Роман А. Т. Марченко "Диктатор" посвящен одному из самых сложных и трагических периодов отечественной истории - эпохе 1929-1953 гг. В центре внимания автора крупнейшая историческая личность XX века - И. В. Сталин, государственная и политическая деятельность которого оставила глубокий след не только в жизни нашего народа, но и в судьбе всего человечества.
Содержание:
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 1
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 40
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 84
Эпилог 126
ИСТОРИЧЕСКИЕ ЛИЦА В РОМАНЕ 132
ХРОНОЛОГИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА 137
А.Т. Марченко
Диктатор
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Великие кажутся нам великими лишь потому, что мы сами стоим на коленях.
К. Маркс
…Обаяние исторических лиц и исторических событий уничтожится, если историк будет описывать их только со строгой исторической правдой.
Л. Толстой
Глава первая
На Курский вокзал Андрей Грач пришел пешком. Не только потому, что вокзал был совсем рядом с его Лялиным переулком, но главное потому, что не мог и не хотел отвлекаться от радостных и тревожных дум. Сейчас у него не было ни малейшего желания взять извозчика или поехать на трамвае: предчувствие неожиданного, изумляющего своей неправдоподобностью события, которое не иначе как по воле провидения внезапно обрушилось на него, можно было испытать во всей его потрясающей полноте, лишь оставаясь в одиночестве, насколько это было возможно в уже проснувшейся и потому шумной, разноголосой и бестолковой Москве.
Чудо свершилось, оно не могло не свершиться!
Телеграмма была короткой: "ПРИЕЗЖАЮ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ЛЮБЛЮ ЛАРИСА". И, естественно, номер поезда и вагона.
Вот уже десять лет, показавшихся ему такими долгими, будто прошла целая жизнь, и такими холодными, каким выдалось это морозное и метельное декабрьское утро, он изо дня в день, то погружаясь в воспоминания, то на какое-то время освобождаясь от них, уверял себя в том, что Лариса, вопреки, казалось бы, неопровержимым фактам и даже свидетельствам очевидцев, не погибла. Взрывная, веселая, часто сумасбродная, умеющая переплавлять тоску в радость, а порой и наоборот, не могла погибнуть она, Лариса Казинская, его первая любовь.
Даже Миша Тухачевский, в армии которого они воевали в памятном восемнадцатом, после того как Лариса в бою за Симбирск попала в плен к белякам, потерял надежду на ее спасение. Юный командарм тоже был влюблен в красавицу Ларису, да и как было в нее не влюбиться! Но воля у Миши, наверное, была сильнее, чем у него, Андрея, иначе не женился бы он так скоро, а тоже ждал бы чуда. Впрочем, Андрей утешал себя, объясняя скорую женитьбу Тухачевского тем, что любил он Ларису намного меньше, чем Андрей, все эти страшные и неприкаянные десять лет живший в одиночестве. Он твердо знал, что Лариса была той единственной женщиной, которую не заменить никем…
Привокзальная площадь утопала в снегу. Свирепый ветер хлестал по земле и домам колючим, как песок, снегом, скрывающим здание вокзала в суматошном утреннем сумраке. И если бы не частые гудки паровозов, не лязг вагонных буферов, не схожие с белыми облаками хлопья пара, не суета пассажиров, не брань извозчиков и не редкое рявканье автомобильных клаксонов, здание можно было бы принять и за угрюмый средневековый замок, и за помещичью усадьбу, призрачно смотревшую своими огромными подслеповатыми окнами в снежную мглу.
Андрей с натугой распахнул тяжелую, громоздкую дверь вокзала и, не задерживаясь в зале, где спертый воздух был до одурения насыщен запахами хлорки, человеческого пота и кислых щей, прошел на платформу. Букет цветов, купленный заранее, он прятал на груди, под пальто, чтобы его не коснулось гибельное дыхание мороза.
До прихода поезда оставалось минут пятнадцать, хотя он мог и опоздать. Задержки поездов вошли едва ли не в повседневность даже летом; сейчас же, в декабре, причиной опоздания вполне могли быть снежные заносы.
