Однако, несмотря на это, факт остается фактом – любой немец с деньгами мог жить, сколько ему угодно, в Петрограде или Москве и проявлять свой патриотизм, как ему вздумается. Например, большая немецкая колония в Москве давала в ноябре 1914 года обед в шикарнейшем отеле, во время которого распевали немецкие песни, произносили на немецком языке речи, посылавшие в преисподнюю царя и его союзников, и крики "Hoch der Kaiser!" потрясали воздух. Так или иначе, ничего не было предпринято по этому поводу. Но шестью месяцами позже полиция решила проучить их, не выдавая в то же время себя, с тем чтобы подорвать их германские доходы. Откуда-то было раздобыто изрядное количество водки, из церквей вынесли иконы, и подстрекаемая полицией толпа начала громить немецкие дома, магазины и отели. После того как некоторые из таких домов были разгромлены, люди обратили внимание и на французские, и на английские, и русские владения. Раздались крики:
– Долой богатых! Довольно спекулировать на наши деньги!
Прежде чем кончился погром, почти все большие московские магазины были разбиты и разграблены; многих состоятельных русских, и мужчин и женщин, повытаскивали из автомобилей и экипажей и побросали в воду. Русские из высших классов не преминули поднажиться на этом деле. Они приказывали своим слугам и лакеям броситься в свалку и забрать столько шелка, кружев и мехов, сколько они смогут унести на своих плечах… В результате этой патриотической демонстрации градоначальник, губернатор и полицмейстер были уволены со службы.
Другой характерный для российских методов случай – как германцы были окончательно выселены из Москвы. Их сослали? Посадили в концентрационный лагерь? Нет. Полиция неофициально уведомила их о том, что если живущие в Москве немцы хотят покинуть Россию, то для этого есть возможность. В Москве, говорили они, германцу немыслимо получить паспорт для возвращения на родину, но если поехать в Пермскую губернию, что на пороге Сибири, у основания Уральских гор, то там можно хлопотать о паспорте и получить разрешение на выезд. Сотни германцев поняли намек и облепили поезда, отправлявшиеся по направлению к Перми. Они и до сих пор еще там…
В России есть четыре вида тайной полиции, и главная задача ее заключается в наблюдении за регулярной полицией и в том, чтобы шпионить друг за другом, кроме того есть еще дворники, исполняющие обязанности консьержа, которые все состоят на правительственной секретной службе. Во времена, подобные, например, нынешним, достаточно простого подозрения, чтобы попасть под военный суд или быть сосланным в Сибирь, если только вы не пользуетесь влиянием.
После нашего ареста в Польше, когда мы добрались до Петрограда, нас выслеживали полицейские сыщики, агенты военной контрразведки и грозной "охранки" – злейшей, наисекретнейшей полиции из всех остальных.
Но русских сыщиков легко распознать. Какова бы ни была его личина, будь он "рабочим", "мужиком", "извозчиком" или "нищим", он неизменно обут в лакированные ботинки и помахивает тросточкой с серебряным набалдашником. Маленькая кучка их постоянно стояла против дверей нашего отеля, и в долгие скучные вечера мы часто побрасывали в них бутылками. Если мы садились на извозчика, чтобы ехать в американское посольство, из группы отделялся кто-нибудь из сыщиков и на другом извозчике следовал за нами. А когда мы спускались на Невский, мы останавливались и ждали, пока он завернет за угол, что он делал быстрым шагом, думая, что мы уже далеко, и тогда уже мы следовали за ним целыми часами, к его вящему огорчению.
Из России невозможно выехать без "заграничной визы", поставленной на ваш паспорт городской полицией и разрешающей вам пересечь границу. Мы были, разумеется, под наблюдением городской полиции, но, несмотря на это, за тридцатипятирублевую взятку мы достали заграничные визы и сели в поезд, шедший к румынской границе. Следующим утром в Вильно в наше купе вошел жандармский офицер и, не спрашивая, ни кто мы такие, ни куда мы едем, заявил, что мы должны вернуться в Петроград. Там нас уже ждали тайные агенты охранки, которые препроводили нас в Главный штаб. Но начальник не знал, что мы добыли заграничную визу, и даже того, что мы пытались скрыться. Он просто хотел прочесть нам решительный приказ великого князя, по которому мы высылались из России через Владивосток за мнимое преступление.
