- Мой дом теперь здесь,- тихо, отрешенно произнесла Лариса, и Андрей понял, что не сможет ее уговорить.
- Прости меня, если можешь.- Слова Андрея прозвучали горько и жалобно.- Забудем о том, что произошло.
Лариса молчала, и Андрей не находил слов, чтобы побудить ее к разговору.
- Ну хочешь, я стану перед тобой на колени? - взмолился он.
- Становись,- со странной усмешкой сказала она.- Только осторожно, не испачкай брюки.
Андрей опустился на колени возле ее кровати и обнял Ларису дрожащими руками.
- Не надо,- отчужденно проговорила она.- Меня знобит.
- Лихорадка? - встревоженно спросил он.
- Не знаю. Да не все ли равно?
- Тебе нельзя читать, в твоем положении это вредно.
- Читать никогда не вредно,- возразила Лариса.
- А что ты читаешь? - поинтересовался он, не зная, как дальше продолжать разговор.
- Это Блок.
Она на минуту оторвалась от книги и посмотрела куда-то мимо Андрея затуманенным взглядом, и он понял, что мысли ее были где-то далеко-далеко.
- Помню, мне рассказывал один человек,- вдруг заговорила она, как говорят, когда вспомнят что-то важное и приятное.- В трамвае встретились Блок и Зинаида Гиппиус. В восемнадцатом году. Блок спросил: "Вы подадите мне руку, Зинаида Николаевна?" Она ответила: "Как знакомому подам, но как Блоку - нет".
- Это из-за его "Двенадцати"? - предположил Андрей, поражаясь, что они так просто и странно ушли от главной темы своего разговора.- Неудивительно, эта Гиппиус - отъявленная контрреволюционерка!
- Да, из-за его "Двенадцати".
Андрей помолчал, и вдруг его осенило. Он спросил Ларису, заранее предчувствуя, каким будет ответ:
- Этот человек рассказывал тебе о Блоке? В Котляревской?
- Да, в Котляревской,- с едва заметным вызовом ответила Лариса.- А почему ты об этом спросил?
- Просто так,- скрывая от нее вскипавшую ревность, Андрей поднялся и старательно отряхивал брюки.- Он что, тоже любил Блока?
Лариса промолчала.
- Понятно,- все так же тихо сказал Андрей.- Ты тоже подашь мне руку как знакомому и не подашь как мужу?
- Не я виновата в этом.- Голос ее прозвучал искренне и горько.
Андрей взорвался. Как, она еще считает себя чистенькой!
- Как ты смеешь! - В голосе его сквозила ярость.- После всего, что случилось! Может, это я бегал на свидание с чужими женами? Ты хочешь, чтобы я все брал на веру? Да я и так все брал на веру, пока сама жизнь не ткнула меня носом в эту свинцовую мерзость! - Он едва не задыхался от возмущения.- И откуда мне знать,- он проговорил это медленно, спотыкаясь на каждом слове и со страхом думая о том, что переступает грань, за которой не будет ему прощения, и что разрушает наметившееся было примирение,- откуда мне знать, что это мой ребенок, а не его, этого красавчика командарма?
Лариса даже не взглянула на Андрея, лишь вздрогнула всем телом, и Андрей увидел, как оголенные руки ее покрылись мурашками озноба, а щеки залил яркий болезненный румянец.
- Уходи,- после долгого молчания спокойно сказала Лариса.- Уходи. И забудь, что я существую на свете. Ничего у нас с тобой не было. Ничего. А если и было, то сгорело…
Ему снова захотелось броситься перед ней на колени и не уходить, пока она не встанет с постели и не пойдет вместе с ним, но, увидев ее глаза, в которых прежде так истово и празднично светилась любовь, а сейчас бушевало холодное презрение, он понял, что все действительно кончено.
- Я застрелюсь,- мрачно произнес он.
Лариса молчала, отвернувшись к окну, словно там, за окном, где на бульваре шумела чужая жизнь, и было все то, что оказалось ей дороже и значительнее, чем примирение с мужем.
И Андрей, поняв это, стремительно выбежал из комнаты. Но тут же приоткрыл дверь, крикнул, будто продолжая незаконченный спор с Ларисой:
- А твой Блок - певец безумия и гибели!
