Несчастное, беспомощное, заброшенное существо, ненавидящее жестокий мир, напавший на его страну, ненавидящее турок, потому что они свергли с престола, заключили в тюрьму его отца… Потерявший всякое значение, без всяких денежных средств, неспособный изучить математику или выучиться управлять автомобилем, – две вещи, которые он пробовал, – рассеянно и беспокойно прохаживающийся по своему маленькому мирку и преисполненный желания иметь хоть какую-нибудь связь с миром, – таков был принц.
Я присутствовал на селямлике и видел седобородого, немощно улыбавшегося, трясущегося старого султана, выезжавшего из Йилдыза на молитву с сидевшим рядом с ним Энвер-Пашой, фактическим правителем Турции, – тридцатитрехлетним военным министром, который был некогда уличным разносчиком, – в то время как важные государственные сановники бежали рядом с коляской, а пышная, одетая в красное, придворная охрана кричала: "Падишах, чок яша! Да здравствует падишах!"
Я бродил по обширным, грязным коридорам Сераскерата, военного министерства, украдкой осматривая ящики для укладки вещей, которые все еще стояли в коридорах: три раза упаковывались бумаги и ценности министерства для поспешного бегства, когда слухи об английских победах в Дарданеллах облетали весь город подобно блуждающим огням…
В чердаках и подвалах я встречался с армянами, которые прятались там месяцев пять и более, чтобы избежать "изгнания", которое означало верную смерть в пустынях Малой Азии. Из окон Американского морского клуба я приветствовал пленных англичан, когда они проходили мимо – худые, истощенные, больные люди, с глазами, впалыми от слабости и зрелища слишком щедрого и ненужного кровопролития. Высокопоставленные турецкие чиновники говорили мне в частных разговорах о своей тлеющей ненависти к германцам и своей наивной уверенности, что после войны германцы уйдут, оставив "Турцию для турок"…
– Мы не ненавидим христиан, – говорил Юссуф-эффенди. – Мы ненавидим только дурных людей. Есть хорошие христиане и плохие христиане, точно так же, как есть хорошие османы и плохие османы. Но в Турцию понаехало, кажется, слишком много плохих христиан. Сегодня на базаре вы спросили, из чистого ли янтаря были те четки. Купец-армянин сказал, что да, но я знал, что это не так. Турок не солгал бы так. Армяне и греки заламывают с вас в четыре раза больше, чем действительно вещь стоит, потому что они видят, что вы – иностранец. Турок запрашивает одно и то же и с иностранца, и с турка и ждет, что вы будете торговаться. Уличные женщины Пера и Галаты все христианки. Турчанок-проституток нет.
– Миссионеры? Миссионеры не спрашивают нас, хотим ли мы, чтобы они приезжали сюда и насильно навязывали нам западные идеи. Мы видели жизнь ваших людей на Пера, она не кажется мне лучше той жизни, которую ведем мы. Ваш Христос учит, что любовь и доброта и прощение лучше, чем грубая сила, но, однако, все, что у вас есть лучшего – это могущественные армии!.. Иисус был великий пророк, мы молимся ему в наших мечетях. Но он был не большим сыном бога, чем Магомет. Мы думаем, что ваша религия есть богохульство, но мы не пытаемся переменить у вас вашу религию. Однако вы пытаетесь обратить нас в веру, которую мы считаем младшей по отношению к нашей. Если бы христиане оставили нас в покое, мы бы не вырезывали армян…
Богатый армянин, живший в Буюк-дере, на Босфоре, шел еще дальше.
