- Готовы, ваше превосходительство, - услужливо выскочил вперед Карандино.
- Готовы! - послышалось со всех сторон.
- В остающееся время еще раз проверить все: запасной рангоут, такелаж. Смотреть, хорошо ли закреплены пушки. Осмотреть все самому капитану. Не лениться. Не пренебрегать никакой мелочью! У тебя, Ознобишин, фонари в порядке? Свечи уже обожжены?
- Обожжены, ваше превосходительство!
- А на "Несторе" швабры есть? Или опять нечем будет растирать просыпанный порох?
- Есть, - покраснел капитан Шишмарев.
- Пробки, доски, сермяжное сукно для заделки пробоин чтоб были. Ежели приведет бог сразиться с врагом - драться по-русски, по-черноморски! Всё. Ну, час добрый!..
Ушаков встал.
XII
Вечером 7 июля 1790 года Ушаков с Черноморским флотом подошел к Керченскому проливу. Крейсеры, посланные Ушаковым вперед на разведку, обнаружили вчера весь большой флот капудана Гуссейна в Анапе. Сомнений больше не оставалось: турки готовились высаживать на восточном берегу Крыма большой десант.
Солнце закатилось в тучу. Море стало мрачным - черным и холодным. Ветер выл в снастях. Стали на якорь милях в десяти восточнее мыса Такла. После спуска флага и молитвы на кораблях все затихло, - люди устали за день.
Артиллеристы спали тут же, на верхней палубе, у своих пушек. Отовсюду слышался храп.
Не спалось только Ваське Легостаеву. Васька в первый раз был в плавании и в первый раз готовился к бою. Все дни после выхода из Севастополя его укачивало. Лишь сегодня стало как будто легче. Над ним потешались товарищи:
- Э, Васька, видать, ты с якоря илу не едал!
За Ваську вступился старый канонир Андрей Власьич:
- Привыкнет. Спервоначалу у всех на воде ноги жидки, - утешал он. - Ты из каких краев, милый?
- Тверской…
- Что и говорить, водный человек! - улыбнулся старик.
- У нас, дяденька, воды много: озера Селигер, Пено, может, слыхали?.. Опять же реки: Тверда, Молога, Мета, Цна… И Волга от нас течет…
- Ну, Волгу-то у вас курица вброд переходит!
Теперь Васька ворочался с боку на бок. Слышал, как пробило четыре склянки, как кто-то во сне громко сказал: "Да не трекай, тяни!"
Корабль "Рождество Христово" однообразно покачивался. В борт мерно билась волна. Так же однообразно, противно скрипела в блоке какая-то снасть.
Легкая дрема уже сковывала веки, когда близкие голоса вспугнули ее.
- Ежели за ночь ветер не переменится, то он будет у них, у турок… - громко сказал кому-то ходивший по шканцам вахтенный лейтенант.
Сон опять пропал. Васька повернулся на другой бок.
- Что ты, парень, все крутишься, как рыскливая посудина? - вполголоса беззлобно заворчал лежавший рядом Власьич и широко зевнул: - Охо-хо!..
- Блохи, дяденька…
Власьич знал, какие такие блохи перед первым боем. Поддержал:
- Забрели, проклятущие. Палуба завсегда чистая, ни блошки, а днем посыпали песочком на случай боя, вот они и зашевелились.
Ваське хотелось поговорить. Он несмело вступил в разговор:
- Захолодало что-то…
- Верно, холодом потянуло. Нонче все к берегу медуз гнало - это к холоду.
- Ветер какой нехороший…
- Чем нехороший? Ветер ровный, брамсельный.
- Ежели ветер не переменится, то басурману будет сподручнее: турок будет на-ветре! - повторил Васька слышанные слова.
Ему хотелось знать, что скажет на это Андрей Власьич, с мнением которого он очень считался.
- А нам что на-ветре, что под ветром - все едино! - ответил Власьич. - Я при Федонисье был в бою. В аккурат два года тому назад, в июле месяце. У турок, брат, все было: и кораблей, почитай, втрое больше нашего и ветер, а все равно Федор Федорыч их расколошматил!
