Когда сегодня утром русские внезапно с на-ветра напали на них, Гуссейн поступил правильно, не приняв боя: под ветром драться нельзя. Но зачем было снова поворачивать на врага? Если задние корабли отставали, значит, такова воля аллаха.
И рисковать из-за них всем флотом было ни к чему.
Теперь оставалось только положиться на милость пророка и драться. Но как ни отчаянно дрались турецкие корабли, а дело было плохо.
Турецкие адмиралы знали обыкновение русского паши - нападать на корабль капудана, потому Саит-бей посоветовал Гуссейну держать все флагманские суда поближе к капуданскому. Но увы! И это не помогло. Проклятый русский паша смело лез в самую гущу боя. Он бился с тремя турецкими кораблями, и в том числе с 80-пушечным кораблем капудан-паши. И все они, один за другим, вынуждены были выйти из линии.
Турецкая эскадра постепенно сбивалась в кучу, теряя строй.
Оставалось одно: поворачивать - хотя бы и под выстрелами русских - и уходить.
Солнце уже закатывается, скоро наступит благодатная ночная темнота, которая укроет турок.
"Чего он там ждет?" - недовольно подумал о Гуссейне Саит-бей и посмотрел, где капитан корабля.
Капитан корабля, жилистый высокий Магмет-Мустафа-ага, стоял на шканцах среди наваленных, точно дрова, обломков рей. В руках у него был курбач - толстый бич из кожи гиппопотама. Он понукал галионджи, возившихся с парусами. Магмет-Мустафа как раз смотрел в сторону паши.
Говорить было невозможно, - за грохотом не слышно слов. Саит-бей только махнул рукой, показывая, что надо уходить. Магмет-Мустафа-ага понял его. Перепрыгивая через тела убитых, Он кинулся к галионджи.
XVI
Уже пять часов длился бой.
Ушаков заранее выделил три фрегата в резерв. Они вышли из линии и держались против передовой части флота, чтобы не позволить туркам атаковать наши суда с двух сторон.
Русские корабли старались подойти возможно ближе к врагу: хотели ввести в действие орудия всех калибров.
Не только командиры, но и матросы Севастопольской эскадры знали, что адмирал Ушаков не придерживается старой линейной тактики, а ведет бой по-своему. Ушаков старался прежде всего ударить по флагманским, передовым кораблям. Лишившись руководства, турки быстро приходили в замешательство. Как и в бою при Керченском проливе, Ушаков брал на свой корабль "Рождество Христово" самую трудную задачу, чтобы остальные действовали так же храбро, как он. И русские суда следовали примеру своего неустрашимого адмирала.
К закату солнца вся турецкая линия оказалась разбитой. Турки в беспорядке бежали.
Ушаков приказал повторить сигнал: "Гнаться под всеми возможными парусами и вести бой на самой близкой дистанции".
Турецкий флот был изрядно побит. Больше всего досталось отборным кораблям капудан-паши, реал-бея и новенькому, впервые вышедшему в море 74-пушечному красавцу "Капитание", на котором имел свой флаг Саит-бей.
Турецкие адмиралы были подавлены невиданной тактикой и храбростью русских.
Европейские наставники не научили их, как поступать в том случае, если неприятель не боится врезаться в строй вражеских кораблей и не очень смотрит, на-ветре он сам или нет.
Над морем повисла густая пелена дыма. Заходящее солнце казалось в ней огненным шаром. Южная осенняя ночь незаметно накрыла море и корабли.
Ушаков велел зажечь фонари, чтобы корабли не разбрелись кто куда.
Турки же хотели бы слиться с темнотой и, против обыкновения, не зажигали огней.
Русские продолжали погоню. Но туркам снова повезло: вдруг стало свежеть. Ветер развел волну.
Было досадно: неужели снова уйдут?
- С такими повреждениями далеко не уйдут! - сказал Данилов адмиралу.
Делать было нечего, - приходилось и самим становиться на якорь.
Мелкие крейсеры поспешили укрыться у берега.
Ушаков вошел к себе в каюту, со злостью швырнул шляпу на стол и скинул с плеч потный, пропахший порохом мундир. Сел к столу, обхватив голову руками.
Все-таки брала досада.
- Федор Федорович, что с вами? - тихо спросил денщик, зажигавший свечу.
- Как что? - закричал Ушаков. - Разве не видишь?
