- Я так ждала этих слов! - обрадовалась Лариса.- А то я, дуреха, совсем очумела.
За то время, которое они провели в ресторане, вьюга успела намести еще больше снега. Улицы занесло снежными барханами, и возница, ежеминутно чертыхаясь, помчал их в Лялин переулок. Им пришлось вцепиться руками в стенки сиденья, чтобы на ухабах не вылететь из саней.
Далеко за полночь они добрались домой, поднялись по темной глухой лестнице на второй этаж. Андрей долго возился с замком. Наконец открыл входную дверь. В общем коридоре пахло жареной рыбой и кислыми щами. Соседи по коммуналке уже спали. Он провел Ларису в свою, а теперь, как он был убежден, в их комнату и щелкнул выключателем. Старинная бронзовая люстра осветила комнату, формой своей похожую на пенал, - длинную и узкую, с единственным, но большим окном, обращенным в сторону переулка. У окна разместился письменный стол с кипами газет и гранок, у одной стены - старый шкаф с книгами, у другой - кожаный диван. Возле двери примостилась вешалка. Над дверью висел черный диск репродуктора, но радио уже молчало.
Лариса подошла к висевшей над диваном картине. Это была плохонькая копия врубелевского "Демона".
- Значит, здесь и обитает печальный демон, дух изгнанья?
- Неужто моя обитель напоминает тебе пещеру?
- Роскошная комната - для холостяка. А если для семьи - нужны женские руки.
- Теперь они у меня есть,- он взял ее озябшие ладони в свои.- Спать пока придется на диване. А завтра купим кровать.
- Зачем? Для нашего второго медового месяца годится и диван. К тому же у тебя на полу шикарный персидский ковер. Ты богат, как Савва Мамонтов!
Они сели рядышком на диване.
- В Котляревской было лучше? - спросил Андрей.
- Там было просторнее. И рядом мама, которую я очень люблю. Но там не было тебя.
- Со мной лучше?
Она не ответила, прижалась к нему и разревелась, как девчонка.
Андрей поцеловал ее мокрые, соленые щеки и осторожно, бережно, будто с незнакомой женщиной, боясь показаться грубым и настырным, начал снимать с нее платье, кружевную комбинацию, расстегнул лифчик, приник к жарко, часто вздымавшейся груди. Медленно опустил ее на прохладные простыни. Поспешно разделся сам и погасил свет…
Если бы ему когда-либо сказали, что человек может забыть обо всем, что происходит на земле, забыть о восходе солнца, о лунном сиянии, о войнах, землетрясениях, смерчах, наводнениях, извержениях вулканов,- он не поверил бы в это. А сейчас, слившись с Ларисой, превратившись с ней в единое целое,- верил.
Если бы ему сказали, что бывает в жизни и такое, когда человек не ощущает ни времени, ни пространства, ни самого себя, а ощущает только потрясающее душу родство с женщиной, он не поверил бы в это. А сейчас - верил…
Если бы его убеждали в том, что бывают мгновения, когда человек способен забыть страну, в которой живет, своих друзей, мать, отца, детей, не помнить, какой сейчас год, день, даже какой век, не знать, что сейчас за окном - злая вьюга или добрый грибной дождь,- он не поверил бы. А сейчас - верил…
И он с особой силой почувствовал, что все, что было до этих минут,- все это была не жизнь, а лишь прелюдия к ней, что все эти годы разлуки с Ларисой прошли бесцельно и бездарно. Теперь же все будет по-другому, теперь его звезда не погаснет никогда…
Он и сейчас, когда Лариса вся, до единой своей клеточки, была в его власти, все еще не верил в чудо.
Утром, открыв глаза, Андрей не сразу понял, где он и что с ним. И, только почувствовав на своем плече теплую щеку еще спящей Ларисы, радостно и победно улыбнулся. Да, чудо свершилось-таки, свершилось окончательно и бесповоротно. Это чудо будет с ним отныне всю жизнь.
Осторожно, чтобы не потревожить Ларису, он встал с дивана, подивившись, как это они сумели уместиться вдвоем на таком узком ложе. Сунул ноги в тапочки, накинул махровый халат, взглянул на часы. Стрелки показывали уже двенадцатый час. "Знатно же мы поспали!" Зевая и потягиваясь, он отправился на кухню. Сейчас приготовит завтрак, принесет его на подносе в комнату и будет ждать той желанной минуты, когда его богиня откроет зацелованные глаза.
