Хуссейн просто расцветал на глазах, очень быстро перешел от панического страха перед пришельцами из-за реки Сыр к презрению по отношению к ним.
С Тимуром скорее происходило что-то обратное. Он был ровен, спокоен внешне, но в сравнении с бурно воодушевленным другом мог показаться человеком, у которого тяжко болен близкий родственник.
Особенно это стало бросаться в глаза после того, как Хуссейн обратил в бегство авангард Ильяс-Ходжи, далеко выдвинутый навстречу эмирам и возглавлявшийся Охтан-нойоном, опытным полководцем.
Решительным броском по приказу Хуссейна вся конница объединенного войска опрокинула Охтана, долго преследовала и привезла в конце концов до полутысячи чагатайских голов на воздетых копьях.
Во время этой славной битвы Тимур находился в своей кибитке. Теперь он мог путешествовать на большие расстояния только таким образом. Перед битвой ему помогали взобраться в седло, и в нем он сидел достаточно твердо, придерживая повод искалеченной рукой и крепко сжимая рукоять меча здоровой левой. В случае необходимости он мог бы отбиться от молодого или не слишком искушенного противника.
Сообщение о великой победе Тимур встретил спокойно. Хуссейна это спокойствие задело, он тут же про себя решил, что брат просто завидует ему. Ну и пусть завидует, раз сам не может одержать победы, подобной той, что одержал он, Хуссейн, внук Казгана, отныне прославленный своей доблестью на весь Мавераннахр.
– Нельзя ждать, надо двинуться всей силой. Дорога к горлу Ильяс-Ходжи открыта, и мы перережем его.
– Надо собрать военный совет, – возразил Тимур, чем привел победителя Охтан-нойона в совершеннейшее недоумение. И того можно было понять. Такого рода советы собирались только в тех случаях, когда обстановка была или очень трудной, или страшно запутанной и непонятно было, что делать дальше. Ни одного из этих двух оснований для созыва совета Хуссейн не наблюдал. Да и не любил он ни с кем советоваться и с удовольствием бы отменил эту ненужную особенность степного уложения.
Но сейчас он решил согласиться:
– Совет? Хорошо, пусть будет совет.
Хуссейн был абсолютно уверен, что кого бы они ни позвали для обсуждения сложившейся картины, поддержат его, а не Тимура. Хочет колчерукий братец посоветоваться – пусть. Пусть получит оплеуху от своих же батыров. Нельзя останавливать хищника, почувствовавшего вкус крови во рту.
В шатре Хуссейна собралось до десятка человек. Мансур, Байсункар, Курбан Дарваза, Масуд-бек, Кунгар и Келиб, тысячники Хуссейна.
Чтобы не растягивать дело и не дать Тимуру замутить воду, Хуссейн первым взял слово и сообщил, с какой целью созвано это собрание.
По правде сказать, беки и батыры, очутившиеся в шатре Хуссейна, были немало смущены самим фактом того, что с ними хотят посоветоваться. Давно уже такого не было, какой-то здесь подвох. Самые умные догадывались, что этот совет – лишь внешняя сторона разногласий между эмирами.
Хуссейн, как это за ним водилось, сознательно сгустил краски, он заявил, что Тимур предлагает спасаться бегством (это после такой победы!), а он, неукротимый и бесстрашный Хуссейн, предлагает немедля атаковать логово Ильяс-Ходжи, отрубить его поганую голову и водрузить на колу посреди лагеря, чтобы во время победного пира каждый имел возможность посылать ей проклятия.
Закончив свою речь, Хуссейн воззрился на названого брата, готовясь выслушать шквал возражений и упреков и ответить шквалом на шквал.
Тимур молчал. По настроению батыров он понял, что возражения не принесут пользы.
Чтобы закрепить свою победу на совете, Хуссейн применил в качестве довеска к своей речи еще и риторическую фигуру:
– С нами Аллах, когда мы идем вперед и истребляем врага повсюду, где он нам встречается.