В нашем отеле в Петрограде жила коренастая, здоровая, похожая на эскимоску, женщина с жесткими волосами, подрезанными, как лохматая грива шотландского пони. Звали ее княгиня N. Перед вечером она обычно приходила в чайную комнату, выбирала по своему вкусу мужчину и помахивала своим огромным дверным ключом, просто и откровенно приглашая его к себе. Русских это не коробило, но отель был полон американскими коммерсантами и их женами, и они обратились к управляющему по поводу этого неприличия. Управляющий приказал княгине выехать из отеля. Она отказалась. И вот, в истинно-русском духе, однажды, когда ее не было дома, он взял и вытащил из ее комнаты постель и остальные ее вещи. Вернувшись в гостиницу, она несколько часов бегала из конца в конец по коридору, обзывая его всевозможными именами, которые только могла придумать. Затем она ушла. Через пятнадцать минут подкатил на автомобиле чиновник тайной полиции, обрушился на управляющего и довел до его сведения, что если он еще хоть один раз побеспокоит эту женщину, он попадет в Сибирь. Княгиня оказалась агентом охранки…
Национальная "промышленность"
От Залещиков до Тарнополя кроме нас в купе никого не было. За перегородкой сидели какие-то офицеры. Движимый русским любопытством и русским гостеприимством, оттуда вошел к нам капитан, говоривший немного по-французски. Он представился нам и с первых же слов начал выбалтывать все секретные военные сведения, какие только знал: где стоит его полк, сколько в нем штыков, как предполагали, пользуясь темнотой, перебросить его через Прут и напасть врасплох на расположение австрийских батарей. Это не было нескромностью с его стороны – просто не было ничего занятного в том, чтобы говорить людям о вещах, которые они уже знали. Но он весьма обрадовался, что встретившиеся ему иностранцы заинтересовались, как ему казалось, его болтовней. Он позвал нас в свое купе. Там сидело несколько полковников и капитанов. В глаза бросались их коротко остриженные головы, ярко начищенные сапоги и темные гимнастерки, сверкавшие знаками отличия. Портупеи были отстегнуты, и сабли висели на стене. Окна в купе были закрыты. На маленьком деревянном столике кипел пузатый самовар и стояла фанерная коробка с папиросами, рассыпавшимися по столику. Они курили, пили чай и отводили душу. При нашем приближении офицеры посторонились и, угощая нас чаем и папиросами, стали нетерпеливо расспрашивать нас о нас самих, о наших делах, о том, сколько мы получаем жалованья, много ли пьют в Америке виски, так ли жарко в Нью-порте, как на Ривьере и что мы думаем о войне. Потом эта необычная для нас беседа возобновилась на ломаном французском и немецком языках – по-видимому, в знак внимания к нам.
Каждый рассказал о своем первом половом опыте. От этого они перешли к обсуждению психологии пола, его отношения к творческой энергии, той власти, которую он имеет над жизнью людей…
Только к вечеру мы раскусили своих соседей. Это была комиссия офицеров, посланная генералом Дмитриевым, чтобы разыскать пропавшие где-то семнадцать миллионов мешков муки. А семнадцать миллионов мешков муки, если их сложить вместе, не уступят по своей величине среднему городу. И все-таки они исчезли.
Кажется, русское правительство закупило и отправило всю эту муку для довольствия юго-восточных армий на целый год. Мука была погружена из Киева на Тарнополь, расстояние двести тридцать верст, причем линия железной дороги пересекается другими путями только в двух местах. И все-таки где-то на этом пространстве больше тридцати поездов, груженных мукой, как сквозь землю провалились.
– Но куда же они могли деться? – спросил я.
Седой полковник с улыбкой пожал плечами.
– У нас есть основания думать, – сказал он, – что она была продана румынам, а оттуда переправлена в Австрию.
Он вздохнул.
– Такие вещи случаются…
Взяточничество в России доходит до таких удивительных размеров, что принимает характер гротеска.
Во время Японской войны французское правительство послало русской армии пятьдесят батарей семидесятимиллиметровых орудий Крезо. Они были зарегистрированы при переправе через границу, но, удивительное дело, официально они никогда не прибыли в Россию. Шесть месяцев спустя французский атташе в Бразилии сообщил своему правительству, что там находятся несколько полевых семидесятипятимиллиметровых орудий Крезо. Во Франции недоумевали, так как каждое орудие, выходящее с завода Крезо, регистрируется, и никогда ни одного орудия бразильской армии не продавалось. Сверив номера, удалось, однако, выяснить, что это те самые орудия, которые были отправлены в Россию в 1905 году.
