А к палаткам и землянкам артели ушаковцев не смел подойти никто из товарищей соседней артели.
За водой и покупками наряжались команды с офицером. С посторонними было строжайше запрещено иметь дело.
Перед лагерем выстроили отдельную больничку, а еще дальше, в степи, стоял страшный карантин.
День ушаковцев начинался с просушивания и проветривания постелей и одежды. Перед каждой палаткой горел костер.
Ушаков говорил:
- У нас тут одна работа и забота: беречь себя. Не ленись мыться, не ленись чиститься!
Он сам проверял команду и не щадил ленивых.
Только два случая чумы приключились в лагере Ушакова, и то вскоре после переезда из городских квартир.
Палатку и все вещи чумных сожгли, их артель расселили сначала по одиночным землянкам, а потом всех свели в новую палатку.
Прежнее место, где осталась лишь куча золы, окопали рвом.
Но это были последние жертвы среди ушаковцев, и Ушаков каждый день с удовлетворением выслушивал в рапорте дежурного по лагерю: "Больных моровым поветрием не оказалось".
Ко всем остальным лагерям часто наведывался казак со зловещим черным флажком на пике, а ушаковцы спали спокойно.
Страшная восточная гостья отступила перед бдительным и мужественным капитаном корабля № 4.
Капитан Федор Ушаков вышел победителем в этом беспримерном, трудном единоборстве с чумой.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
I
Чума не помешала Федору Федоровичу Ушакову достроить свой 66-пушечный корабль "Св. Павел". Последний случай чумы был у капитана Ушакова 4 ноября 1783 года, тогда как в других командах она еще продолжала свирепствовать всю зиму. От чумы умер и сам адмирал Клокачев.
"Св. Павел" был в срок спущен на воду и присоединился к эскадре, которая стояла в Ахтиарской бухте под командой адмирала Мекензи.
Ушаков хорошо помнил эту защищенную от ветра, незамерзающую, уютную бухту. Десять лет назад он, командуя 16-пушечным кораблем "Модон", стоял в Балаклаве, охраняя ее от возможной высадки турецкого десанта, и потому хорошо знал эти берега.
Он запомнил убогую татарскую деревушку Ахтиар, лепившуюся по склонам гор среди кустарников. Сюда летом пастухи пригоняли с гор овечьи стада на водопой.
Южная бухта так и называлась у татар: Чабанлиман - то есть пастушья бухта.
А теперь здесь, по берегам бухты, раскинулся маленький городок. Нарядный каменный дом адмирала, адмиралтейские и портовые сооружения, десятка два крытых черепицей белых и палевых офицерских и обывательских домиков с палисадниками, лавки маркитантов, магазейны.
Потемкин назвал новый город по-гречески: Севастополь, что значит - знаменитый город. И сделал его главным портом Черноморского флота.
Он поручил Ушакову и Войновичу - двум капитанам 1-го ранга - устройство Севастопольского корабельного флота.
В яркий солнечный день августа 1785 года 66-пушечный "Св. Павел" пришвартовался у плоского мыса в Корабельной бухте Севастополя.
Ушаков отправился с рапортом к адмиралу и велел отпустить на берег всех моряков, свободных от вахты.
Матросы с интересом смотрели на лес, который подходил к самой бухте.
- Вот, братцы, и лесок!
- Давно я не бродил по лесу…
- Может, грибков найдем? - оживленно говорили они, ожидая своей очереди у трапа. А ступив на берег, вмиг разбрелись по лесу.
Дневная жара спала. Дул легкий западный ветер. Над бухтой носились чайки.
Капитан Ушаков, облокотившись о коечные сетки, смотрел на мысок. Прикидывал в уме, как и что следует завтра же начать делать, - ведь надо обживаться на новом месте. Из лесу группами шли к "Св. Павлу" матросы.
- Чего это они набрали? Ягод каких-то? - сказал стоявший сзади на почтительном расстоянии от капитана урядник Ефим Зуб.
Ушаков глянул. В самом деле, у лейтенантов, возвращавшихся из лесу, оттопыривались карманы, а матросы несли что-то в шляпах и платках. Боцман же Макарыч шел в одном парусиновом бушлате. Рубаху он скинул и, набив ее чем-то, нес на плече, как торбу.
Федор Федорович встревожился: "Вот наедятся бог весть какой гадости и заболеют. Этого еще недоставало!"
- Да, несут какую-то красную ягоду! - раздраженно сказал он.
Она не была похожа ни на одну из знакомых: ни в Тамбовской губернии, ни на севере Федор Федорович таких ягод не видал.