- А правда ль, дяденька, что у него, у турка, все борта скрозь медью обшитые? Что его никакое ядро не берет?
- Что ты, что ты! Спросонья мелешь, аль как? Кто тебе такую ерунду сказывал?
- В Севастополе. Печник-татарин… Крымчак…
- Знает твой печник! Обшит один киль, чтоб червь не точил, - это верно, - сердито сказал Власьич.
Старый канонир помолчал. Потом, почесываясь, добавил спокойнее:
- Ты, главное, парень, ничего не трусь. В первый бой идешь, тебе разное оказывается. Сам знаю… Только помни: не море топит, а лужа! Меньше ты слушай, что иной языком полощет… "Печник"! Знаем мы этих крымчаков, какие они нам, русским, друзья! Он тебе нарочно сказал - запугать тебя, а ты и рад стараться. Спи.
И Андрей Власьич повернулся к Легостаеву спиной и тотчас же захрапел.
А Васька Легостаев продолжал лежать, раздумывая о завтрашнем бое.
XIII
День вставал неприветливый, хмурый. За ночь все небо заволокло тяжелыми свинцовыми тучами. С глухим ревом катились мрачные седые валы. Дали затянулись молочно-сизой пеленой тумана. В тумане потонули очертания берегов и мыса Такла.
Ветер дул прежний: ост-зюйд-ост.
За ночь от крейсеров еще не поступало новых донесений, но можно было с минуты на минуту ждать врага, - погода благоприятствовала десанту. И Ушаков, дав людям позавтракать, приказал флоту сниматься с якоря.
Он стоял, глядя в зрительную трубу, - ждал, не покажется ли кто-нибудь на горизонте: свои или враги.
Ушаков смотрел в сторону Анапы. Крепость в Анапе, как и в Измаиле, строили для турок французские инженеры.
Невольно подумалось: "Лезут… Далеконько берут!.."
Он терпеливо всматривался в даль, туда, где эти мутно-грязные валы незаметно переходят в иссиня-черные зловещие тучи.
И вот наконец как будто бы что-то обозначилось. Так и есть - корабли. Один, другой, третий…
Федор Федорович чуть повернул трубу влево - еще и еще. Целый лес мачт. Бесспорно, это Гуссейн.
Молодой султан Селим III, сев на престол, удалил прежнего капудана, Эски-Гассана: у него было слишком много неудач на море. Вместо Гассана султан назначил капудан-пашой своего друга и шурина, двадцатидвухлетнего Гуссейна. Гуссейн поклялся, что отнимет у русских Крым.
Вот и летит в надежде на легкую победу молодой сумасброд!
Турецкий флот уже увидали все.
- Турки… Турки… - заволновался сигнальщик.
- С на-ветра! - подчеркнуто прибавил капитан Елчанинов.
В его голосе чувствовалась тревога.
- У турок и при Фидониси был ветер, а что толку-то! - сказал флаг-капитан Данилов.
Ушаков обернулся и спокойно приказал строить линию баталии на левый галс. Чтобы увеличить число пушек, Ушаков ставил в линию баталии и фрегаты.
По всем писаным и неписаным законам морского боя турки оказывались в лучшем положении: они превосходили силою и были на-ветре. Это, конечно, могло озадачить многих, но не адмирала Ушакова.
Турки, увидев врага, стали тоже поспешно выстраиваться в линию.
Иностранцы-офицеры недаром ели турецкий хлеб: турки усвоили кое-что из основ европейской морской тактики. Они последовательно спускались на русские корабли.
Ушаков смотрел с волнением, как близко подойдут турки. На русских кораблях было мало артиллерии большого калибра. Федор Федорович хотел, чтобы турки подошли поближе: тогда можно будет ввести в дело и единороги малого калибра.
Голенкин тоже понимал это и не начинал боя.