Тимур вздохнул:
– Аллах с нами, когда мы слушаем голос разума, а не носимся по земле, покорные только порывам своего настроения.
– Вот, – закричал Хуссейн, – вот, я же говорил! Ты предлагаешь нам бежать в тот момент, когда мы начали одерживать победы!
Высвободив из рукава левую руку, Тимур степенно погладил бороду.
– Не бежать, а спокойно вернуться и заняться укреплением Самарканда. Ильяс-Ходжа и до этого столкновения боялся нас, теперь он тем более не посмеет сунуться в глубь Мавераннахра. Он уйдет. И мы соберем половину дани с его данников.
– Почему половину? – удивился Курбан Дарваза.
– Чтобы они подчинились нам без сопротивления и даже с радостью, – улыбнулся Масуд-бек. – В их глазах мы будем и более сильными, чем чагатаи, и более справедливыми.
Тимур с интересом посмотрел на племянника Хуссейна: очень сообразительный. Очень.
Несмотря на всю разумность этих доводов, восторжествовала точка зрения Хуссейна. Слишком трудно воину-победителю в преддверии полной, почти гарантированной победы перестроиться на размышления о таких мелочных предметах, как определение доли дани, которую в каком-то неопределенном будущем можно будет получить с не вполне представляемых данников.
– Хорошо, – сказал Тимур, удостоверившись, что никто, кроме него, всерьез не помышляет об отходе на надежные позиции, что все рвутся в бой. – Хорошо, пусть будет по-вашему, но, Аллах свидетель, я предупреждал вас.
– Ты зря грустишь, брат, – улыбаясь одновременно радостно и великодушно, шумел Хуссейн, – ты только представь, как великолепна будет наша победа!
– Я представляю себе, как ужасно может быть наше поражение.
– Откуда, откуда у тебя такие мрачные мысли?
– Вспомни Сеистан.
– Не хочу! Не буду! Я давно забыл его. Совсем. И тебе советую сделать то же самое. Воистину советую, брат.
Медленно приподнявшись без помощи телохранителей, Тимур, очень заметно хромая, направился к выходу из шатра.
– Спасибо за хороший совет, брат.
Уже через два дня две армии стояли одна против другой.
Ильяс-Ходжа вывел своих людей из лагеря и расположил на пологом склоне. Его позиция была очень удобна и для атаки, и для обороны. С первым чагатайский полководец не спешил, а ко второму был полностью готов.
В тысяче шагов расположилось широкой дугой войско эмиров. Оно стояло на выжженной, потрескавшейся шкуре глинистого такыра. Стояла страшная духота.
– Чего ты ждешь? – спросил Тимур у Хуссейна. Само собой получилось так, что, взяв на себя всю ответственность за продолжение похода, Хуссейн приобрел и верховное руководство. И теперь он мог единовластно распоряжаться не только отрядами Кунгара и Келиба, но и тысячами Курбана Дарвазы, Мансура и Байсункара.
– Ты же знаешь, – недовольно дернув ноздрей, ответил брат брату.
Тимур действительно знал, что с минуты на минуту должен подойти отряд кокандского хана, вдруг в решающий момент перекинувшегося на сторону эмиров. Полторы тысячи сабель – утверждал посланец. Присоединиться к их войску хан должен был еще вчера вечером. Задержка раздражала Хуссейна, как раздражала бы, наверное, любого другого человека. Полководец тоже человек. Хотя полторы тысячи кокандских сабель выглядели подарком, свалившимся с неба, Хуссейн уже включил их в свои порядки, как будто имел их в своем строю всегда. Шахматист, которому пообещали, что позволят играть партию двумя ферзями, расстраивается, когда узнает, что играть придется все же по правилам.
– И все-таки на твоем месте я бы отдал приказ атаковать, – сказал Тимур, разглядывая из-под здоровой ладони горизонт.
– Куда ты смотришь? – усмехнувшись, поинтересовался брат. – Ты, наверно, забыл, где находятся чагатаи.
– Мне кажется, я увидел кое-что поинтереснее.