- И добро бы молодые матросы польстились, а то и старые туда же! Вон Власьич несет и ухмыляется, старая пакля! - указал на Карташева, своего всегдашнего противника, Ефим Зуб.
- Куда несете? Сыпьте эту чертову ягоду за борт! - гневно крикнул капитан Ушаков.
- Федор Федорович, она очень приятная. И совершенно зрелая! - ответил лейтенант Лавров, входя на шкафут.
- А какая это ягода, вы знаете? Ведь понятия не имеете, а едите! - злился Ушаков.
- Это кизил, - подошел вахтенный лейтенант Папаригопуло. - Татары считают, что он помогает ото всех болезней.
Возле капитана и лейтенантов уже образовалась толпа матросов. Вернувшиеся из лесу не знали, что и делать, - не хотелось расставаться с приятной добычей.
- Ваше высокоблагородие, она очень скусная, кисленькая.
- Извольте покушать! - протянул на ладони несколько желто-красных ягод Власьич.
- У тебя немного. А вот у Макарыча, как у доброго маркитанта, - целый тюк. А ну, боцман, угости-ка диковинкой! - сказал Ушаков.
- Извольте, ваше высокоблагородие! Моя ягода - не в пример ихней: крупная, - протянул Макарыч туго набитую рубаху.
Ушаков взял горсть кизила, съел одну, другую ягоду. Улыбнулся.
- Ничего. Кислота приятная, - подобрел он. - Ну что ж, ешьте, ребята, разрешаю! Только с умом: не до отвалу.
- Его много не съешь!
- Мы, ваше высокоблагородие, его с кипяточком, навроде чая! - улыбался Макарыч.
- Вот-вот, правильно!
- Они уже нажравши - дальше некуда! - вставил сбоку язвительный Ефим Зуб.
На следующий день сразу после подъема флага экипаж "Св. Павла" принялся за работу. Ушаков велел делать пристань. Унтер-офицеры и матросы под наблюдением офицеров били камень, вязали фашинник, носили землю, забивали колья и закладывали фашинником и землей.
Всем руководил сам Ушаков.
Он показывал, как надо делать, учил нерасторопных, понукал ленивых.
Херсонская выучка пригодилась: работа кипела.
Весь 1786 год севастопольские корабли не выходили в море: еще было очень много дела на берегу, а флот слишком мал.
Ушаков построил казармы для экипажа, заложил на горе двухэтажный каменный госпиталь, а в Корабельной бухте, рядом с якорной стоянкой своего корабля "Св. Павел", выбрал и очистил "киленбанку" - место для килевания судов. Тут же готовились краны для постановки мачт на корабли.
Ушаков строил казармы для экипажа и все выискивал способы, как обеспечить эскадру питьевой водой, потому что пресной воды в Севастополе не хватало.
За победу над чумой Ушаков получил орден Владимира 4-й степени при именном указе. Адмиралтейств-коллегия выражала тогда благодарность Ушакову: "Отличившемуся неусыпными трудами, попечением и добрым распоряжением, через что вы по своей части гораздо скорее успели отвратить опасную болезнь, так что оная с 4 ноября больше не показывалась".
Завистливый Войнович боялся, как бы за деятельную работу по строительству в Севастополе Ушакова не отличили бы еще больше. Но этого не случилось.
В мае 1787 года Крым посетила Екатерина II. Она ехала, окруженная блестящей свитой, в сопровождении своего союзника, австрийского императора Иосифа II и посланников Франции и Англии. Императрица Екатерина хотела показать европейским государствам и Турции, что Россия укрепляется на Черном море и никому не позволит помешать в этом.
Екатерина осталась довольна поездкой. Марко Иванович Войнович тогда же получил чин контр-адмирала, а Федор Ушаков - только капитана бригадирского ранга.
К приезду царицы Черноморский флот уже имел в Севастополе три корабля и двенадцать фрегатов, не считая брандеров, мелких посыльных и сторожевых судов. Молодому флоту не повезло в отношении командиров. Трое адмиралов - Шубин, Клокачев и Мекензи - умерли; двое - Козлянинов и Сухотин - затосковали по северу и как-то сумели отпроситься с Черного моря.
Пришлось выбирать из двух недавно произведенных адмиралов: Николая Мордвинова и Марко Войновича. Выбор царицы пал на Марко Войновича. Он был назначен командующим Черноморским флотом.
Войнович не любил, да и не умел заниматься хозяйственными делами и не очень стремился вникать в нужды вверенных ему моряков. Его всегда больше беспокоило состояние адмиралтейских ведомостей и корабельных табелей, чем, как и где живет матрос.