Но Гуссейн остался на выгодной для него дистанции. И первым открыл огонь. Точно молния прорезала борта турецких судов. Гулкие пушечные раскаты ударили в низко навалившееся небо.
Русские не заставили себя ждать с ответом.
Турки сосредоточили весь огонь на авангарде Голенкина. Они хотели превосходящими силами раздавить его. Ушаков с тревогой смотрел: выдержит ли его друг этот бешеный натиск?
Голенкин мужественно отбивался. Его спасал меткий артиллерийский огонь, - русские стреляли прицельно, не спеша, а турки - часто и беспорядочно. И вскоре огонь турок стал ослабевать.
Но Гуссейн упорно продолжал вести атаку. Он все время усиливал авангард: в промежутки между линейными кораблями проходили шебеки, бригантины, на которых были установлены 18-фунтовые пушки.
- Фрегатам выйти в резерв! - закричал на ухо флаг-капитану Ушаков.
За грохотом, гулом и шумом не было слышно голоса.
Шесть фрегатов вышли из линии. Ушаков сомкнул строй и поспешил с главными силами на помощь авангарду.
В этом необычном маневре заключалась хитрая уловка: если Гуссейн вздумает охватить с флангов укороченную линию русских, то он неизбежно должен будет сблизиться.
Но Гуссейн продолжал сохранять выгодную для себя дистанцию.
- Хитер, чертов басурман! - обозлился Федор Федорович.
Подветренное положение русского флота было очень неудобным: ветер нес на него клубы дыма турецких пушек, ветер относил назад пыжи, - того и гляди, подожжешь свои же паруса. И главное - никак нельзя приблизиться к туркам, чтобы пустить в ход единороги малого калибра.
Прислуга при них томилась, не имея возможности в такую горячую минуту помочь своим.
И вдруг ветер переменился - стал отходить к северу. Русские корабли безо всяких эволюции оказались на-ветре. Теперь густые облака дыма понесло на турецкую эскадру.
Ушаков немедленно воспользовался этой переменой.
Он поставил свой корабль "Рождество Христово" передовым и ринулся в атаку.
Это шло вразрез со всеми правилами морского боя: флагман никогда не должен быть передовым.
- Как же так? - еще не понимал странного адмиральского маневра флаг-капитан.
- А вот как! Сейчас увидишь! - улыбнулся Ушаков. - Огонь!
Барабаны забили первое колено егерского похода: приготовиться к залпу. Прислуга у единорогов быстро и с охотой стала по местам.
Скрытые завесой густого, непроницаемого дыма, русские корабли незаметно подошли к туркам на картечный выстрел и вдруг ударили по ним гранатами и книппелями. К грохоту пушек прибавился треск ломающегося дерева: у турок посыпался верхний рангоут. В перерыве между залпами слышались дикие, истошные крики турок. Непредвиденный маневр Ушакова поразил их: ни французы, ни англичане не подготовили турок к такому сюрпризу. Гуссейн потерялся. Ужас охватил все турецкие корабли.
Неожиданное приближение русских, небывало сильный грохот их пушек, десятки раненых и убитых, в первую же минуту пораженных картечью, - все это совершенно ошеломило их. Туркам показалось, будто на них свалился откуда-то новый, сильный враг.
Правильный строй кораблей сразу нарушился. Каждый думал лишь о своем спасении.
Артиллеристы метались от одного борта к другому, не зная, откуда придется стрелять. Суматоху увеличивали сотни человек десанта, разместившегося на верхних палубах. Спасаясь от русской картечи, они бежали в нижние деки, давя друг друга и вопя, что настал последний час. Обезумевшие толпы набрасывались на кумбараджи, отталкивая их от пушек, били ятаганами, стараясь закрыть пушечные порты, обращенные в сторону русских кораблей.
Турецкий флот, почти не отстреливаясь, поворачивал всей колонной.
Об отпоре врагу у них не было и мысли, - все думали лишь об одном: как бы поскорее улепетнуть на запад. Корабли Ушакова расстреливали их опустошительными анфиладными залпами.