В снежном вихре Андрею виделась другая платформа - из далекого прошлого…
То была платформа станции Охотничья, откуда Железная дивизия отчаянного комдива Гая готовилась к новому наступлению на Симбирск. Гай в накинутой на узкие, почти женские плечи кавказской бурке, приняв излюбленную живописную позу, стоял возле неизвестно как попавшего сюда, видимо из разграбленной барской усадьбы, столика орехового дерева с изысканной инкрустацией. На столике громоздилась видавшая виды пишущая машинка "Ундервуд", а на ней, на столь же великолепном стуле из дорогого гарнитура, сидела Лариса. Лающим голосом, с явным кавказским акцентом Гай диктовал гневное воззвание к полку одной из соседних дивизий, не пожелавшему выгружаться из эшелона и идти в наступление. Длинные тонкие пальцы Ларисы взлетали над машинкой и нервно падали на клавиши. Подыскивая жесткие, энергичные слова, Гай смотрел на Ларису воспаленными от бессонницы черными глазами, словно пытался загипнотизировать ее. Но Лариса не обращала внимания на его взгляды и, когда он умолкал, опускала голову к машинке, будто проверяя отпечатанный текст.
Андрей, сидевший за другим столом, у большого окна, и наблюдавший за ними, испытывал к Гаю недобрые чувства, смешанные с гордостью, происходящей оттого, что Лариса всем остальным, даже самым красивым и геройским мужчинам, предпочла его, Андрея.
Временами Гай, поймав этот ничего хорошего не предвещавший ревнивый взгляд Андрея, стремительно изображал на своем лице, сухощавом и гордом, как у древнего римлянина, полное равнодушие и отворачивался к окну.
Там, за окном, начальник станции в фуражке с красным околышем, нелепо надвинутой на косматые седые лохмы, что-то отчаянно втолковывал окружившим его мешочникам. С котелками в руках бежали к походной кухне красноармейцы. У водокачки пыхтел маневровый паровоз.
Нежданно-негаданно невдалеке от водокачки прогремел сильный взрыв, разметав стаю ворон. Второй снаряд со зловещим шипением пролетел совсем рядом со станцией и едва не угодил в окно. Андрей свалился со стула на пол и тотчас же устыдился: Гай как ни в чем не бывало в позе победителя стоял у машинки и продолжал диктовать. Третьим снарядом разнесло оконные стекла второго этажа, и тут Лариса, обезумевшими глазами взглянув на Гая, подхватила машинку и выбежала в открытую дверь. Андрей бросился за ней и нагнал ее у водокачки. Рядом с изрешеченным осколками паровозом лежал убитый машинист.
Андрей схватил Ларису за плечи и легонько подтолкнул ее в воронку от снаряда. Она плюхнулась на сыроватую всклокоченную землю. Машинка вывалилась из ее рук, издав дребезжащий долгий звук.
- Не бойся, сюда снаряд уже не угодит,- пытаясь успокоить содрогавшуюся от рыданий Ларису, сказал он.
Лариса словно очнулась.
- Не угодит? Почему?
- Теория вероятностей,- тоном человека, умеющего давать точные ответы на любые вопросы, произнес Андрей,- Снаряд никогда дважды не попадает в одно и то же место.
- Правда? - В голосе Ларисы прозвучало смутное облегчение.- А вдруг?…
- А если вдруг, то погибнем вместе,- с охватившей его ошалелой храбростью сказал Андрей,- Главное, не остаться в одиночестве.
- Ты так любишь меня? И не сможешь без меня? Правда? Это правда?
- Правда,- очень серьезно сказал он, и можно было бы это единственное слово воспринять как отговорку, если бы Лариса не видела, какая нежность светится в его огромных синих глазах.
И она снова заплакала, теперь уже не столько от страха, сколько от переполнявшего ее счастья.
Обнявшись, они лежали на скате воронки. Вдруг сверху прозвучал требовательный баритон:
- В чем дело? Таким красавицам нужно танцевать на балах, а не плакать в воронке!