Один представитель России в иностранной судостроительной компании рассказал мне историю с военным судном, постройку которого он сам планировал и предложил русскому правительству. Планы были приняты, уже закупались материалы, и в Одессу нагнали целую армию рабочих. Через некоторое время оттуда сообщили, что военное судно готово к спуску на воду. Одесский губернатор лично раскупорил по этому случаю бутылку шампанского, и месяц спустя судно было отправлено в пробный рейс. Затем пришли известия о гибели этого военного судна где-то в волнах Черного моря. Кое-кто заинтересовался этим делом. Было назначено следствие, которое установило, что вообще никакого военного судна и не строилось.
В 1909 году один французский генерал, представленный царю, был приглашен "его величеством" осмотреть грандиозные военные укрепления, только что отстроенные под Варшавой по последнему слову техники. Военный губернатор, к которому он обратился, уверил его, что в Польше очень неспокойно и осматривать укрепления без порядочной военной охраны весьма рискованно, отрядить же солдат для этого он сейчас не может. После долгих пререканий с губернатором, пускавшимся на различные увертки, французский генерал потерял терпение и отправился осматривать укрепления один. Там оказалось пустое место…
В самый критический момент русского отступления, летом 1915 года, когда целые дивизии гибли от недостатка снарядов, я встретил одного англичанина, прибывшего в Россию за три месяца до этого с пароходом, груженным снарядами. Он сказал, что они лежат еще в Архангельске, так как он не дал взятки на железной дороге и в артиллерийском управлении, чтобы их отправили на фронт…
Один французский фабрикант взял в Москве подряд на изготовление нескольких миллионов снарядов для русской артиллерии. Немало груженных ими вагонов было отправлено на фронт. И лишь когда они прибыли туда, было обнаружено, что они не подходят к русским пушкам. Их оставили на месте при отступлении, и немцы воспользовались ими со значительным успехом. Допрошенный следственной комиссией француз предъявил чертежи снарядов, утвержденные военным министром Сухомлиновым.
Говорят, что до войны Сухомлинов был совсем беден. Но после того, как разразилась катастрофа, он начал покупать в Петрограде дома и порядочные участки земли. В городе совершенно открыто говорили, что он попросту продавал немцам военные тайны. Позже, под давлением множества подозрений, он вышел в отставку. Тяжесть этих подозрений еще усугублялась тем, что он был одним из вождей реакционеров.
Я был в Петрограде, когда один полковник обратился в контору одного моего приятеля, продававшего автомобильные шины. У полковника было пятьдесят санитарных автомобилей, которые как раз в то время чрезвычайно были нужны на фронте. Он попросил моего друга осмотреть их и сказать, сколько будет стоить поставить на них новые шины. Продавец назвал цену.
– А что я буду иметь с этого? – спросил полковник.
– Обычные десять процентов.
– Ладно, валите.
Они вышли, и мой приятель осмотрел автомобили.
– Не понимаю, – сказал он, – вам вовсе не нужны новые шины. Эти еще совсем не изношены.
– Это не ваше дело, – огрызнулся полковник, – ставьте новые и держите язык за зубами, если хотите соблюсти свою выгоду.
Американские коммерсанты, поставщики русского правительства, имели нескончаемые истории с безобразной жадностью русских интендантов. На качество товара никто не смотрел, зато неизменно спрашивали: "Сколько я получу?" Во многих случаях, когда фирма не могла дать большой взятки, русские интенданты сами повышали цены для своего правительства.
Предположим, что вы продаете грузовик. Он был на пробе перед комиссией, которая дала секретный отзыв о нем одному из чиновников интендантского управления. Тот вызывает вас для "консультации" к себе. Теперь, за небольшую взятку в двадцать-тридцать долларов, вы узнаете, что ваш автомобиль получил хороший отзыв или что он получит такой отзыв, если вы дадите такую же взятку остальным членам комиссии.
Когда вы войдете к чиновнику интендантства, он вам скажет: "Ваш автомобиль весьма хвалят. Но у нас есть еще и другие предложения. Мне нужно знать ваши условия". Здесь он посмотрит на часы. "Простите, мне нужно тут на минутку, я сейчас. Да не хотите ли закурить?" – и, протягивая вам свой портсигар, он оставит вас одного. Может быть, вы откроете портсигар и увидите, что он пуст. И если вы уже давно в России, вы вытащите из кармана пятисотрублевую бумажку и положите в портсигар. Когда офицер вернется, вы услышите: "Теперь о цене. Сколько я получу комиссионных?"
Вы уговариваетесь с ним так, чтобы он не остался в обиде, и он попросит вас подождать его ответа.
Но все это, разумеется, игра в темную. Кто-нибудь другой мог ведь положить тысячерублевую бумажку в его портсигар…
Были, конечно, и другие пути уведомления предусмотрительных продавцов о том, что им следует быть подобрее. У каждой гостиницы, например, где проживали американцы, вечно шныряли профессиональные "жучки", указывавшие, кого из чиновников надо "подмазать".