Ушаков пустился было вдогонку за разбитым неприятелем, но турецкие корабли ушли от окончательного уничтожения: они были легче на ходу. А кроме того, им помогала темнота - они уходили в ночь.
- Ну что, паря? - лукаво посмотрел на Ваську Легостаева Власьич, когда бой отшумел и турецкие корабли были уже далеко.
- Ничего, - смущенно улыбался Васька, вытирая рукавом потное, грязное от пороховой копоти лицо.
- Наша картечь турка берёт?
- Берёт…
- А что ж твой крымчак травил?
- Да почему он мой, дяденька? - обиделся Васька.
- Вот их корабли ходоки лучшие, чем наши, это верно, - продолжал Андрей Власьич. - Нам за ними не угнаться: наши корабли больно садкие… Да пусть и убегают, все равно до Царьграда многие не дойдут! А страшновато, поди, было, ребятки? - оглядел он молодых товарищей.
- Спервоначалу, как сидели без дела, не горазд весело…
- Как это он в ростры саданет, я думал - конец…
- В море, что в поле: не столько смертей, сколько страстей! - наставительно сказал Власьич. - А ну, ребятки, давайте банить!
…К адмиралу Ушакову на шканцы принесли сбитый с турецкого вице-адмиральского корабля флаг. Его выловили русские шлюпки.
- Ваше превосходительство, поздравляю с победой Черноморского корабельного флота! - подошел капитан Елчанинов.
- Вот видите, не помогли туркам ни ветры, ни английские пушки! - улыбнулся адмирал Ушаков.
XIV
Да впишется сие памятное происшествие в журналы Черноморского адмиралтейского правления ко всегдашнему воспоминанию храброго флота Черноморского подвигов.
Из приказа Потемкина.
В бою у Керченского пролива турки позорно бежали, но Гуссейну все-таки удалось увести с собой все поврежденные суда. Он отошел к своим берегам и стал приводить потрепанную эскадру в порядок.
Возвращаться в Константинополь Гуссейн стыдился: он обещал султану наказать Ушак-пашу за его опустошительные набеги - и ничего не сделал.
Но турецкий флот все еще превосходил русский по количеству кораблей и корабельной артиллерии, и Гуссейн не терял надежды.
За месяц он починил повреждения на эскадре и снова вышел в море.
Султан прислал в помощь молодому Гуссейну престарелого капитан-бея Саит-бея. Он предложил Гуссейну сторожить выход из лимана: турки знали, что в Херсоне достраивается для севастопольской эскадры несколько кораблей. Саит-бей советовал их уничтожить. Ушаков узнал о выходе турок в море и 25 августа пошел их разыскивать: не в правилах Ушакова было дожидаться противника.
Черноморский флот пошел в трех колоннах к Очакову. Федор Федорович хотел соединиться с лиманской эскадрой и вместе с ней идти на поиски врага. По слухам, турки держались у устья Дуная.
28 августа, в шесть часов утра, когда Ушаков шел вдоль острова Тендра, матрос с салинга закричал:
- Вижу мачты!
Тотчас же бросились к адмиралу. Ушаков выбежал на шканцы и глянул в трубу. Турки стояли на якоре между узким, продолговатым островом Тендра и Гаджибеем.
- А, попались, голубчики! - весело говорил Ушаков.
Он немедленно оповестил флот, приказал нести все паруса и кинулся на турок.
Все уже знали привычку адмирала Ушакова не терять понапрасну времени на перестроение, а поскорее обрушиться на врага.
Турки хотя и превосходили силами Ушакова, но не выдержали дружного натиска русских - стали рубить канаты, в беспорядке вступали под паруса и бросились наутек к Дунаю.
…Погоня длилась уже четыре часа. Успела смениться вахта, команда успела пообедать, а боя все не предвиделось.
Ушаков продолжал настойчиво гнаться за врагом, - до вечера было еще далеко. Сигнал о погоне так и не убирался с мачт адмиральского корабля "Рождество Христово".