На кухне уже вовсю чадили примусы и керосинки. Пахло жареной картошкой, желудевым кофе, чесноком. Однако из жильцов трех комнат их коммунальной квартиры на кухне возилась лишь Берта Борисовна, рыжеволосая крупногабаритная дама. Ей уже было чуть за сорок, но лицо ее изумляло свежестью, здоровым цветом и почти полным отсутствием морщин. Главным ее занятием в течение дня было пристрастное отслеживание малейших изменений, происходящих на ее круглом массивном и рыхловатом лице. Кроме того, она была неистощима в придумывании для себя самых причудливых и невероятных диет, которые постоянно выискивала то в дореволюционных журналах, то в каких-то новейших брошюрах. На кухне среди других домохозяек она вела бесконечные разговоры о достижениях медицины, любовных аферах знаменитых актеров или же о величии женщин и низости мужчин. Она очень гордилась, что еще ни разу в жизни не клюнула, как она выражалась, на "мужскую приманку", и еще тем, что с самого рождения живет в Москве, а следовательно, не в пример каким-то, гастролерам, является коренной москвичкой.
Завидев Андрея, Берта Борисовна театрально всплеснула пухлыми руками и изобразила на тщательно наштукатуренном лице невероятное удивление, граничащее с шоком. Она тут же, не теряя драгоценного времени, задалась целью проникнуть в тайну столь позднего появления своего соседа на кухне.
- Я категорически отказываюсь вас узнавать. Вы невыносимо изменились, мой милый Андрюша! Сколько лет я живу с вами и впервые становлюсь невольной свидетельницей столь позднего пробуждения. Вы уже давно должны быть на работе! Если хотите знать, что я об этом думаю, так я вам скажу: вы поломаете свою блистательную карьеру. Вы что, всерьез думаете, что каждый, кому вздумается или сильно захочется, может работать в "Правде"? Если вы так думаете, то забудьте об этом! Нет, нет, нет, и не пытайтесь меня разубедить.- Она отчаянно и протестующе замахала руками, хотя Андрей еще не успел произнести ни единого слова.- Тут кроется великая тайна, перестаньте сказать! Шерше ля фам! Что в переводе на наш грубый язык означает: ищите женщину!
"Ну и нюх!" - с неприязнью подумал Андрей. Особенно шокировала его фраза "сколько лет я живу с вами", из которой конечно же эта всевидящая Берта Борисовна намеренно выпустила слова "в одной квартире". А вслух сказал:
- Прежде всего, доброе утро, а точнее - добрый день, уважаемая Берта Борисовна! И чтобы вы понапрасну не мучились, оставаясь наедине с нераскрытой тайной, сразу же откроюсь вам. Ко мне приехала жена, и, естественно, я получил краткосрочный отпуск.
Бесцветные глаза Берты Борисовны расширились едва ли не до размеров маленьких блюдечек.
- Жена?! - тоном провинциального трагика вскричала она.- Ай, не морочьте мне голову! Сейчас что, если жена, то она может упасть прямо с планеты Юпитер? Вот так, среди ночи, как тот снег, что за окном? Скажите это своей двоюродной тете! Что касается меня, то я пришла к безусловному выводу, что вы не один, когда среди ночи из вашей комнаты ко мне доносились такие симфонии, что не надо никакого патефона!
- Не понимаю, Берта Борисовна…
- Ах, когда вы уже будете называть свою добрую соседку просто Бертой? Что за церемонии! Неужели я уже успела так увянуть? А если вы уже не хотите понять, о каких симфониях идет речь, так я вам могу это популярно объяснить. Вы что, если услышите дьявольский смех, а потом вдруг ваши уши содрогнутся от диких стонов вполне известного происхождения, перемежаемых странными рыданиями, то вы все равно не назовете это симфонией? Ах, перестаньте сказать! Скажите спасибо, что я не вызвала милицию. Я же знаю, как вы дорожите своей карьерой.
- Извините, пожалуйста, если мы нарушили ваш покой,- Андрей страшно смутился.