Они испуганно обернулись и увидели слегка смущенного военного, совсем еще юного, с округлым подбородком и по-девичьи припухлыми губами. По высоким голенищам его хромовых сапог метался беспокойный солнечный луч.
Военный не скрывал удивления от внезапной встречи, ошалело-весело смотрел на Ларису, изредка бросая испытующий взгляд на Андрея, будто сравнивая их и определяя, насколько они подходят друг другу.
- Давайте знакомиться,- предложил он,- Меня зовут Михаил.
- Грач,- смущенно и неохотно представился Андрей.
- Грач? - переспросил незнакомец,- Оригинальное имя!
- Это фамилия. Меня зовут Андрей.
- Славное имя! - воскликнул Михаил.
Его тон был неприятен Андрею. Он ничего не ответил и лишь нахмурил взлохмаченные широкие брови.
- Простите, а ваше имя, если это, разумеется, не составляет военной тайны? - с подчеркнутой учтивостью обратился к Ларисе Михаил.
- Самое обыкновенное - Лариса,- с вызовом ответила она, глядя на него снизу,- Впрочем, не представляю, какое это имеет для вас значение?
- Величайшее,- широко улыбнулся он и вызвал у Андрея еще большую неприязнь к себе.- И что же вы нашли интересного в этой чертовой воронке? - уже с легкой иронией продолжал Михаил.- Вокруг такая изумительная природа!
- Позвольте нам самим судить об этом…- начал было Андрей, но собеседник слегка дотронулся рукой до его плеча, прервав на полуслове.
- Я согласна со своим мужем! - вдруг выпалила Лариса.
"Мужем"! Она сказала "мужем"! - Радость закипела в душе Андрея.- Она впервые назвала меня так!"
- А вы помните, у Флобера,- Михаил словно не замечал их дерзости,- полюбив, женщина способна на величайший героизм. А вы, оказывается, такая трусиха!
- А что же вы оборвали мысль Флобера? - тоном учительницы, отчитывающей неуспевающего ученика, задорно спросила Лариса.
- Неужели?
- А он ведь сказал: и на величайший героизм, и на величайшую подлость.
- Верно! - обрадованно воскликнул Михаил.- Но Бог с ним, с Флобером. Главное, я очень рад нашему знакомству и полагаю, что нам для беседы пора найти более подходящее место. А как здесь очутился этот "Ундервуд"? Кстати, мне очень нужна машинистка.
Щеки Ларисы стали пунцовыми от стыда. Может, он видел, как она сломя голову и не помня себя мчалась по шпалам, пытаясь спастись от артиллерийского обстрела?
- Вы опоздали,- надменно сказала она,- Я работаю делопроизводителем у самого товарища Гая!
- Неужели у самого товарища Гая? - не скрывая насмешки, переспросил он.- Тогда, конечно, моя карта бита. Но что же мы стоим? Позвольте мне помочь вам,- и он, протянув Ларисе руки, легко вызволил ее из воронки и опустил на траву. Андрей подхватил машинку.
У станции они увидели идущего им навстречу Гая в разметавшейся по ветру бурке. Приблизившись к Михаилу, тот вскинул длинную узкую ладонь к фуражке и четко пролаял:
- Товарищ командарм! Железная дивизия…
- Хорошо, товарищ Гай,- прервал его командарм.
- Мы влипли,- шепнула Лариса Андрею.- Это, кажется, сам Тухачевский.
- Ну и что? - похолодев от неприятного озноба, Андрей все же пытался остаться в глазах Ларисы человеком, который в личных делах независим даже от Всевышнего.
- Извините, пожалуйста,- обратился к ним Тухачевский.- Сейчас мы с товарищем Гаем обсудим дела, а к пятнадцати ноль-ноль милости прошу в мой салон-вагон. Очень прошу.
Андрей догадался, что эти слова предназначались в большей степени Ларисе. Ему не хотелось принимать приглашение командарма, но он сказал:
- Такие вопросы решает моя жена.
- И это разумно,- одобрил Тухачевский,- Но позволять своей жене во всем командовать собой мне представляется делом весьма опрометчивым.