Федор Федорович, сдвинув брови, ходил по шканцам. "Неужели уйдут?" - беспокоился он.
На корабле все было готово к бою.
Матросы, переговариваясь, сидели на своих местах. Ожидание томило хуже всего. Говорили о разном: молодые вспоминали дом, старики - Севастополь, где остались семьи. Но все разговоры возвращались к самому близкому и волнующему - к сегодняшней встрече с врагом. Придется ли нынче драться, или турок все-таки убежит опять?
Это занимало всех - от брамсельного матроса до трюмного.
Васька Легостаев, молодой матрос, еще мало разбирался в морском деле. Он слушал, что говорят старшие, видавшие виды моряки.
У их единорога, подле которого сидел Васька, беседу направляли двое: старик канонир Андрей Власьич и подошедший к ним урядник.
Приятели, как обычно, спорили.
- Не хочет турок принять бой, - заметил Власьич.
- Сегодня ему несподручно: он под ветром, - поправил его Зуб.
- А как же в тот раз мы под ветром дрались? Нам сподручнее было, что ль?
- То мы, а то он… Уйдет. Не догнать!
- Еще бы не уйти: у него паруса бумажные.
Урядник усмехнулся:
- Не в одних парусах дело. У него корабли обшиты медью. А наши - тяжелы на ходу.
Секунду помолчали. Потом Власьич обратился к молодым:
- Поглядите-ка, ребята, у кого глаза поострее: сдается мне, что у турка задние корабли отстают…
- Это так оказывается только, - буркнул Ефим Зуб.
- Отстают, дяденька! - весело доложил Васька Легостаев.
- Отстают!
- Глянько-сь, и адмирал наш увидал, повеселел, смеется! - заговорили артиллеристы.
- Я ж сказывал: сколько ни тянуть, а надо будет отдать! - с торжествующим видом посмотрел на урядника Власьич.
Все оживились:
- Что-то теперь будет?
- Оттяпаем ему хвост, вот что будет!
С каждой минутой становилось яснее, что задние турецкие суда вскоре окажутся отрезанными.
Адмирал Ушаков ходил, посмеиваясь от удовольствия: все-таки будет так, как он хочет. Либо капудан Гуссейн пожертвует своим арьергардом, либо должен будет принять бой, который навязывал ему Ушаков.
По морю прокатился пушечный выстрел: капудан сигналил своим кораблям поворачиваться.
Турки все-таки не ушли от боя.
XV
Трехбунчужный паша Саит-бей, поджав ноги, сидел у бизань-мачты на подушках. Кругом кипел жестокий бой.
Громадный корабль сотрясался от выстрелов 38-фунтовых пушек нижнего дека. В ушах ломило от непрерывного грохота, который не умолкал ни на минуту вот уже в течение нескольких часов. Пороховой дым ел глаза, застилая все вокруг. Сквозь него только на секунду пробивались лучи закатного солнца.
Русские ядра с визгом носились в воздухе. Под ударами книппелей трещал рангоут.
Над самой головой Саит-бея свисали концы оборванных снастей.
Палуба была завалена телами убитых галионджи. Саит-бей невозмутимо курил, расчесывая пальцами длинную седую бороду: что суждено, того не минешь. Но пальцы Саит-бея все-таки дрожали.
Офицеры свиты паши, стоявшие перед ним полукругом в ожидании приказаний, тряслись от страха. За спиной паши, боязливо озираясь, стоял с опахалом в руке слуга, обычно отгонявший от своего господина мух. Теперь ему делать было нечего: он и сам боялся тех мух, которые летали кругом.
Престарелый Саит-бей был назначен султаном в советники к капудан-паше Гуссейну, командовавшему флотом. Но молодой Гуссейн что-то мало внимал советам старика.
Началось с того, что Гуссейн вышел в море во вторник. Саит-бей предупредил его: в этом дне есть один какой-то несчастливый час, которого никто не знает. Гуссейн не побоялся несчастливого часа.