– Я искренне согласен с турками, – заметил он. – Если бы я был турком, я бы ненавидел христиан. Турция не может быть политическим государством. Это теократия, и единственным органическим законом является магометанская религия. Поэтому все турецкие подданные немусульмане оказываются, естественно, вне закона, а отсюда источник постоянных раздоров. Турок абсолютно честен в ведении своих дел – этого требует от него религия. А мы, христиане, лжем и обжуливаем с чистой совестью. Ни один мусульманин не может заниматься ростовщичеством – коран запрещает это. Естественным следствием этого является то, что вся торговля, банковское дело – фактическая сила во всех областях экономики – находятся в руках христиан или евреев – иностранцев, с которыми турецкая религия не позволяет конкурировать. С турецкой точки зрения есть только один способ разрешения этого вопроса – все люди, кроме магометан, должны быть изгнаны из страны… Я сам был бы выслан, если бы я не сидел смирно и не поступал бы честно с турками. Я плутую только с иностранцами. И все-таки они такие простодушные, так похожи на детей в этом старом мире разбойничьих притонов и авантюристов, что они думают после войны отделаться также и от германцев. Нам с вами лучше знать… Это конец Турецкой империи, да, это конец, какая бы сторона ни победила…
Балканы в огне
Румыния на распутье
Из моего окна, с высоты ослепительного Атеней Палас Отеля в Бухаресте, построенного в ново-французском стиле, открывается вид на маленький парк, утопающий в почти тропическом изобилии деревьев и цветов. Бюсты местных румынских знаменитостей на мраморных колоннах в каменной неподвижности принимают мраморные венки, возлагаемые на их головы томными музами, склоняющимися над пьедесталом. Во Франции повсюду можно видеть сотни таких же.
Налево расположен Атеней, в котором смешаны различные черты Лувра, Пантеона и Трокадеро; построен он с намеком на архитектуру Парижской Оперы. Его купол в стиле барокко окружает фриз золоченых лир и имена великих умерших, написанные золочеными буквами: Шекспир, Сервантес, Пушкин, Камоэнс, Бетховен, Расин и т. д., и две или три какие-то румынские знаменитости, неизвестные на Западе.
На восток громоздятся прерывающиеся яркими пятнами деревьев красные черепичные крыши и белые каменные стены дворцов и отелей в донельзя современном цветистом французском стиле, с невяжущимися с ним восточными башнями или куполами православных церквей. Все это похоже на французский веселый городок где-нибудь на юге, этот маленький "Балканский Париж", название которого – по-румынски – "Букарешти" – в переводе значит: "город веселья".
С закатом солнца город пробуждается от жары ясного Дешеш дня. Направо главная и самая бойкая улица Калеа Викторие с шумом протекает между отелем "Высший Свет" и зданием "Жокей-Клуба" – зданием, точно перенесенным сюда прямо с бульвара Гаусман. Все "общество" возвращается домой со скачек на Шоссэ, – нечто среднее между Булонским лесом и Елисейскими Полями, – где конюшня Александра Маргиломана, вождя германофильского течения в консервативной партии, выиграла, по обыкновению, дерби.