- Постараюсь избежать этого, товарищ командарм,- холодно, но вежливо произнес Андрей.
Гай подозвал ординарца и, приказав ему унести "Ундервуд" на место, игриво, с ноткой укоризны обратился к Ларисе:
- Лариса Степановна, а вы у нас прямо чемпионка по бегу!
- Но только на короткие дистанции! - усмехнулась Лариса, пытаясь дерзостью спрятать от Гая свой стыд.
- Спасибо, сберегли машинку - что бы мы без нее делали? Без вас и Симбирск не возьмешь!
- А что вам стоит отбить у беляков новую?
- Прекрасный совет! - просиял белозубой улыбкой Гай.- С вами не соскучишься!
- И с вами тоже, товарищ комдив.
- Не возражаете, если я прерву эту слегка затянувшуюся дуэль? - улыбаясь, спросил Тухачевский. И напомнил: - Так мы ждем вас. Салон-вагон в тупике на третьем пути. Вам покажут.
И, сопровождаемый Гаем, он уверенным шагом направился к зданию станции…
Ровно в три часа дня Андрей и Лариса подошли к салон-вагону. Часовой с мрачным видом, будто опасных лазутчиков, долго расспрашивал их: кто они, откуда и с какой целью пришли к командарму. Наконец, не отважившись пустить их в вагон, вызвал начальника караула. И тут в открытом окне вагона они увидели веселое лицо Тухачевского.
- Пропустить! - коротко приказал он.
Они поднялись в вагон. Их поразила роскошная обстановка салона, какую они уже давно, с тех пор как ушли на войну, не встречали. Посреди стоял роскошный массивный стол с гнутыми ножками, окруженный тяжелыми, красного дерева, креслами с резными львами на подлокотниках, поодаль - круглый столик, отделанный мозаикой из перламутра. Позднее Лариса узнала от Гая, что этот салон-вагон принадлежал какому-то крупному железнодорожному чиновнику, сбежавшему к бельм.
Стол был покрыт домотканой скатертью с русской вышивкой. И на нем бутылки с коньяком, водкой и крымскими винами, тарелки с жареными курами, салом, домашними колбасами и ветчиной, солеными грибками, квашеной капустой и прочей деревенской снедью. Дополняли живописное богатство три огромных полосатых астраханских арбуза, доставленные сюда, видимо, прямо с бахчи. В креслах уже сидели начальник штаба дивизии, латыш Вилумсон, своим адским спокойствием и хладнокровием как бы уравновешивающий бешеный темперамент Гая, командиры бригад, знакомые Ларисе.
- Прошу к нашему шалашу! - приветливо воскликнул Тухачевский.- Полюбуйтесь, как умеет шикануть наш храбрейший из храбрейших товарищ Гай! Но ему прощается - он умеет и пировать и воевать, а это уже талант!
- Благодарю за высокую оценку! - расцвел Гай: всяческую похвалу в свой адрес он прямо-таки обожал.- И, с вашего разрешения, товарищ командарм, хочу произнести первый тост.
- Это право тамады,- сказал Тухачевский.
- Я прошу всех поднять бокалы за командарма Тухачевского! - торжественно провозгласил Гай, сияя горячими глазами.- За молодого Бонапарта Гражданской войны! Пусть Симбирск будет его Тулоном! За маршальскую звезду Михаила Николаевича!
- А ведь среди нас есть дама,- укоризненно сказал Тухачевский, прервав цветистый тост Гая.- И значит, первый тост за нее!
- С вашего благословения, товарищ командарм, я немедленно объединяю оба эти тоста в один!
- Такой опытный тамада,- и такой, извините, афронт,- не уступал Тухачевский. - Первый тост - за нашу Афродиту! За вас, Лариса Степановна! Позвольте, товарищ Гай, к вашему слишком уж преувеличенному суждению о моей персоне сделать маленький комментарий. Если бы не этот народ,- он показал барски мягкой ладонью в раскрытое окно вагона, где как раз невдалеке нестройно, гремя прикладами винтовок и котелками, вышагивал отряд красноармейцев,- если бы не этот народ, никакой самый гениальный полководец, будь он тысячу раз Бонапарт, не одержит победы. Они,- Тухачевский еще раз простер руку к окну,- побеждают ненавистью к тем, кто столетиями держал их в рабстве.