- А что такое? - Федор подбежал к иллюминатору. Но там была ночь и ветер. Он посмотрел на адмирала: кажется, цел, невредим, все корабли налицо.
- Дурак! Не понимаешь: турок может опять уйти!
Федор повеселел:
- Куда же он такой непогодой уйдет? Потонет! Покушайте да лягте отдохните - на вас лица нет. Почернели за день. Утро вечера мудренее!
- Это пороховая копоть, - провел рукой по щеке Федор Федорович. - Давай умыться да поесть чего-либо .
А наверху Васька Легостаев растерянно спрашивал у Власьича:
- Дядя Власьич, а дядя Власьич, как же я буду спать?
- Поспишь!
- Мою койку и все со шкафута ядром сбило.
- Бери вон Митюхину - его ранило, - сказал товарищ. - Его койка цела, а твоей нет. Зато ты сам цел!
XVII
- Нерон Иваныч, а Нерон Иваныч! - испуганным шепотом взывал денщик, тряся капитана за плечо.
Капитан Веленбаков всегда спал крепко, а после вчерашнего боевого дня, когда всем хватило работы, и подавно.
- Нерон Иваныч, проснитеся! Беда!
Веленбаков открыл глаза и в полутьме недовольно смотрел на денщика. Вставать не торопился.
Капитан был лихой, не боялся ничего на свете, а денщик попался мнительный, трусил всего, как последняя баба.
- Ну чего ты? Какая склянка?
- Первая в начале.
Ложась спать, Веленбаков знал точно, что на его 44-пушечном фрегате "Амвросий Медиоланский" все благополучно. Вчера дрались с турками отменно, а сами отделались легко: двумя реями да пробитыми парусами. И потому ни о какой беде, кажется, не могло быть и речи.
- Что стряслось?
- Турки, ваше высокоблагородие! - шептал денщик.
- Заладил одно: турки да турки, - почесываясь и зевая, поднялся и сел Веленбаков. - Ну что турки?
- Турки окружили нас!
- Что ты говоришь?..
- Истинный господь, окружили! Десять фрегатов! Сейчас прибежал с вахты мичман - на нем лица нет. Буди, говорит, поскорее капитана! Турки кругом… Конец!
- Довольно врать! - покрыл Веленбаков своим громоподобным басом шепот денщика. Но все-таки поспешил одеться и выбежал наверх.
Чуть светало. На шканцах стояли кучка старших офицеров и вахтенный мичман. Веленбаков оглянулся, и сердце у него захолонуло: в самом деле, "Амвросий Медиоланский" каким-то образом оказался среди турецких фрегатов. Правда, их было не десять, как уверял денщик, а всего лишь пять, но и этого достаточно. Турки стояли близко: один в кабельтове, другие - в полутора.
А за ними виднелся русский флот, тоже невдалеке, - не дальше чем на ружейный выстрел от крайних турецких фрегатов.
"Стыд и срам! Где стали на якорь! Что скажет Федор?" - мелькнула мысль об Ушакове.
И тотчас же обожгла другая: потопят! Сейчас совсем рассветет, разглядят и потопят. И винить некого: вчера становились на якорь, ночь - глаз выколи, ветер. А турки, сволочи, были к тому же без огней.
Он подошел к своим офицерам.
- Что будем делать, Нерон Иванович? - бросился к нему вахтенный.
- Обрубать канат и вступать под паруса, - поспешил высказать свою мысль старший офицер.
- Пока ты поставишь паруса, тебя пустят ко дну! - возразил артиллерийский лейтенант.
- Так что же делать?
- Первое: не робеть! - выпучил и без того выпученные светлые глаза Веленбаков. - Меньше страха, больше дела. Флаг не подымать. Прикинемся турками. Будем делать то, что и они, а там - посмотрим. Лишним на виду не торчать. Артиллеристам и очередной вахте быть наготове! Туркам скоро будет не до нас: разглядят Ушак-пашу. Нас не заметят. А увидят - дадим бой.
В это время мимо "Амвросия Медиоланского" прошла турецкая шлюпка. Гребцы в красных фесках что-то горланили, не обращая внимания на чужой фрегат.
Веленбаков поручил старшему офицеру и вахтенному следить за тремя фрегатами с левого борта, а сам не спускал глаз с двух справа.
Нерон впервые видел так близко неприятеля.