Начинается ежевечерний парад. Бесконечная вереница красивых парных экипажей, с запряженными в них великолепными лошадьми, быстро проносится в обоих направлениях по узкой извилистой улице. Кучеры одеты в длинные архалуки из синего вельвета и подпоясаны яркими атласными лентами, концы которых развеваются сзади так, что можно править, держась за них, как за вожжи. Все эти экипажи – наемные, принадлежат они артели извозчиков, которые состоят членами какой-то дикой русской религиозной секты. Их верование требует, чтобы после того, как они женятся и произведут на свет одного ребенка, они сделались бы скопцами…
В каждой коляске сидят одна или две женщины, нарумяненные, разукрашенные и разодетые более фантастично, чем самые невероятные девицы, изображенные на плакатах французскими декораторами. Густая толпа, переливающаяся с тротуаров на улицу, медленно двигается от Атенея, мимо королевского дворца, к бульварам и обратно: экстравагантные женщины, юноши, одетые под французских декадентских поэтов, целая армия офицеров в разрисованной во все цвета военной форме, со множеством золотых позументов, с кисточками на сапогах и в фуражках, на которых бледно-голубое спорит с розовым, цвета семги: комбинация красок, при виде которой директор оперетки умер бы от зависти. У них одутловатые щеки и синяки под глазами, у этих офицеров, причем щеки их иногда бывают нарумянены. Они проводят все время, катаясь со своими дамами вдоль по аллее или уничтожая сладкие пирожки в кондитерской Капша, где все видные или надеющиеся стать видными жители Бухареста каждый день показываются друг другу и где предрешаются существеннейшие дела нации. Какой контраст между офицерами и рядовыми солдатами – сильными, коренастыми, низкорослыми крестьянами, превосходно обмундированными и вымуштрованными, отряды которых проносятся мимо, на зов горниста, в свои части. Бесчисленные кафе и кондитерские раскинули свои столики на тротуарах, а то и прямо на улице. Вокруг них теснятся распутного вида мужчины и похожие на певичек женщины. Из открытого сада-кафе несутся звуки дикого цыганского оркестра, которые вошли в привычку, как крепкое вино. Сотни ресторанов полны экзотической толпой. Повсюду яркий свет. Витрины магазинов сверкают драгоценностями и ценными безделушками, которые мужчины покупают для своих дам.
Вы видите перед собой парад десяти тысяч публичных женщин, ибо истый бухарестец хвастается, что в процентном отношении в их городе больше проституток, чем в любых четырех городах мира…
Если посмотреть на все это, вам может показаться, что Бухарест такой же старинный город, как София или Белград. Белый камень так быстро выветривается под жарким, сухим солнцем, жирная, тучная почва дает такое изобилие растительности, жизнь так многообразна и испорчена, а между тем всего только тридцать лет тому назад здесь не было ничего, кроме жалкой деревушки, нескольких старых церквей и старинного монастыря, который служил жилищем королевской семье.
Бухарест – город быстрого богатства, и современная румынская цивилизация тоже такова – выскочка, выросла за тридцать лет. Плодородная равнина – одно из наиболее урожайных мест на свете; горы покрыты великолепным строевым лесом; но главный источник богатства – это месторождения нефти. В Румынии уже есть нефтяные короли, короли леса и земли, разбогатевшие быстро и сказочно. Жизнь в Бухаресте стоит дороже, чем в Нью-Йорке.
Ничего оригинального, ничего своего нет в этом городе. Все заимствовано. Ничтожный маленький немецкий король живет в ничтожном маленьком дворце, который похож на французскую префектуру, окруженный маленьким пышным двором. Правительство построено по образцу бельгийского. Хотя все дворянские титулы, кроме непосредственной королевской фамилии, были упразднены уже давно, многие люди называют себя "князьями" или "графами" только потому, что их прадеды были молдавскими или валахскими боярами, не говоря уже, конечно, о фамилиях, которые "ведут свой род" от византийских императоров! И поэты, и артисты, и музыканты, и доктора, и юристы, и политики – все они получали образование в Париже и только позже в Вене, Берлине или Мюнхене. Кубизм более кубичен и футуризм более футуристичен в Румынии, чем у себя на родине.
Офранцуженный маленький полицейский ругает возвращающихся с базара крестьян, которые посмели направиться по улице Виктории и затормозили процессию содержанок.
Кабаре и мюзик-холлы похожи на наименее интересные увеселительные места Монмартра. Вы можете посмотреть ревю, обозрения, глупо передразнивающие французские, скопированные, рискованные комедии, взятые прямо из театра Антуан, или зайти в Национальный Театр, который подражает Французской Комедии и похож на городской театр в Лионе. Везде поверхностное заимствование французского легкомыслия.
Если вы хотите разозлить румына, вам достаточно только заговорить о его стране, как об одном из балканских государств.
– Балканы! – закричит он. – Балканы! Румыния вовсе не балканское государство. Как вы смеете смешивать нас с полудикими греками или славянами! Мы латиняне.