И снова скрылся за дверью так поспешно, будто за ним устремилась погоня.
- Боже мой, он ревнует меня даже к Блоку,- прошептала Лариса, и ей вдруг стало смешно.- Совсем ребенок!
Выбежав из общежития на бульвар, Андрей бросился к телефону-автомату и, переждав очередь словоохотливых горожан, позвонил в редакцию, сказав своему шефу, что приболел и не сможет приехать на работу.
- Понятно,- пробурчал шеф, зная по себе, какие хвори придумывают иной раз сотрудники, чтобы смыться из редакции.- Простыл, говоришь? Кто ж это в такую жару простужается? Зарядочкой надо заниматься по утрам с последующим обтиранием холодным полотенчиком. Ну, коль уж простыл, рекомендую хлопнуть пару рюмочек перцовки. В "Елисеевском" есть отменная! Испытано на себе. Да не исчезай надолго, у нас тут работы невпроворот!
Андрей повесил трубку и как неприкаянный побрел по бульвару, заранее решив, что не поедет домой, где в него снова вопьется Берта Борисовна. И так как на следующий день выпадал выходной, то он отправился на Белорусский вокзал, чтобы уехать к отцу.
До Старой Рузы он добрался уже к вечеру. В палисаднике у дома отца буйствовала сирень, но Андрей, объятый невеселыми горькими думами, лишь мельком взглянул на цветы.
Тимофей Евлампиевич сидел в кресле за письменным столом и что-то печатал на машинке. Настольная лампа со стеклянным абажуром бросала на рукописи и книги мягкий зеленоватый свет, и это придавало всей комнате оттенок чего-то сказочного.
Увидев сына, Тимофей Евлампиевич порывисто вскочил на ноги и схватил его в охапку.
- Наконец-то надумали приехать! - ворчливо воскликнул он.- А я уж думал, что совсем позабыли старого схимника! А где же Лариса?
- Она не приехала,- виновато отозвался Андрей.
- Как? Почему? Что случилось? - забросал его вопросами отец.
- Приболела.
- И ты оставил ее одну? - накинулся на сына Тимофей Евлампиевич.
Андрей молчал.
- Все ясно,- хмуро сказал Тимофей Евлампиевич, сердито глядя на Андрея.- Конфликт? Размолвка? Дурацкая ссора? Но в любом случае оставлять больную жену в одиночестве - ты знаешь, как это называется?
- Увы, знаю.
- Сейчас уже поздно, переночуешь у меня, а завтра прямо на рассвете - аллюр три креста - и в столицу! К жене! - приказным тоном говорил отец.- Как я бывал счастлив, видя вас вместе! И не думал, что ты способен на такое…- Он едва не сказал "на такое предательство".
- Не трави душу, отец,- попросил Андрей. Так гибнущие просят о спасении.
- Хорошо, не буду,- пообещал Тимофей Евлампиевич.- Но помни, если ты, не дай Бог, покинешь Ларису - ты мне не сын.
Андрей рванулся к отцу и, как в детстве, обнял его дрожащими руками, прижавшись к нему, будто только он и мог его спасти.
- Если она не вернется, я застрелюсь,- всхлипывая, прошептал он.
- Успокойся, сын. Все поправимо. Все поправимо, кроме смерти. Сейчас все зависит от тебя.
Он не стал расспрашивать сына о причинах его размолвки с Ларисой, зная, что Андрей сам расскажет ему об этом. И не ошибся: Андрей честно рассказал ему о том, что произошло. Не сказал только о беременности Ларисы, боясь новых упреков отца.
- Все зависит только от тебя,- еще решительнее повторил Тимофей Евлампиевич.- И выкинь из головы всю дурь. Я тоже в молодости ревновал, но нельзя же доводить ревность до абсурда. Убежден, что твоя Лариса не способна на подлость. А тебе без нее не жить. Думаю, что и ей без тебя тоже.
Его слова немного успокоили Андрея.
- Сейчас мы с тобой поужинаем, потом я еще немного постучу на машинке, а ты пораньше ложись спать, тебе надо поспеть на первый автобус.
После ужина Тимофей Евлампиевич сел за машинку.