"В том числе и твои предки,- подумал Андрей не без злорадства,- При царе был бы, наверное, генералом, а сейчас, гляди, и впрямь добудет маршала".
Что и говорить, Андрей остро, мученически завидовал Тухачевскому. Завидовал его мужской красоте, его сумасшедшей карьере, его умению быть мягким, учтивым, удивительно воспитанным, а когда касалось дела или личных интересов - настойчивым, упрямым, жестким и даже жестоким.
Андрей никак не мог постигнуть этого чуда: двадцатипятилетний человек, имеющий за плечами лишь военное училище, а следовательно, способный отвечать максимум за батальон, теперь командует армией в двенадцать тысяч бойцов на фронте в четыреста, а то и все пятьсот километров, и кажется, неплохо справляется! Несмотря на то что армия слабо вооружена: всего полсотни орудий, полторы сотни пулеметов, три бронепоезда "домашней" конструкции, два десятка патронов бойцу на день… И при таком скудном пайке этот баловень судьбы еще умудряется побеждать!
И как согласовать этот пир с тем, что уже на рассвете дивизии предстояло идти в наступление? И с недавно замолкшими залпами артиллерийского обстрела станции, вызвавшего немалую панику в дивизии, гордо именовавшей себя Железной? И с теми проклятьями роскоши и богатству, произносимыми на митингах этими же самыми людьми, которые сейчас много пьют, сладко едят и вряд ли помнят о красноармейцах, о том, что они завтра пойдут на пушки и пулеметы противника и походные кухни будут кормить их жидкой похлебкой и гороховой кашей?
Андрея раздражало и злило повышенное внимание командарма к Ларисе, ибо он знал, чем все это может кончиться. Он уже подумывал о том, чтобы незаметнее покинуть вместе с нею этот слишком приветливый салон-вагон, но ход его мыслей неожиданно нарушили слова Тухачевского:
- Как хотите, Гай, Ларису Степановну я забираю к себе в штаб. Без машинистки просто беда. Сколько я еще буду писать приказы собственноручно? Неужто вы, Гай, допустите, чтобы я до конца войны оставался в писарях?
- Товарищ командарм, с этой минуты считайте, что я вам уже подарил это чудо природы - Ларису Степановну. Выпьем за то, что такие женщины существуют на земле и помогают нам побеждать!
- Хвалю, Гай, теперь вы полностью реабилитированы.
Лариса просияла, и это еще больше ожесточило и накалило Андрея. Обуреваемый ревностью, он не мог понять, что нет таких женщин, которые, услышав в свой адрес лестные слова, останутся к ним равнодушны. Да еще после выпитого вина…
И, уже не помня себя и ничуть не заботясь о возможных последствиях своей дерзкой выходки, он отставил недопитый бокал, вскочил на ноги, отбросил стул и, обведя всех гневным, пышущим ненавистью взглядом, медленно, срываясь на крик, выпалил:
- Первого… кто посчитает мою жену… подарком… пристрелю! Лариса, мы уходим!
- Товарищ Грач! - Голос Тухачевского прозвучал настолько властно, что Андрей замер на месте и дерзко уставился командарму в лицо.- Послушайте, Андрюша,- уже мягко, как равный с равным, произнес Тухачевский.- Не кажется ли вам, что в вашем воспитании есть известный пробел? И состоит он, как мне кажется, в том, что вы не цените достоинств женщины, которую любите. А то, что вы ее любите, видно и невооруженным глазом. И это прекрасно! А то, что сказал товарищ Гай, я лично расцениваю как добрую шутку. Если же вы считаете, что шутка эта неудачна, мы все готовы попросить у вас прощения. На вашем месте, обожая возлюбленную, я был бы счастлив оттого, что ею восторгаются окружающие. Не отнимайте у нас возможности любоваться красотой женщины, как любуются люди шедеврами искусства.