Хуссейн встрепенулся:
– Кокандцы?
– Н-нет.
– А что же?
– Посмотри сам.
Хуссейн тоже приложил руку к глазам:
– Ну, небо как небо. Только серое.
– Сизое. Это туча.
– Туча чего, Тимур?
– Обычная грозовая туча.
Хуссейн задохнулся от смеха и ткнул концом плетки себе под ноги:
– Посмотри сюда! – Под копытами коня лежала витиевато растрескавшаяся земля, многие дни не видевшая дождей. – Откуда здесь гроза в это время?
– Всякое бывает…
Хуссейн отмахнулся, подозвал к себе Келиба и Курбана Дарвазу, которые должны были возглавить во время атаки соответственно левый и правый фланги, и велел им ехать к месту и ждать сигнала.
– А вот теперь я бы тебе атаковать не советовал.
– Ты меняешь свои советы, как пенджабский врач. Если будет гроза, она разразится одновременно и над нашими головами, и над чагатайскими. А ждать больше нельзя, с рассвета наши люди сидят в седлах.
С этими словами Хуссейн вытащил из ножен свою саблю, и многократно этот воинственный жест повторили у него за спиной.
Когда все всадники, коим предстояло лоб в лоб сшибиться со стоящими в оборонительном строю ратями Ильяс-Ходжи, проскакали мимо и осела поднятая их копытами пыль, Тимур снова вгляделся в картину видоизменяющегося горизонта.
Он темнел очень быстро. Намного быстрее, чем это можно было себе представить, и намного быстрее, чем того хотел колчерукий хромец, застывший в одиночестве в тылу собственного войска.
Казалось, он просто заворожен этим грандиозным зрелищем, но оказалось, он выбрал этот момент для размышлений. И когда первый воздушный язык, предвестник неизбежной бури, коснулся волосяного хвоста, торчащего из шишака его шлема, Тимур подал знак телохранителям, стоявшим в некотором отдалении. Они мгновенно приблизились.
– Исмаил, – сказал он одному из них, – поезжай сейчас же в становище и приведи сюда кокандского посланца.
Половина неба была погребена под синевато-сизыми глыбами, движение воздушных масс перестало быть бесшумным. После того как от дымного брюха передовой тучи отвалилось несколько полыхающих волосин, тяжелый грохот обрушился на равнину.
Тимур оглянулся в ожидании посланного в лагерь телохранителя. Тот факт, что Исмаил долго не возвращался, ему явно не нравился.
Стоило на некоторое время стихнуть небесному громоизвержению, как спереди раздался как бы его отголосок. Не такой величественный, но с ужасающей, душераздирающей нотой в самой своей сердцевине.
– Скачет! – крикнул второй телохранитель.
Да, действительно, одинокая фигура приближалась со стороны лагеря. С левой стороны, как бы ударяя во фланг армии Хуссейна, валила стена дождя, хлеща опережающими струями горячую, взрывающуюся паром землю.
Исмаил подскакал как раз в тот момент, когда Тимура накрыло первым водяным опахалом, в тот момент, когда над головами эмира и его телохранителей лопнуло небо, вышвырнув целую кучу огненных костей на стол кровавой игры, поэтому первые слова прискакавшего утонули в этом шуме.
– Что ты сказал, повтори!
– Его нет!
– Ты посмотрел в других кибитках, может, он просто…
Телохранитель безжалостно покачал головой:
– Приставленный к нему человек зарезан.
И тут небо лопнуло во второй раз.
Кокандский хан никого не посылал, это был… но с этим потом. Вред, который этот подосланный обманщик мог принести, уже принесен, теперь надо разобраться с тем, что может натворить гроза.
А гроза старалась вовсю. В считанные мгновения глинистый такыр превратился в месиво. Липкое, как смола. Оно было не слишком глубоким, едва покрывало лошадиные копыта, но и этого было вполне достаточно, чтобы буквально обездвижить всю конницу. И вслед за водяными стрелами посыпались стрелы оперенные и смертельные.