Андрей изжарил яичницу на сале, сварил ячменный кофе и понес завтрак в комнату.
Лариса еще спала. Он поставил тарелки и чашки на стол, накрыл сковороду крышкой и опустился в плюшевое кресло. Лариса дышала ровно, безмятежно, слегка приоткрыв влажные, заметно припухшие губы. Она лежала, свернувшись калачиком, и у Андрея возникло острое чувство жалости к ней, какое возникает, когда мужчина видит женщину, попавшую в беду. Он неотрывно смотрел на ее лицо, будто это был какой-то мощный магнит, который притягивал к себе. И то ли потому, что даже спящий человек не выдерживает длительного пристального взгляда, то ли потому, что Андрей, неловко повернувшись на стуле, локтем задел чашку и она с треском стукнула об пол, разлетевшись на мелкие осколки, Лариса проснулась.
- К счастью,- сонно пробормотала она, потягиваясь всем телом.
- К счастью! - радостно повторил Андрей.- Разве что придется просить чашку у соседей. У меня их всего две.
- А мы будем пить кофе из одной чашки. Это даже интересней!
Лариса открыла чемодан, достала из него цветастый шелковый халат.
- А утюг у тебя есть?
- У нас общий, сейчас принесу.
Лариса выгладила халат и пошла умываться. Вскоре она вернулась. Андрей с удивлением заметил, что на ее лице нет никаких признаков косметики. Все - и будто слегка обожженные морозцем щеки, и мохнатые ресницы, и словно начерченные углем брови, сросшиеся на переносице,- все это было естественным, свежим, молодым и празднично красивым.
Они принялись завтракать.
- А ты, оказывается, отличный кулинар,- похвалила Лариса,- Очень вкусно.
- Ради тебя я готов овладеть всеми известными миру профессиями. Хочешь, стану плотником, водолазом, летчиком? Даже клоуном в цирке.
- А сможешь? - рассмеялась Лариса.
- Для тебя - да!
Тут в дверь громко и настойчиво постучали. Андрей пошел открывать. На пороге величественно, в позе королевы, с пачкой газет в руке стояла Берта Борисовна.
- Заходите,- приветливо сказал Андрей.- Хотите кофе?
- Нет, нет, и не подумаю вторгаться в ваше прелестное гнездышко,- заворковала она.- Я дико извиняюсь, но совсем позабыла вручить вам ваши газеты. Их принес почтальон. Еще рано утром. Все мои попытки… Но вы посмотрите, какие сегодня газеты! Особенно ваша "Правда". Как здесь хвалят нашего дорогого Иосифа Виссарионовича! Думаю, что вы тоже приложили к этому руку. Убейте меня, если вы не получите за это орден.
- Берта Борисовна…- смутился Андрей.
- Нет, вы только посмотрите на этого юношу! - с деланным возмущением вскричала она, обращаясь к Ларисе и жадно рассматривая ее.- Он совершенно игнорирует мою просьбу называть меня просто Бертой. Ведь мы живем с ним уже целых семь лет, да еще и с хвостиком.
- Вы имеете в виду нашу коммуналку? - поспешил уточнить Андрей, побуждая Берту Борисовну изъясняться не столь двусмысленно.
- Ну разумеется! - гремуче рассмеялась Берта Борисовна.- А что же еще?
- Присаживайтесь завтракать с нами,- предложила Лариса.
- Нет, нет, умоляю вас, нет! - запротестовала Берта Борисовна.- Я уже давно позавтракала. У меня, деточка, жесточайший режим. И жесточайшая диета. Как у прима-балерины Большого театра.
- Недаром же вы так прекрасно выглядите,- одарила ее комплиментом Лариса.
