! - Черепахин еще крепче сжал руку Свенсона. У фельдшера задергались губы. "Кажется, этот дурак и истерик заплачет", - с брезгливостью подумал Свенсон, но Черепахин овладел собой. Он склонился над раскрытым блокнотом, который дал ему Олаф, и старательно писал. Черепахин не видел, как у Свенсона на лице мелькнула и исчезла усмешка.
К яранге с шумом, гамом подошли зрители. Они выкрикивали имя победителя:
- Линако! Линако! Линако!
В ярангу вошел Линако, все еще обнаженный, разгоряченный борьбой. Отсвет костра окрасил его тело в медный цвет. Линако улыбался. Лицо его блестело.
- Я победил! - звонко шлепнул он себя по широкой мускулистой груди и потребовал у Свенсона. - Давай веселой воды!
- Садись у костра, - широким жестом пригласил Свенсон Линако. Затем, взглянув на побежденного в схватке чукчу, стоявшего позади удачливого соперника, пригласил и его. В ярангу набились оленеводы. Свенсон указал им место у костра:
- Садитесь! Всех угощаю! Ко мне хороший друг приехал.
Оленеводы и охотники радостно загалдели, стали рассаживаться.
Около Свенсона, прогнав жену американца, уселся чукча с маленьким на удивление лицом. На подбородке торчало несколько длинных волосков. Глаза чукчи, хитрые и безжалостные, изучающе ощупывали Черепахина. Это был хозяин яранги и отец жены Свенсона. На нем была богатая, расшитая бисером кухлянка.
Черепахин протянул расписку американцу. Руки фельдшера сильно дрожали. Олаф взял листок бумаги, потом быстро написал свою расписку и передал ее фельдшеру:
- Это я делаю в благодарность за сообщение, которое вы привезли, предупредив меня о беззаконии большевиков. Я утром еду в Ново-Мариинск и спасу наши товары. Большевики не посмеют их растащить.
- И, однако, тащат. Они из Марково в Ерополь отправили бесплатно из моих и ваших товаров 30 пудов муки, 15 пудов круп, 5 пудов маньчжурки, 3 места чаю "кирпича" и сто пачек спичек, - быстро, без запинки, точно дьячок молитву, перечислил Черепахин. - Они еще и в Пенжино оборванцам послали сто пудов нашей муки.
- Откуда вы знаете? - Свенсон не хотел верить. Ведь Черепахин сам сообщил, что бежал из Марково до приезда туда большевиков.
- Аренкау встретил в тундре. Большевики ограбили его, забрали всю пушнину. Он еле вырвался из Марково, отсиживается теперь в своем стойбище. У меня есть для вас от него письмо…
Фельдшер порылся за пазухой и передал пропотевший конверт Свенсону. Но ничего нового Олаф не узнал из письма. Скомкав бумагу, он швырнул письмо в костер, сказав презрительно в адрес своего приказчика:
- Тряпка! Трус! Только меня обманывать смел, а при виде большевиков в штаны наложил. С кем ты приехал? - спросил Олаф.
- В стойбище Аренкау я застал работников Малкова. Большевики хотели их убить. Они бежали и теперь вот со мной, - ответил Черепахин.
- Где они? Я хочу на них взглянуть! - потребовал Свенсон, а на нетерпеливо шумящих и жаждущих угощения чукчей прикрикнул: - Тихо! Я кончу разговор, и тогда будем пить веселую воду. А сейчас, - обратился Свенсон к своему тестю, - угощай пока всех чаем!
Черепахин сбегал за своими попутчиками, и они вошли в ярангу совсем закоченевшие. Их усадили поближе к огню. Свенсон испытующе рассматривал приехавших. У него была цепкая память. Он узнал этих замерзших, испуганно озирающихся людей. Вот тех троих Олаф видел у Малкова, а четвертого, в рваной кухлянке, с пухлым, по-бабьи оплывшим лицом, он видел, когда шла запись в отряд охраны общественного порядка в Усть-Белой. Тогда люди мялись и на призывы Стайна, которые переводил Малков, отмалчивались, переминались с ноги на ногу, и вот неожиданно выскочил вперед этот парень с круглым, толстым лицом. За этим парнем и другие добровольцы потянулись.
Едва спутники фельдшера расселись у костра! Свенсон заметил:
- А у вас, мистер Черепахин, можно сказать, имеется целый отряд мужественных и верных людей…
Черепахин криво улыбнулся:
- Какой там отряд? С единственным моим винчестером? Они без оружия. Большевики отобрали.
- О-о! Это поправимо, - усмехнулся Свенсон. - Я дарю каждому вашему солдату винчестер и патроны к нему.
- Благодарю, благодарю! - Черепахин еще не мог понять, чем вызвана необыкновенная и такая неожиданная щедрость американца. Скольких десятков шкурок горностая или песцов лишается Олаф из-за своего подарка! Широкий жест Свенсона растрогал Черепахина, и он спросил, готовый выполнить любую просьбу или желание Свенсона:
- Чем мы вас отблагодарим?