Чагатаи, как уже говорилось выше, располагались на всхолмии, поросшем степной колючкой, то есть имели под ногами более-менее устойчивую опору.
Визг, вой, проклятия и все, что только можно вообразить себе, разносилось над гибнущей в объятиях предательской глины ратью. Лошади падали, бились и ржали, пытаясь встать на ноги, ломая в то же время ноги своим всадникам, ярость плеток их не вразумляла, а приводила в еще большее бешенство. Хуссейн пытался командовать, он не терял присутствия духа, так же как командующий унгкул-бронгаром (правым крылом) Келиб, равно как и славный и отчаянный Курбан Дарваза, возглавлявший левое крыло – сунгкул-джувонгар. Есть ситуации, когда мужество и стойкость воинов бессильны, не многим полезнее при этом решительность и упорство полководцев.
Непонятно, кто отдал приказ отходить. Впрочем, что тут гадать. Но что надо спасать свою шкуру, было ясно абсолютно всем. Раскачиваясь, как пьяная, волоча облепленные подлой грязью копыта, получая в спину отравленные стрелы и ядовитые насмешки, потащилась победоносная армия Хуссейна к своему боргаку – становищу.
Дождь продолжал лить, в нем было столько мощи, что он мог бы погубить еще десяток армий на этом куске жидкой земли.
Но нет худа без добра. Насмотревшиеся, что случилось с нападавшими, чагатаи не решились их преследовать, справедливо рассудив, что с ними липкая глина может сыграть ту же кровавую шутку. Как бы не превратилась ослепительная победа в грязное поражение. Таким образом у Хуссейна появилось время на то, чтобы спасти тех, кто не был погребен под телами собственных коней и не погиб от вражеских стрел.
Глубокой ночью, не дожидаясь, когда земля подсохнет, армия эмиров отправилась на юг.
Братья ехали в одной кибитке и молчали. Даже выпитый бурдюк вина нисколько не смягчил горе испытываемых переживаний. Чтобы не наносить брату дополнительных душевных ран, Тимур не стал ему рассказывать про историю с кокандским посланцем. Поражение было неизбежно, что можно сделать, если их перехитрили люди и возненавидела природа!
Расстались братья так же молча. Конечно, они понимали, что это не ссора, но вместе с тем догадывались, что вчерашняя гроза проложила между ними еще одну преграду, и кажется, немалую.
Об обороне Самарканда теперь не могло быть и речи, следовало сначала зализать раны.
Глава 3
Стены Самарканда
О Боже, да не будет того, чтобы нищий
стал почтенным человеком!
Шараф ад-Дин Али Язди
Весть о разгроме армии эмиров достигла города через несколько дней после сражения. Она многих повергла в уныние и панику. Многих, но не всех. Те, кто мог видеть в это время Маулана Задэ, с удивлением обнаруживали, что он сделался бодр, деятелен, разве только не весел. Примерно так же держали себя Хурдек и-Бухари, Абу Бекр, их друзья и приближенные. Они словно почувствовали, что пробил их час. Повсюду сновали какие-то непонятные люди, вооруженные кинжалами, сосредоточенные и неразговорчивые. Выяснилось, что в городе полным-полно шиитских дервишей, они покинули места своего обычного обитания среди окраинных развалин, ими кишели рынки и улицы. Лавочники, и состоятельные, и небогатые, собирались в чайханах и обменивались бесконечными слухами. Главные касались того, что будет дальше.
Что будет делать Ильяс-Ходжа?
Что будут делать эмиры?
Кого будут убивать?
Кого просто ограбят?
Городские стражники как-то в одночасье утратили свою представительность и предпочитали не показываться в людных местах.
На базарах было много народу, как в обычные дни, но торговля практически замерла. Райаты из окрестных селений не появились утром со свежими фруктами и овощами. Все восприняли это как очень дурной сигнал.