И вам постоянно напоминают об этом. Изо дня в день газеты трубят о том, что румыны – латиняне; каждый день можно прочесть в них что-нибудь относящееся к "нашим братьям французам", или испанцам, или итальянцам, – на самом же деле в румынах течет кровь не этих "братьев", а скорее потомков римских ветеранов, заселивших Трансильванию при императоре Траяне. Некоторые из местных писателей самодовольно утверждают, что Румыния является наследником Римской империи; на площади в Бухаресте есть фонтан, изображающий Ромула и Рема, которых кормит грудью волчица, а некоторые общественные здания украшены знаками римских ликторов и римскими орлами. Но эти римские колонисты в действительности могли быть призванными в легионы; из Тарса, или окрестностей Иерусалима, или южной Германии. Прибавьте к этому кровь туземных даков, значительную примесь крови славян, мадьяр, валахов и порядочную дозу цыганской – и вы получите румына… Он говорит на латинском языке, сильно сдобренном славянскими и азиатскими корнями, – на языке негибком для произношения, неприятном и немузыкальном для слуха. У него латинские черты: возбуждаемость, прямота, остроумие и страсть истерически спорить в критические минуты. Он ленив и горд, как испанец, но без испанского "букета"; он скептичен и распущен, как француз, но без французского вкуса; мелодраматичен и эмоционален, как итальянец, но без итальянского очарования. Один остроумный наблюдатель назвал румын "плохими французами", а другой – "итальянизированными цыганами". Лавочники, извозчики и лакеи в ресторанах вороваты и неприветливы, – если им не удается обсчитать вас, они обрушиваются на вас с неистовой яростью и визжат, как рассерженные обезьяны. А как часто мои знакомые румыны говорили мне: "Не ходите в такой-то и в такой-то магазин – это румынский, и там обжулят вас. Найдите лучше немецкий или французский".
Могут сказать, что я судил о румынах по населению Бухареста, а Бухарест еще не вся Румыния. Но я утверждаю, что во всех странах столицы отражают господствующие черты нации, что Париж по существу есть Франция, Берлин по существу Пруссия, а Бухарест – Румыния.
Иногда на улицах попадаются крестьяне – мужчины в белых холщевых штанах и длинных, до колен, рубахах, вышитых изящным цветным рисунком, а женщины в пестро разукрашенных холщевых юбках, в рубашках, превосходно отделанных цветной мережкой, и с ожерельем из золотых монет, висящим на шее. Они подходят к этому опереточному окружению. Но один час езды на автомобиле от Бухареста, и вы попадаете в деревню, где люди живут в землянках, в избах, крытых соломой.
Земля, в которой вырыты эти землянки, принадлежит "боярам", – землевладельческому сословию, – содержащим беговые конюшни во Франции, и крестьяне обрабатывают для них эту землю. Только два процента населения умеют читать и писать. Нет школ. Много лет тому назад один помещик построил для крестьян школу на том условии, чтобы правительство взяло ее в свои руки и содержало. И вот уже три года, как эта школа превращена в склад.
Крестьяне эти ничего кроме кукурузы не едят, – не потому, что они вегетарианцы, а потому что они слишком бедны, чтобы есть мясо. Церковь предписывает частые посты, что является предметом похвальных разглагольствований сытых землевладельцев на тему о "воздержании и бережливости". Крестьяне очень религиозны, или суеверны, – называйте это, как хотите. Они, например, убеждены, что если человек умирает без зажженной свечи в руках, которая освещает ему путь по темным коридорам смерти, то он не сможет попасть на небо. Но сколько людей умирает внезапно, без зажженных свечей! И тут-то на помощь приходит церковь. Деревенские попы берут с семьи такого умершего восемьдесят франков за доставку его на небо без свечи и, кроме того, определенную сумму ежегодно за его содержание там. Попы извлекают также доходы и из легенды о вампирах – суеверия, широко распространенного в Венгрии, на Балканах и в южной России.