- Можно, я посижу немного с тобой? - спросил Андрей.- Все равно я сейчас не усну.
Тимофей Евлампиевич принялся за работу. И сразу же в комнате появилась рыжая пушистая кошка. Она ловко вскочила на стол и тут же разлеглась прямо на рукописи.
- Ну, проказница,- ласково погладил ее по бархатистой шерсти Тимофей Евлампиевич.- Все-таки бесстыженькая ты, Рыжик. Представляешь, Андрей, вот так она каждый вечер. Заботится обо мне, чтобы я не переутомлялся. А как лягу спать, она сразу же ко мне на кровать. Не может жить в одиночестве.
"Кошка и та не может",- тоскливо подумал Андрей.
- Над чем ты теперь работаешь, отец? - спросил Андрей, надеясь хоть этим отвлечься от своих тягостных дум о Ларисе.
- Ты же знаешь мои проблемы: диктатура и диктаторы.
- И что, надеешься перевоспитать диктаторов?
- Увы, таких надежд не питаю. Как можно крокодила сделать вегетарианцем?
- Тогда к чему этот твой титанический труд? - поморщился Андрей от сравнения диктатора с крокодилом.
- Если человечество в конце концов будет не восхищаться деяниями диктаторов и не созерцать равнодушно их "подвиги", то, может, придет тот благословенный день, когда на долю диктаторов достанутся только проклятья,- ответил Тимофей Евлампиевич.- И пусть мои труды будут способствовать этому, как капля воды, которой не хватало, чтобы переполнить чашу терпения.
- Слишком красиво говоришь, отец. Твои мечты - это утопия. Сколько будет существовать человечество, столько будут существовать и диктаторы.
- Останемся при своих мнениях,- сказал отец.- Хочешь, прочитаю тебе главу о борьбе Сталина с оппозицией?
- Оппозицию нужно вымести из нашего дома железной метлой,- убежденно сказал Андрей.- Но прежде она должна отречься от своих вражеских взглядов.
- Нельзя требовать отречения от убеждений! - непререкаемо возразил Тимофей Евлампиевич.- Убеждения не возникают и не меняются по приказу! А что требуют сейчас от оппозиции? Требуют: отрекитесь! И не просто отрекитесь, но и заклеймите свои взгляды перед всей страной, перед всем миром: признайте их ошибочными и даже преступными.
- Их взгляды действительно преступны, ибо противоречат генеральной линии нашей партии,- загораясь очередным спором с отцом, сказал Андрей.- Они же стоят поперек дороги, по которой мы идем к коммунизму. И ты призываешь миндальничать с этими подонками?
- Надо вести честную дискуссию, и здесь только одно оружие: факты, аргументы, идеи. А не метла, которой оппозицию выметают из партии. Что касается твоего лексикона, то он слишком совпадает с лексиконом фанатика, призывающего бросать всех еретиков в костер.
- Слишком много чести этим двурушникам, чтобы вести с ними душеспасительные беседы,- со злостью сказал Андрей.-Чего это ради мы должны тратить силы и время на перевоспитание этих гаденышей вместо того, чтобы заниматься строительством социализма? Правильно сказал Киров, что оппозицию нужно отсечь самым решительным, самым беспощадным образом! А ты, отец, по сути дела, говоришь устами этого подлеца Каменева. Тот тоже утверждает, что нельзя требовать от оппозиционеров отказа от их взглядов. Но в таком случае почему оппозиция хочет, чтобы партия отказалась от своей линии? К тому же оппозиционеры меняют свои взгляды как перчатки.- Он радовался тому, что почти слово в слово цитирует сейчас Сталина.- Партия объединилась вокруг нашего вождя, он - символ правоты. Ты разве еще не убедился в этом?
- Сын мой,- с грустью сказал Тимофей Евлампиевич,- незаметно для меня ты стал ярым сталинистом. И я все думал: почему бы это? А теперь меня озарило: значительно проще, не терзая свою душу, поверить раз и навсегда, чем жить и мыслить каждый час. А человек, о котором ты так восхищенно говоришь,- вовсе не символ правоты. Он совсем другой символ - символ большинства. Ты разве не заметил, что после смерти Ленина Сталин никогда не оставался в меньшинстве? Он всегда виртуозно сколачивал большинство, а уж потом шел в бой. В бой за диктатуру под флагом демократии. А рядовой партиец считает: раз за Сталиным большинство, значит, за ним и правда.