- То, что вы называете "прекрасно", так я в этом сильно сомневаюсь.- Тем не менее Берта Борисовна расцвела от похвалы, как расцветает весной мак.- Но если бы вы сказали хотя бы "прилично", я бы, так тому и быть, согласилась. Мне все говорят, что я выгляжу моложе своих лет. Будем-таки знакомы, деточка. Мое имя уже прозвучало в устах вашего милейшего супруга, у него превосходный баритон. Но вы сделаете непоправимую ошибку, если будете думать, что я не знаю вашего имени. Может, вы не поверите, так это ваши проблемы, но не далее как этой ночью я через стенку расслышала ваше имя. Я сейчас освобожу вас от своего присутствия,- пообещала Берта Борисовна.- Но перед тем как уйти, хочу вас предостеречь. Если вы до сих пор не знали, так знайте: "Лариса" - это очень красиво звучит, любая Фекла будет визжать от зависти. Но, умоляю вас, не обольщайтесь! Можете мне не верить, но до вас я знала целых трех Ларис. И последняя из них, чтоб вы знали, не какая-нибудь финтифлюшка, а сама Лариса Рейснер. Так поимейте в виду, что все трое уже аукаются с того света. Берегите себя, деточка.
Лариса поежилась от такого предсказания, а Андрей уставился на Берту Борисовну гневным взглядом.
- Но это вас не касается, будьте уверены! - заключила Берта Борисовна, видимо сообразив, что перехлестнула, и, взмахнув рукой, как это делают провожающие у вагонов отходящего поезда, обворожительно улыбнулась и удалилась, неплотно прикрыв за собой дверь.
Позавтракав, Андрей и Лариса стали просматривать свежие газеты.
- А вот и моя "Правда",- не без гордости произнес Андрей, протягивая газету Ларисе.
Лариса аккуратно разложила ее на столе.
- Господи! - с неподдельным удивлением воскликнула она.
- Что с тобой? - испуганно спросил Андрей.
- Посмотри, опять этот усатый грузин!
На первой полосе "Правды" и впрямь красовался большой портрет Сталина.
- Что же здесь удивительного? - пожал плечами Андрей.- Это же юбилейный номер.
- Но этот портрет везде и всюду преследует меня - Ее начинало знобить от волнения. - Я не провидица, но назовешь меня шарлатанкой, если через пяток лет мы не увидим этот портрет на каждом километре, на каждом доме, даже на каких-либо сараюшках.
- Ну и фантазерка,- рассмеялся Андрей.- Прочти лучше мне хотя бы то, что тебе покажется интересным.
- А тут все интересное,- немного успокаиваясь, сказала Лариса.- Одни заголовки чего стоят. Передовая - "Сталин". Почему-то без эпитетов. Масса поздравлений и приветствий.
Лариса перевернула первую страницу.
- А вот - "Сталин и партия". Автор - Каганович. "Сталин и индустриализация страны". Статья Куйбышева. Где же превосходные степени? Скромность? Ага, вот: "Твердокаменный большевик". Сочинил Серго Орджоникидзе. "Твердокаменный"! Это как же понимать? Вроде очень уж твердолобый?…
- Лариса…
- Не надо меня перебивать. Ты же сам просил прочитать самое интересное. Вот еще: "Сталин и Красная Армия". Это уже, конечно, великий полководец Клим Ворошилов. "Рулевой большевизма". Неплохая фантазия у нашего всесоюзного старосты. А я-то про него думала: в сапогах ходит, лаптем щи хлебает.
- Как хочешь, но твоя ирония слишком…
- Не переживай. Надеюсь, у Берты Борисовны нет звукозаписывающего аппарата? А вот еще: "Стальной солдат большевистской гвардии". Этот автор, уверена, переживет не одного вождя и у всех будет на хорошем счету. Анастас Микоян. И что там у вас, редакционных парней, за мозги? В каждом заголовке: "большевик", "большевика", "большевику"… А где же могучий русский язык? Все на одну колодку. Может, потому, что у вождя отец был сапожником?
- Ну как ты можешь, Ларочка…- попробовал усовестить и настроить ее на другой лад Андрей,- Не надо ерничать над святыми понятиями…
Но Лариса уже не могла остановиться:
- Святыми? Ты веришь в высокий разум? А кто же позволил этим Калининым, Кагановичам, Ворошиловым делать из своего кесаря Бога? Кто позволил им сбрасывать колокола с церквей, превращать храмы в склады утильсырья или в стойла для скота? И почему они вывешивают портреты Сталина вместо икон? Он что, успел осчастливить все человечество?
Андрей опасливо оглянулся, словно они были не одни.
- Ларочка…- Как ни старался, он не мог ожесточиться против Ларисы, хотя и был совершенно не согласен с ней, с ее страшными откровениями.- Перестань, у нас в Москве даже стены имеют уши… Прости меня. Но откуда у тебя такая неприязнь к…- Он не посмел произнести фамилии вождя. Он хотел сказать "ненависть", но вовремя нашел более мягкое слово.