Если за умершим крестьянином быстро и последовательно отправляются другие из его семьи или деревни, то попы объявляют, что душа умершего человека – вампир. Дабы утолить кровожадную душу, нужно, чтобы священник во мраке ночи (так как это строго запрещено румынским уголовным кодексом) откопал труп и проткнул деревянным гвоздем вырванное из него сердце. За это он берет сто франков.
Однажды я отправился на север с ночным поездом, к которому был прицеплен собственный вагон кронпринца. Была холодная ночь, ветер пронизывал до мозга костей. Однако всю ночь мы видели из нашего окна шеренги жалких, оборванных крестьян, стоявших через каждые четверть мили у полотна железной дороги. Дрожа от холода, они высоко над головами держали факелы – воздавали честь своему "наследнику"…
Никогда еще страна не была столь готова к революции. Больше пятидесяти процентов пахотной земли принадлежит меньше чем десяти процентам землевладельцев страны – около четырех тысяч крупных помещиков из семи с половиной миллионов населения, семь восьмых которого – трудовое крестьянство. И это несмотря на то, что правительство разрушило крупные владения и со времени 1864 года продавало землю крестьянам. "Бояре" и крупные помещики редко живут в своих имениях. Они, разумеется, и не могут поступать иначе, чтобы содержать свои отели в Париже и Вене, свои дома в Бухаресте, свои виллы в Ницце, Констанце и Синайе, оплачивать зимний сезон на Ривьере, картинные галереи, скаковые конюшни и вообще бросать деньги на ветер в четырех частях света.
Я знал одно семейство, которое кичилось своей необыкновенной гуманностью на том только основании, что оно устроило для своих крестьян гнилые лачуги и платило за работу двадцать центов (около сорока копеек) в день, – и это при почти такой же дороговизне, как в Нью-Джерси. Прибавьте к этому безнадежному положению вещей то обстоятельство, что все выборщики в Румынии разделены на три класса в зависимости от их дохода, так что один голос самостоятельного человека равен ста крестьянским голосам.
В Румынии бывало много революций. Последняя – чисто аграрная – была в 1907 году. Но со времени введения обязательной воинской повинности легко заставить крестьян с юга стрелять в их северных братьев и наоборот. Достаточно только посмотреть на румынских крестьян, кротких, покорных, с почти женственными манерами и одеждой, – даже их национальные песни и танцы красивы и мягки, – чтобы понять, сколь тяжело угнетение, способное побудить их к восстанию.
Какого направления держится румынское общественное мнение? Но в Румынии нет общественного мнения. Крестьяне будут драться за любого хозяина, который сможет дать им наибольшее количество земли. Еще лишний показатель того, как страна, связанная по рукам и ногам благодаря обязательной воинской повинности, отдается честолюбивым политиканам. Если вы спросите политиков, они вам ответят, что Румыния выберет ту сторону, которая будет удовлетворять "национальным стремлениям" – так называется алчность на Балканах.
Румыны вышли первоначально из Трансильвании и заселили плоскую равнину к северу от Дуная, которая заключает в себе Бессарабию и тянется на восток к Черному морю. Народ пастухов и земледельцев раскинулся широко: Южная Буковина полна румынами, и обособленные группы их можно найти повсюду в Болгарии, Сербии, Банате, Македонии и Греции. Наиболее цивилизованная часть, Трансильвания, была когда-то включена в Венгерское королевство; Буковина – подарок турецкого султана императору Иосифу, а Бессарабия была окончательно забрана Россией после битвы под Плевной. Румыния ударила в спину Болгарии в 1913 году и отняла у нее Силистрию, в которой совсем не было румынского населения. Когда нет никаких оправданий для территориальных захватов, то такой вид "национальных стремлений" объясняется на Балканах "стратегическими соображениями".