Турецкие фрегаты, построенные по французским чертежам, были хороши, хотя им сильно досталось от русской артиллерии. Пушки были английские, медные, но выглядывали они из портов как попало. Одни смотрели вверх, будто собирались палить по чьим-то брам-стеньгам, другие, опустив хобот вниз, готовились топить шлюпки.
Кое-где порты были разворочены русскими ядрами, и в портах, свесив ноги, сидели флегматичные турки и курили. Палубы фрегатов завалены обломками рей и мачт, драными парусами и разным хламом. Вповалку лежали матросы. Доносились стоны раненых, - у турок лекарей не было и в помине.
На турецких фрегатах всё еще не думали о побудке.
Уже окончательно рассвело. Восток заалел, - скоро должно было взойти солнце.
Веленбаков смотрел на турок и со злостью думал: "Когда же они начнут сниматься с якоря?"
И вот с флагманского корабля грохнула сигнальная пушка: капудан увидал наконец, в каком опасном соседстве он находится. И тотчас же на фрегатах поднялась невероятная суматоха. Какие-то турки в чалмах - очевидно, офицеры - бегали по палубе и стегали бичами лежавших вповалку раненых и здоровых людей.
Разноголосые крики и турецкая и греческая ругань повисли в воздухе. Оборванные, одетые в лохмотья люди вскакивали и бросались к мачтам, готовясь ставить паруса.
Турецкие корабли подняли флаги, выбрали якоря и вот уже начали одеваться парусами.
Веленбаков приказал сняться с якоря, но флага не подымать и не спешить с парусами.
Но все-таки "Амвросию Медиоланскому" пришлось вступить в строй турецких фрегатов.
Турки спешили убраться подальше от Ушак-паши, который, к их счастью, был под ветром.
"Амвросий Медиоланский" стал незаметно отставать от турок. Вот уже кабельтов, вот другой, третий…
- Поднять флаг! - крикнул Веленбаков.
Над "Амвросием Медиоланским" взвился русский андреевский флаг.
- Петров, дай им на прощанье! - весело крикнул артиллерийскому лейтенанту Веленбаков.
Фрегат поворотился и ударил из 24-фунтовых пушек квартер-дека по турецким фрегатам.
Когда "Амвросий Медиоланский" становился на свое место в ордере русского флота, товарищи встретили отважного, находчивого капитана радостными криками "ура".
XVIII
Погоня продолжалась. Турки рассыпались по морю в беспорядке.
Два больших турецких корабля - 74-пушечный "Капитание" под флагом знаменитого адмирала Саит-бея и 66-пушечный корабль "Мелеки Бахри" - сильно отстали от своих. Из-за повреждений, полученных во вчерашнем бою, они не могли поспеть за капуданом. Гуссейн улепетывал, как только мог, не заботясь о других.
Ушаков смотрел в трубу, как с каждым часом сокращается расстояние между ними и авангардом Голенкина, и смеялся:
- Нет, теперь, брат, не убежишь!
Еще до полудня русские окружили этих двух беглецов.
Кумани на 46-пушечном корабле "Иоанн Богослов" первый настиг "Мелеки Бахри" и ударил.
Паруса на "Мелеки Бахри" повисли клочьями, словно тряпье, развешанное для просушки.
На верхней палубе теснились турки. Они махали белыми тряпками и что-то кричали.
"Мелеки Бахри" сдался.
Тотчас же с "Иоанна" спустили шлюпки с матросами под командой лейтенанта, и над бывшим "Владыкой морей" заколыхался андреевский флаг.
- Молодец, Николай Петрович! - похвалил старика Кумани Ушаков.
Трофей оказался неплохим: "Мелеки Бахри" был недавней стройки и мало пострадал в бою.
"Капитание" остался совсем один. Молодой капудан вероломно бросил своего престарелого советника.
Ушаков вывесил сигнал командиру авангарда Голенкину: "Стараться взять корабль в плен".
"Капитание" являлся самым лучшим кораблем в турецком флоте. Пушки на нем были только медные. Он шел к мелководью у Кинбурнской косы, еще тщетно надеясь, что капудан все-таки придет к нему на помощь.
Первым настиг "Капитание" 50-пушечный "Андрей". Он бил беглым огнем.
- В фор-марсель угодили. Молодцы! - сказал Ушаков.