- Только с таким человеком, как Сталин, мы сможем построить социализм в одной стране,- убежденно сказал Андрей.
- Надеюсь, ты читал "Анти-Дюринг" Энгельса?
- Давненько, но читал.
- И разве ты не видишь, что Сталин строит социализм не по Энгельсу, а по Дюрингу? Евгений Дюринг, если помнишь, утверждал, что и при социализме останется все, что было и при капитализме: деньги, армия, полиция, суды, потому что чудес в жизни не бывает. Энгельс же высмеял его за это. Так кто из них был прав?
- Государство не может обойтись без всех этих атрибутов власти, на то оно и государство. Вот построим коммунизм, и государство отомрет.
- Никогда оно не отомрет! - горячо прервал сына Тимофей Евлампиевич.- Приколотят к нему другую вывеску, вот и все отмирание. А то, что построите вы, будет вовсе не социализм и тем более не коммунизм. Эх, если бы мне прожить еще лет этак полсотни, я подвел бы тебя за руку к тому, что вы выстроите, и ты тоже сказал бы, что это никакой не социализм. Люди, думая, что они строят храм, прозреют и поймут, что построили казарму. Идеалы, превращаясь в реальность, становятся карикатурой. И все это ценой огромных страданий, крови, человеческих жертв.
- Социализм - великая мечта людей! - вдохновенно воскликнул Андрей.- И у нас есть все, чтобы осуществить эту вековую мечту: невиданный энтузиазм народа, монолитная партия, мудрый вождь, не знающий страха в борьбе!
- Тебе бы сейчас трибуну,- не без издевки сказал Тимофей Евлампиевич.- И чтобы тебя слышал твой любимый вождь. Впрочем, он может и не поверить в искренность твоих слов, припишет тебе двурушничество.
Андрей саркастически усмехнулся:
- Мне жаль тебя, отец, ты совсем переродился, сидя в своей берлоге и копаясь в своих пыльных фолиантах. Выйди на свежий воздух, оглянись вокруг - и ты ужаснешься тому, что сейчас говоришь. Мы готовы пожертвовать всем, чтобы построить социализм, и мы его построим.
- Вы готовы жертвовать всем, потому что у вас нет ничего. Да, вы подвижники, вы романтики, вы энтузиасты, вы готовы всю жизнь жить в коммуналках, у вас нет ни личного быта, ни собственности. Вы живете в бараках, в вагончиках, в общежитиях, у вас даже мебель с казенными бирками, вы гордитесь своей неприхотливостью и даже своим аскетизмом, презираете комфорт и богатство. Чем же вы намерены жертвовать?
- Хотя бы своей жизнью! - не задумываясь, воскликнул Андрей.- Ради нашего светлого будущего!
- Все ясно и очень знакомо,- уже спокойно заметил отец.- Прошлое вы разрушили и прокляли. Настоящего у вас нет. Разве можно назвать жизнью то, что сейчас происходит? У вас остается только будущее… А точнее - всего лишь мечта о будущем. И ничего больше.
- Зато мы беспредельно верим в эту мечту! Не сразу Москва строилась! А всех, кто не верит или сомневается,- сметем со своего пути!
- Рассуждения юного молокососа,- невозмутимо заметил Тимофей Евлампиевич.- Но ты-то уже не юнец. Если следовать твоим словесным упражнениям, то вы сметете и меня. Сталин - великий гипнотизер. В этом его сила. Счастье еще, что не все поддаются гипнозу. Неужели тебе и тебе подобным непонятно, что жизнь без настоящего - это жизнь в духовной пустыне. У вас все "во имя будущего"! Даже религия не в силах конкурировать с этой идеологией. Это дорога в тупик.