Сказать, что неопределенность изводит и утомляет, значит, сказать малую часть правды. Город стал напоминать котел с закипающей похлебкой, да простится нам это избитое сравнение. По большей части "люди базара" были готовы и согласны на любой из двух мыслившихся реальными путей развития. Если эмиры решатся защищать город, обладатели домов, караван-сараев и лавок готовы были им за это платить. Если Ильяс-Ходжа одержит полную и решительную победу, они в принципе были готовы платить и ему. Разница между первым и вторым была для "людей базара" только в том, что чагатаю платить нужно было намного больше. В той или иной форме посетители почти всех чайхан и харчевен сходились на том, что платить придется. Желательно, конечно, поменьше.
Но дело в том, что любителями приятно побеседовать за ароматным чаем население Самарканда не исчерпывалось. Какие-то свои настроения бродили и клубились в хижинах бедноты, в среде всяческого сброда, которым обычно полон большой торговый город. И всегда этот сброд оказывается наиболее легко воспламеняемым материалом, когда над городом нависает какая-нибудь большая опасность.
То, что Самарканду на этот раз не удастся откупиться от грядущих неприятностей звонкой монетой, стало ясно ранним утром, на третий день после известия о поражении эмиров. И, конечно, в центре разворачивающихся событий оказался молодой богослов Маулана Задэ. Опоясанный воинским поясом, на котором болтались и сабля, и тяжелый таласский меч, он подошел к воротам дома, в котором предавался тревожному отдыху престарелый и уважаемый Абу Саид, в недавнем прошлом верховный мераб Самарканда, а ныне хранитель главной его печати.
Не обращая внимания на то, что час воистину ранний, Маулана Задэ громко постучал рукоятью меча в медную бляху, приколоченную на ворота.
В доме проснулись быстро, потому что никто толком и не спал. Слуга-старик был выслан спросить, кто это так нагло беспокоит старика – хранителя городской печати.
– Народ! – был дан ему гордый и звучный ответ, подтвержденный тремя десятками глоток тех, кто толпился за спиной своего вожака.
Ответ был столь необычен, заносчив и нелеп, что старик не сразу сообразил, в чем дело. Пришлось призывать еще кого-то. Стражники, которым было поручено охранять сон высокопоставленного чиновника, благополучно и благоразумно отсутствовали.
Все эти заминки и задержки разозлили толпу представителей народа. Она, что интересно, быстро разрасталась, что почти всегда случается в подобных ситуациях. Среди простых людей оказывается очень много желающих пристроиться в хвост к какому-нибудь начинанию. В ворота полетели камни, и послышались угрожающие крики.
Вот наконец ворота отворили. Маулана Задэ и десяток его спутников, увешанных оружием столь же угрожающе, как и он сам, вошли во двор.
Хранитель печати был, разумеется, перепуган до смерти, но старался держаться с достоинством. Была у него мысль одним начальническим окриком осадить эту шайку вооруженных оборванцев во главе с этим омерзительным наглецом. Была, но исчезла при виде того состояния, в котором находились и оборванцы, и наглец. Они были свирепы, мрачны, одновременно крикливы и готовы на все. Именно эта внезапно возникшая уверенность, что готовы на все и ни перед чем не остановятся, и заставила старика удержаться от первоначального плана.
Он уныло поприветствовал их и осведомился, что им нужно в столь ранний час.
Именно в этот момент власть перешла к Маулана Задэ и его сторонникам.
– Предательство не выбирает час, когда ему обрушиться на наши головы.
– Предательство? – испуганно спросил старик.
– Мы остались без защиты, ваши благородные эмиры бросили город на произвол судьбы.
– Бросили?
– Да, и бегут в Балх. Но зря они думают, что в состоянии нас предать. Найдутся руки, способные защитить Самарканд. – С этими словами Маулана Задэ воздел вооруженную руку и рассек утренний воздух сверкающим лезвием. Лес рук, отягощенных оружием, взметнулся следом, и послышались крики, утверждающие, что вот они, эти руки, нашлись.
– Вы хотите воевать с чагатаями? – осторожно и растерянно спросил Абу Саид.