- Теперь он убавит рыси! - улыбнулся флаг-капитан Данилов.
"Капитание" заметно сбавил ход. А тут подоспели "Георгий", "Преображение" и "Мария Магдалина" с командиром авангарда Голенкиным.
"Гаврюша старается! - с удовлетворением подумал о верном и храбром товарище Ушаков. - Хороший кус поймал!"
Но "Капитание" отчаянно отбивался, не думая спускать флаг.
- Вот упрямый старикашка! - говорил Ушаков, глядя в трубу. Это уже начинало его злить.
- Ишь как угодил в "Андрея"!
- Из экипажа у турок лучше всех артиллеристы, ваше превосходительство, - заметил Данилов.
- Ничего не выйдет. Придется его пустить ко дну! - сдвинул шляпу на затылок адмирал.
Он приказал подойти к турку с на-ветра.
"Рождество Христово" было саженях в тридцати от "Капитание". На верхней палубе у турок осталось мало народу - только валялись раненые и убитые. Все, очевидно, укрылись в нижний дек.
- Всыпать ему за упрямство! - крикнул в рупор Ушаков.
Еще мгновение, и "Рождество Христово" вздрогнуло от сильного толчка: это дали залп одним лагом. Все потонуло в пороховом дыму и копоти. Послышался страшный треск и крики.
Когда дым рассеялся, на "Капитание" не оказалось ни одной мачты. Корабль от бака до юта представлял причудливое нагромождение бревен, досок, рваных парусов и снастей. Но в нижнем деке блеснул огонь, и "Рождество Христово" потряс удар.
- Подлец - угодил в нашу фок-мачту! - сказал встревоженный Данилов.
- Стоит?
- Еще держится.
- Выкурить их брандскугелями! - крикнул взбешенный Ушаков.
Артиллеристы не заставили себя ждать. Еще минута - и из нижнего дека "Капитание" повалил густой дым и послышались крики турок.
"Рождество Христово" успело поворотить и стало бортом против изукрашенного разными цветами и плодами носа турецкого корабля: Ушаков приготовился дать еще один залп. Он был бы для "Капитание" смертельным, потому что корабль и так уже заливало водой.
Но тут наверх изо всех люков повылезли галионджи и абабы. Пробираясь сквозь обломки мачт и рей, как через бурелом, давя друг друга, появились сотни турок. Они кинулись к бортам, крича: "Аман! Аман!"
А черный густой дым все больше выбивался из портов.
Сухое дерево, смола и краска горели с шумом, ярко и весело.
Ушаков велел прекратить бой. По морю прокатилась бодрая дробь барабана.
Адмирал приказал спустить вооруженные шлюпки, чтобы снять пашу, а самим отойти подальше: пожар на "Капитание" быстро распространялся, и можно было ждать взрыва крюйт-камеры.
Шлюпки подошли к "Капитание". К трапу с диким ревом бросились толпы народа. Турки толкали друг друга, дрались. Личная охрана трехбунчужного паши Саит-бея с трудом саблями и ятаганами пробила дорогу к трапу Саит-бею и капитану корабля Магмет-Мустафе-аге. С ними в шлюпку успели сесть семнадцать разных чиновников и шут турецкого адмирала!
Остальным русским шлюпкам пришлось отойти назад. Пристать к "Капитание" было бы трудно, потому что усилился ветер, а из нижнего дека било пламя. Кроме того, их потопила бы масса обезумевших людей, которые и так уже начали бросаться с горящего корабля в море.
Ушаков велел перекрепить паруса потуже, чтобы в них не могла завалиться искра, и обливать их водой.
Он с минуты на минуту ждал взрыва турецкого корабля.
Матросы на руках внесли на шкафут трехбунчужного пашу.
Саит-бей, глубокий старик, жевал сухими губами и растерянно повторял:
- Яваш! Яваш!
Бомбардир Власьич ответил с улыбкой:
- Знаем, ваше превосходительство, что ты, брат, теперь наш! Никуда не денешься. Васька, держи его, сукина сына, покрепче: ерзает, старый черт! - обернулся он к Легостаеву, несшему с ним пашу.
И тут раздался страшный взрыв. Все кругом заволокло дымом. Сверху на корабль посыпались головешки, доски, куски канатов, а потом послышался плеск - и все смолкло: это взлетел на воздух и затонул 74-пушечный "Капитание".