Марко Иванович тоже "строил", но его "строительство" шло в определенном направлении. Возле стоянки своего флагманского корабля "Слава Екатерины" он поставил на берегу гауптвахту, которую моряки называли "абвахтой". Адмирал Войнович признавал ее самым лучшим способом воспитания крепостного человека. И потому не проходило дня, чтобы возле "абвахты" не жарились бы на самом солнцепеке под ружьем и с полной выкладкой несколько матросов.
Кроме того, Войнович позаботился покрасивее отделать городскую Екатерининскую пристань.
Войнович тяготился жизнью на корабле. Он большею частью пребывал в городе, в просторном адмиральском особняке. Здесь, в центре города, стояли дома офицеров порта, поставщиков, купцов, именитых обывателей. Здесь размещалась контора над портом, где охотно бывал адмирал. Здесь в одном из магазейнов он устроил "благородное собрание", и в нем по воскресеньям играла музыка.
И только летом 1787 года, когда запахло войной, адмирал Войнович перебрался на флагманский корабль.
Стамбул никак не мог примириться с потерей Крыма и северных черноморских берегов. И потому Севастополь со своим молодым, растущим флотом и верфь в Херсоне с лиманской флотилией были у турок как бельмо на глазу.
Англия и Пруссия подбивали Турцию к новой войне, чтобы вытеснить Россию с черноморских берегов. Европейские покровители Турции уверили ее, что не допустят, чтобы русская эскадра прошла из Балтийского моря в Средиземное. Это позволило туркам собрать в Черном море все свои силы. Турецкая эскадра появилась у Очакова и без объявления войны напала на русский гребной флот.
II
Капитан должен смотреть, дабы офицеры матросов и прочих служителей корабельных ни чрезвычайно жестоко, ни слабо в команде своей содержали, но по правде и умеренности поступали с ними.
Устав морской.
В один из августовских дней 1787 года контр-адмирал Войнович вызвал к себе всех командиров на совещание.
- Теперь наверное - поход! - вздыхал ушаковский денщик Федор, которого всегда укачивало в море.
Ушаков надел мундир и пошел из каюты.
На батарейной палубе было, как всегда, шумно и людно. Тут, в тени, кипела работа: вили каболки, расщипывали паклю, пряли и сучили нитки, вязали маты, клетневали такелаж. Говор, шутки, смех.
Ушаков вышел на шканцы. Над шканцами был растянут тент. Вахтенный лейтенант и мичман стояли и смотрели на сверкающую под ярким солнцем изумрудную бухту, на чаек, которые стаями вились возле кораблей. Тут же стоял ординарец Ушакова, поджидая его.
Спустили трап. Ушаков и ординарец сели в шлюпку. Ординарец, по обыкновению, поместился на носу. Шлюпка отвалила.
Сверху, со "Св. Павла", на них смотрели вахтенный лейтенант и мичман. Мичман едва заметно улыбался.
Ушаков понял его улыбку: все мичманы всегда почему-то презирают ординарцев. Увидят, как ординарец на берегу идет сзади за командиром, непременно скажут: "Гляди, вон ординарец на бакштове!"
А когда ординарцу приходится сидеть вот так на носу гребного судна, обязательно посмеются: "Ишь статуя сидит!"
Они шли уже вдоль фрегатов. Вот от "Крыма" отвалила шлюпка с его капитаном - курносым Пугачевским.
Ушаков неодобрительно приметил: гребцы "Крыма" не умеют грести - держат одно плечо выше другого, сгибают спину.
"Каков поп, таков и приход", - подумал Ушаков.
Ушаковская шлюпка поравнялась с "Марией Магдалиной" - фрегатом капитана Тизделя.
На баке фрегата было оживленно. Слышались мерные шлепки, чей-то голос бесстрастно считал: "Четыреста осемьдесят один, четыреста осемьдесят две", но его заглушали человеческие вопли:
- Ой, не могу! Ой, дяденьки, довольно!..
Лица гребцов стали сумрачными. Ушаков зло нахмурил брови.
Все знали, что это такое: у капитана Тизделя, как и у самого адмирала Войновича на его "Славе Екатерины", в большом ходу линьки и шпицрутены.
Шлюпка подошла к "Славе Екатерины".
Когда Ушаков вошел в каюту Войновича, контр-адмирал восседал в кресле, напыщенный и важный, в шитом золотом мундире. Перед ним стоял и что-то говорил длинный, белобрысый, точно его выварили, командир фрегата "Мария Магдалина" капитан 1-го ранга Вениамин Тиздель, фамилию которого матросы произносили на свой лад.