Но дела эти велись столь открыто и с такой жадностью, что, несмотря на все старания сыскной полиции смотреть на них сквозь пальцы, не проходило дня, чтобы она не наталкивалась на какую-нибудь грандиозную мошенническую комбинацию. Скандал за скандалом показали, что интендантство было ни чем иным, как сборищем жуликов. Однако следы всегда заводили так высоко, что дела приходилось прекращать. И князья, и бароны, и финансисты, и армейские офицеры, и министры – у всех рыльце было в пушку. Даже великий князь Сергей, начальник артиллерийского управления, и тот был заподозрен; поговаривали также и о других членах царской фамилии.
В конце концов на банки был наложен арест, и вскрытие сейфов дало достаточно документов, чтобы окончательно уличить всю бюрократию. Люди, облеченные властью и занимавшие высокие посты, были в один прекрасный день смещены.
Случалось так, что вы приходите в интендантство повидать какого-нибудь чиновника, с которым вы говорили всего три часа тому назад, и находите на его месте нового человека.
– Где полковник В.? – спрашиваете вы.
Иногда новый служащий ответит коротко: "Сибирь", иногда пожмет плечами, а иногда зажжет спичку, даст ей немного погореть и затем изящно задует ее…
Патриотическая революция
Всякий путешествовавший по России во время войны сразу замечал коммерческую зависимость России от Германии. В Петрограде я хотел ку пить антисептическую зубную пасту.
– А! Все такого рода препараты присылались из Германии, теперь мы не можем достать их, – ответил провизор, сам, между прочим, немец.
То же самое с фотографическими аппаратами, с пленками, молочным шоколадом, с платьем, автомобилями, пишущими машинками. В Петрограде не было даже ни одного хорошего хирурга, ни одного врача, который был бы специалистом по кишечным заболеваниям. Ответом было: "Мы всегда отсылали с такими случаями в Берлин".
За последние десять лет Россия все больше и больше становилась германской коммерческой колонией. Каждое затруднение, испытываемое Россией, использовалось Германией для увеличения торговых прибылей своего государства. Так, например, в 1905 году германцы получили громадные привилегии. Они втирались в правительственные места и даже в военные учреждения. Они диктовали планы русских стратегических дорог на германской границе. И при императорском дворе, при содействии царицы – сама она немка – они пользовались злым и могущественным влиянием.
Русские купцы, фабриканты и банкиры долго и с горечью боролись против германских происков в своей стране, что сделало их врагами развращенного и тиранического русского правительства, связанного с германцами, и друзьями революционеров. Так что в этой войне русский пролетариат и средний класс – оба настроены весьма патриотично и оба в оппозиции к правительству. Чтобы представить себе сегодняшнюю Россию, надо понять парадокс, что вести войну с германцами – это значит вести войну с русской бюрократией.
Когда я был в России в июне, внутренняя борьба обострялась с каждым днем. Даже в высших кругах правительства существовала обширная организация, предававшая Россию неприятелю. В печной трубе самого Зимнего дворца была найдена тайная радиостанция, которая перехватывала военные правительственные сообщения и передавала их в Германию. Кроме скандала с Сухомлиновым, было еще дело генерала Маздеева, который совершал удачные дела по экспортированию планов русских крепостей, пока, наконец, кто-то не поднял шума.
После сражения под Танненбергом генерал Ренненкампф с горечью обвинял своих же офицеров в том, что они его продали, и в России говорят, что это было одной из причин отстранения его от командования. Говорят, что то же самое послужило одной из причин, почему великий князь Николай был переведен на Кавказ, во всяком случае, его резкая критика немцев, находящихся при царском дворе и в правительстве, была притчей во языцех.
Как относится царь ко всему этому? Чем больше слышишь о нем в России, тем более фантастическим и легендарным он представляется. Я знал в Петрограде одного американца-предсказателя, который сказал мне, что он друг императора, и в доказательство этого показал мне большой платиновый портсигар, украшенный выпуклыми царскими монограммами, в бриллиантах и с золотым барельефом растопыренной руки. Это, сказал он, подарил ему царь в награду за его труды по предсказанию падения Варшавы. В течение недели перед этим событием царь три раза приглашал его в Царское Село, чтобы он прочел императорскую ладонь и предсказал по ее линиям, будет ли Варшава взята германцами. Хиромант, – а он читал газеты, – сказал, что будет. И она была взята.
Люди, говорившие с царем, уверяли меня, что кроме того, что ему случалось слышать от своих реакционных советчиков, он очень мало знал о том, что творится в стране.