- А ты сам подумай. Вся эта дикая грызня между правоверными большевиками и оппозиционерами - это же не борьба за идею. Не за то, чтобы народ глотнул хоть глоток свободы, имел хлеб насущный. Это же война за власть.
- Лариса! - ужаснулся Андрей,- А говорила, что тебе претит политика. Как ты заблуждаешься! Сталин дал клятву Ленину. Как не верить клятве?
- А вот и мое сбывшееся предсказание,- оживилась Лариса, не реагируя на слова Андрея.- Смотри! Статья "Загадка - Сталин". Подпись: "Михаил Кольцов".
И Лариса резко отодвинула от себя газету. Они не могли понять друг друга, их разделяла незримая стена. Андрей мечтал, что к нему вернется жена, которая станет его надежным другом и единомышленником, далеким от политических пристрастий, и потому сейчас встревоженно смотрел на нее.
- Скажи мне,- попросил он,- только откровенно: за кого ты? Может, за Троцкого? Или за Каменева? Или тебе мил душка Бухарин?
Не скрывая сарказма, Лариса ответила:
- А я ни за кого из них! Ни за кого!
- Так не бывает. Так просто не может быть.
- Может. Я им всем не верю. Всем. Мы что, ради них воевали в Гражданскую? Ну кто они, кто, скажи! Гении? Посланцы Бога? Да они же просто политиканы, обуреваемые дьявольским честолюбием! Бесы! Недоучившиеся семинаристы! Возомнившие о себе Бог знает что! Скажи, почему они бросили в костер революции миллионы людей? Обрекли их на муки и страдания? Почему они, решив построить на месте старого новый дом, с сатанинским вожделением взорвали фундамент?
- Лариса, это же диалектика истории! Как можно дать народу свободу, не уничтожив рабовладельцев?
- Помяни мои слова: мы задохнемся этой свободой…
Они надолго замолчали. В словах Ларисы было что-то такое, что побуждало его сомневаться в прежних своих, прочно устоявшихся убеждениях. Но он не терял надежды постепенно, шаг за шагом, разубедить ее. "В ней победили эмоции, а не строгий анализ событий,- утешал себя Андрей, и вдруг его озарило: - А может, там, в далекой казачьей станице, кто-то основательно повлиял на нее, и не без успеха. Может, притаившийся классовый враг?"
Лариса пристально смотрела на Андрея, хорошо представляя, о чем он сейчас думает. "Нет, - решилась она.- Надо сказать ему все сейчас".
Она отодвинулась от него и медленно, глухо, отделяя одно слово от другого, сказала:
- Андрей, учти, я - ясновидящая. Ты меня разлюбишь. А может, и проклянешь. Я ненавижу этого Сталина. А он пришел надолго и прочно. Это будет диктатор. И то, что творили Цезарь или Нерон, покажется детскими забавами…
- Молчи,- он закрыл ей рот ладонью.
- Нет, я скажу. Чтобы ты знал. И не строил иллюзий. Я - верующая. Крестилась в церкви. А ты атеист.
- Ну и что? Я все равно люблю тебя!
- Это еще не все. Сейчас я скажу тебе самое страшное.
Андрей впился в нее диковатым взглядом.
- А самое страшное вот что. Рядом со мной все время был один человек. Сперва в Самаре. Потом в Котляревской.
- Кто он? - едва разжал помертвевшие губы Андрей.
- Он был белым офицером.
- И где он… сейчас? - едва смог спросить Андрей.
- В Париже. Он эмигрировал. Мы расстались с ним навсегда.
- Ты… любила его?
- Я люблю только тебя. Но разве ты в это поверишь? И потому мне лучше уйти. Я приехала, чтобы в последний раз увидеть тебя и проститься с тобой. Иначе я не смогла бы жить.
Гнев, ревность, желание немедля узнать обо всем, что было у нее с этим офицером, почему она так легко предала их любовь - все это закипало в нем, он уже был готов обрушить на Ларису упреки и проклятия. Но сидел, стиснув ладонями горячую, полубезумную голову, и молчал.