- У нас есть настоящее! - не сдавался Андрей.- Оно - в буднях великих строек! В победном марше строителей коммунизма! Вот уж не думал, отец, что ты превратишься в махрового обывателя. Хорошо еще, что ты схимник-одиночка и не затеваешь митинги.- Андрей давно собирался задать отцу один вопрос, но его всегда останавливало сознание того, что этот вопрос может очень его обидеть. Но вдруг решился: - Вот ты на все смотришь со стороны, как случайный свидетель или пришелец из иного мира. И сам исключаешь себя из созидателей нового. Зарылся в архивах. Тебе не кажется, что, дойдя до финиша, ты будешь горько сожалеть, что был лишь пассивным наблюдателем и прожил свою жизнь напрасно?
Он нацелился испытующим взглядом в отца, но тот сохранял невозмутимое спокойствие, хотя и ответил не сразу.
- У одного философа есть мудрая мысль: человек, который в своих несчастьях винит других,- глупец. Если винит себя - значит, этот человек сделал шаг в своем развитии. Если же не винит никого - ни себя, ни других - он мудрец. И еще помнишь, у Мольера: "Было время для любви, остались годы для молитвы". Вот и все, что я могу тебе сказать. И хватит нам спорить, это спор двух глухих. Ложись спать.
Андрей поплелся в спальню, чувствуя себя физически и духовно надломленным. Лишь под утро он забылся в зыбком мучительном сне.
На рассвете его разбудил отец. Андрей вскочил, как бывало вскакивал на фронте по сигналу тревоги.
- На кухне парное молоко и хлеб,- сказал отец.- Перекуси и беги на автобус.
Они ни единым словом не вспомнили о вчерашнем споре, крепко обнялись на прощанье. Когда Андрей вышел на крыльцо, жмурясь от восходившего солнца, Тимофей Евлампиевич тайком перекрестил его.
С Белорусского вокзала Андрей поспешил в редакцию и, воспользовавшись тем, что шефа не было в кабинете, торопливо набрал рабочий телефон Ларисы. Незнакомый женский голос ответил, что Лариса в отпуске.
- Вы не знаете, она в Москве или уехала? - взволнованно спросил Андрей.
- По-моему, уехала. Она говорила, что хочет навестить мать.
Глава пятая
Расставшись с Ларисой, Андрей испытывал непреходящее чувство отчаяния. С неизбывной горечью он сознавался, что отныне, даже если все и вернется на круги своя, та жизнь, которой он несказанно дорожил и которую с такой бездумной легкостью разрушил, уже не будет прежней жизнью. Страшное обвинение, в запальчивости брошенное им в лицо Ларисе, невозможно забыть. Оно, это обвинение, всегда будет незримо стоять между ними.
Андрей одно за другим слал в Котляревскую полные любви и раскаяния письма, умоляя Ларису вернуться; она не отвечала. Было такое ощущение, что она исчезла, сгинула и больше не существует. И тогда, вконец измученный, Андрей решил сам поехать в Котляревскую: страшнее всего для него была неизвестность.
В середине января он оформил краткосрочный отпуск и уже купил билет на поезд, но неожиданный вызов к главному редактору разрушил все его планы.
Мехлис объявил ему, что редактор отдела партийной жизни, которому было поручено готовить информацию о заседаниях открывающегося вскоре XVII съезда партии, неожиданно заболел ("Как всегда, лег на грунт",- подумалось Андрею, ибо шеф его был непревзойденным мастером исчезать в самые ответственные моменты жизни) и теперь его работу предстоит взять на себя товарищу Грачу.
- Вы удостоены великой чести,- торжественно подчеркнул главный редактор,- Помните каждую минуту, что этот съезд будет не просто очередным съездом, это будет съезд, который продемонстрирует всему миру великие победы социализма. На ваших глазах будет твориться история! - Он все более воодушевлялся.- Мы сделали огромный рывок вперед на всех фронтах! Мы идем семимильными шагами, вопреки незадачливым гадалкам из лагеря оппозиции! Мы подняли лапотную Россию на дыбы! Вот главный лейтмотив ваших материалов со съезда! Вы прониклись величием задач, поставленных перед вами самой историей?
- Проникся! - в тон ему воскликнул Андрей.- Я не подведу!
- Итак, что вы будете писать? - Мехлис не спускал с Андрея воспаленных от возбуждения испытующих глаз.
- Репортажи…- начал было Андрей.