Тиздель был большим приятелем Войновича: оба они, иностранцы, вступили в русский флот, оба презрительно относились к русским, и оба были плохими моряками.
Ушаков поздоровался и сел рядом с героем Чесмы, стариком Кумани, командиром фрегата "Кинбурн". Ушаков служил вместе с Кумани еще на "Трех иерархах". Кумани, родом грек, поступил на русскую службу мичманом в 1768 году. Было ему тогда сорок лет. Кумани знал кроме греческого и русского английский, французский, итальянский, турецкий и арабский языки.
Федор Федорович уважал старого моряка.
Адмирал окончил разговор с Тизделем, окинул всех ничего не выражающими бараньими глазами и начал:
- Господа капитаны!
Войнович в некотором волнении погладил рукой свои иссиня-черные волосы, кашлянул и продолжал:
- Сегодня в ночь я получил приказ князя Потемкина: всей эскадре выйти в море, найти турок и драться. Надо помешать им оказывать помощь Очакову. Вот что пишет князь.
Войнович взял со стола бумагу - листок дрожал в его толстых, волосатых пальцах - и стал читать:
- "Подтверждаю вам собрать все корабли и фрегаты и стараться произвести дело, ожидаемое от храбрости и мужества вашего и подчиненных ваших. Хотя б всем погибнуть, но должно показать свою неустрашимость к нападению и истреблению неприятеля. Сие объявите всем офицерам вашим. Где завидите флот турецкий, атакуйте его во что бы то ни стало, хотя б всем пропасть!"
Он положил листок на стол и начал вытирать лицо платком, - адмиралу было душно.
"Вот трус. Войновичем называется, а так войны боится!" - с презрением подумал Ушаков.
Секунду молчали.
- Коротко и узловато! - вполголоса сказал Кумани.
- Да, болшой садача! - пропищал Тиздель.
- Турецким флотом командует знаменитый капудан-паша Эски-Гассан! - прибавил Войнович.
- Мы его знаем, он при Чесме командовал "Капуданией", - усмехнулся Кумани.
- За лихость Эски-Гассана зовут "крокодилом морских битв", - продолжал расписывать контр-адмирал.
- Плавать он мастак. Если бы не бросился за борт, когда мы сцепились с его кораблем на абордаж, "крокодилу" несдобровать бы! - вполголоса говорил Кумани.
- Когда же уходим? - спросил Ушаков.
- Я полагаю… ждать нельзя. Надо бы сегодня, но сегодня понедельник - несчастливый день, - пыхтел Войнович. - Придется завтра на рассвете.
- Куда пойдем?
- К Варне.
- А не лучше ли прямо к Очакову? Там наверняка найдем турок…
- Нет, к Варне!
- Успеем ли мы дойти, Марко Иванович? Погода ненадежная - со дня на день можно ждать норд-оста, - сказал Ушаков, который не первый год плавал в Черном море и знал силу и свирепость осенних штормов.
Войнович только развел руками.
- Больше приказаний не будет?
- Нет. Чтоб к утру все корабли и фрегаты были готовы! - сказал, вставая, контр-адмирал.
Капитаны стали поспешно расходиться. Ожидая трап, Ушаков слышал, как фалрепные вполголоса обменивались новостями:
- Влепили по шестьсот…
- Скляренко не выдержал, а Катин - молодец: "очугунился" и хоть бы пикнул! Только встать сам не смог - подняли…
Федор Федорович понял, что речь шла об очередной, сегодняшней расправе на "Марии Магдалине". Он поморщился: Тиздель применял телесные наказания по самому пустяшному поводу.
III
Как ни советовал Федор Федорович Войновичу направиться к Очакову, контр-адмирал все-таки держал курс к Варне.
"Ну и упрям, черт!" - подумал о нем Ушаков.
На пятые сутки похода, вечером, на северной стороне неба стали вспыхивать зарницы и подул норд.
- Вишь, заиграла зарница, - сказал денщик Федор, побелевший и чуть живой от качки.
- Ужо погоди, она тебе наиграет! - мрачно заметил Ушаков, которого никогда не укачивало.
Федор Федорович тревожно провел ночь, ожидая шторма.
Ветер не стихал.
Утро встало мрачное, в тучах. Темным и мрачным было и море. По морю ходила большая зыбь. Если б в такое волнение и встретили турок, то стрелять было бы трудно и бесполезно.
А ветер с каждой минутой свежел все больше и больше. Он упрямо, со страшной силой гнул мачты.
Ушаков велел убрать паруса и поставить штормовые.