- Ничего не надо, - Олаф сделал протестующий жест и пояснил: - Неужели я могу оставить без помощи людей, которые стали жертвами большевиков? О, если бы я был русский - я бы не простил этого грабежа, издевательств, не отнесся бы так покорно ко всему, что они творят!
- Что же, по-вашему, надо делать? - слова Свенсона вызвали у Черепахина пока еще смутное, не совсем осознанное желание отомстить большевикам.
"Он хватает любую приманку, как голодная акула", - с удовлетворением подумал Свенсон, но не стал торопиться и уклонился от прямого ответа Черепахину.
- Давайте подкрепимся. Люди утомились, - Олаф обвел рукой набившихся в ярангу чукчей. Они с нетерпением ждали угощения американца. Олаф сделал знак своему помощнику - молчаливому рыжеватому человеку, и тот вскрыл большую жестяную банку со спиртом.
В яранге началось пиршество. Становилось жарко. Почти все, даже Свенсон, сняли с себя одежду и сидели обнаженные до пояса, только Черепахин и его спутники оставались одетые. Они все еще не могли как следует согреться. Чукчи быстро опьянели. Поднялся гвалт. Все говорили, не слушая друг друга. Свенсон часто подливал в кружку Черепахина, который пил осторожно, но не мог противиться новым и новым тостам Свенсона и наконец изрядно захмелел. Лицо его раскраснелось и блестело от пота. Свенсон и ждал этого момента. Он наклонился к Черепахину:
- Почему вы, мистер Черепахин, не защищали свое добро?
- Да как же… - пожал плечами Черепахин, и его губы размякли. Казалось, что вот-вот он расплачется. Голос его дрогнул: - Все забрали, все…
- Вернуть надо! - резко и требовательно произнес Свенсон.
- Но как же? - повторил Черепахин. Он ожидающе смотрел на Свенсона.
- Я бы на вашем месте, - Олаф сделал паузу, чтобы дать Черепахину время сосредоточиться и лучше воспринять его слова. - Я бы на вашем месте немедленно конфисковал все товары, которые большевики послали из Марково в Ерополь. Это же наши с вами товары! Это будет законно и справедливо!
Несколько секунд Черепахин молчал, уставившись на Свенсона, потом осевшим голосом спросил:
- Отобрать?
- Конечно! - Свенсон решил не отступать от своего намерения, которое родилось у него, когда он узнал от Черепахина, что в Ерополь направлен караван с продовольствием. Большевикам это не сойдет с рук просто так. Первый удар он нанесет через Черепахина. - Большевики, наверное, еще не успели раздать товары голодранцам! Вам надо спешить.
- Успеем перехватить! - ударил кулаком по колену Черепахин. Ну, конечно, он должен вернуть свои товары. Черепахина переполнял боевой пыл, и он крикнул:
- Завтра едем в Ерополь!
- Желаю успеха, - Свенсон поднес свою кружку к кружке Черепахина. Олаф был доволен, что Черепахин так быстро дал себя уговорить. Свенсон еще не знал, какую выгоду он извлечет из этого, но, во всяком случае, любая междоусобица среди русских пойдет ему только на пользу.
Олаф оттолкнул привалившегося к нему пьяного хозяина яранги и поманил к себе его дочку, которая, как и все, была полураздета, протянул ей свою кружку:
- Пей!
Девочка покорно, с испуганной угодливостью в глазах припала к краю кружки. Потом Олаф обнял ее тонкие, но крепкие плечи, привлек к себе и так сжал пальцы, что чукчанка вскрикнула от боли. Олаф не обратил на это внимания. Ему казалось, что его рука сжимает все богатства этой тундры и никто не сможет их у него вырвать…
Едва караван выехал из Марково, как начала портиться погода. Потемнело, нахмурилось небо, зашуршала поземка. Она ползла по насту тонкими, полупрозрачными струйками, которые, как змейки, то вскидывали головы, то прижимались к снегу. Тонко запел ветер, постепенно это пение становилось мрачным, угрожающим. Забеспокоились собаки. Восемь упряжек замедлили свой бег. Старший каравана, Ефим Шарыпов, шагавший рядом со второй упряжкой, в беспокойстве оглянулся. Слева где-то лежал подо льдом Анадырь. С другой стороны, за стеной невысокого чернеющего леса, поднимались сопки, но их уже затягивала снежная мгла.
Каюр передней упряжки остановил собак, с силой вогнал перед нартами остол в снег. Собаки улеглись, свернулись в пушистые клубки, спрятав морды от ветра.
- Пурга идет, - каюр, старый чуванец, приблизился к остановившейся упряжке Шарыпова. - Сильная пурга.
Ефим снова окинул взглядом долину, которая словно закутывалась в белую шаль. Он и сам видел, что приближается пурга, сквозь которую на истощенных слабых собаках не пробьешься, но и возвращаться в Марково не хотелось.
- Сворачивай к Ворожее, - принял Шарыпов решение, вспомнив о небольшой заимке, что лежала чуть в стороне от их пути. Каюр одобрительно кивнул:
- Однако, так, - и вернулся к своей нарте, поднял собак, которые зло огрызались и неохотно налегли на упряжь.
До заимки караван добрался уже под порывами снежной бури. Обитатели двух жилых хижин приютили их на несколько дней. И как только пурга начала стихать, Ефим Шарыпов поднял караван в дорогу. Снова бежали по широкой долине упряжки. К концу первого дня непогодь окончательно отступилась, ушла куда-то на юг, а на следующее утро солнце весело и ярко скользило лучами по снежной, ослепительно белой тундре, словно пересчитывало рассыпанные пронесшейся пургой драгоценности. Люди и собаки хорошо отдохнули за дни вынужденной остановки.
Шарыпов легко и быстро шел рядом с нартами. Часа через три упряжки замедлили ход. Начался подъем. Впереди, на небольшой возвышенности, виднелась черная рощица, и Ефим решил здесь сделать остановку, дать отдохнуть собакам и накормить их. Да и людям нужна передышка. Ефим крикнул переднему каюру:
- Эге-гей! Правь к лесу!
Тот в ответ только махнул рукой. Ефим улыбнулся. У него было очень хорошее, приподнятое настроение. "Сегодня как праздник какой-то, - подумал он о своем состоянии. - Чего это я такой веселый? Будто кружку вина хлебнул!.."
Мысли Ефима прервали гулкие неожиданные выстрелы. В первый миг Шарыпову показалось, что это треск деревьев, которые кто-то надламывает, но тут он увидел, как передний каюр, взмахнув руками, упал на снег и как-то странно пополз по нему, загребая руками, а упряжка помчалась в сторону от леса. Сзади Шарыпова раздался крик. Ефим обернулся. На следовавшей за ним нарте поверх покрытых брезентом мешков с мукой лежал каюр, голова которого была разнесена пулей.
"Что это?" - Шарыпов вырвал из-под ремней, которыми были привязаны тюки груза к нарте, свой винчестер и, вскинув его к плечу, направил в сторону рощицы, которая была совсем близко. Оттуда доносились выстрелы.
С тонким завыванием пролетели где-то совсем близко от Ефима пули.
Он упал на снег за свои нарты, но испуганные выстрелами и криком собаки понесли. Нарта промелькнула мимо Шарыпова прежде, чем он успел найти стреляющих и прицелиться.
Справа доносились крики каюров, которые пытались угнать подальше от рощицы свои упряжки. Собаки путались в упряжи, сбивались в рычащие, грызущиеся клубки. Одна из нарт перевернулась и придавила раненного в горло каюра. Он не мог кричать, из его рта хлестала струя крови, обагряя снег.
Перед Шарыповым пронеслись нарты, на которых лежал мертвый погонщик с пробитой головой. Ефим вскочил на ноги и хотел остановить упряжку, но едва, успел вытянуть руку, как почувствовал сильный удар в грудь. Ефима бросило на нарты, и он, выронив винчестер, упал на убитого каюра, судорожно в него вцепился и вместе с ним повалился в снег.
Шарыпов уже не видел, как из рощицы выбежало пять человек с винчестерами в руках. Впереди был Пусыкин, а последним бежал Черепахин и кричал:
- Держите упряжки! Упряжки держите!
Его люди бросились перенимать собак, а сам фельдшер решил заняться ранеными. Он подошел к одному из каюров, корчившемуся на снегу, и хладнокровно выстрелил в него.
Второй каюр тоже был ранен в горло. Жизнь в нем уже угасала.
- Все равно сдохнешь, - сказал ему Черепахин. - Жалко на тебя патрон тратить… А вот этого угостим…
Выстрел за выстрелом прорезали воздух.
Фельдшер направился к погонщику шестой упряжки, который полз к рощице. У него была перебита нога, и он волочил ее, оставляя за собой, кровавую полосу. Каюр все время оглядывался. Увидев, что к нему направляется Черепахин, он пополз быстрее. Черепахин прицелился и выстрелил. Каюр уткнулся в снег лицом и затих.
- Свидетели нам не нужны, - бормотал Черепахин.
Когда все было кончено, фельдшер оглянулся. Его люди сгоняли разбежавшиеся упряжки. Четыре были уже остановлены, и между полозьев каждой из нарт торчали остолы. Две другие тоже удалось задержать, и только одна из упряжек с грузом унеслась очень далеко. Черепахин крикнул:
- Пусыкин! Бери мою упряжку и догоняй. Если не сможешь задержать, то перестреляй собак.
Пусыкин бросился к рощице, вывел упряжку Черепахина и взмахнул остолом:
- Тах! Тах!
Собаки рванулись с места. Пусыкин бросился на нарты и промчался мимо Черепахина. Фельдшер крикнул вдогонку:
- Быстрее!
Черепахин остановился около Шарыпова, который лежал на снегу, раскинув руки, рядом с погонщиком.