- Конкретные цифры я смогу назвать вам, товарищ Сталин, через два-три дня, когда переговорю с моими помощниками, - ответил начальник Генштаба. - Сейчас могу лишь отметить, что материальное обеспечение предстоящей операции идет наравне с разработкой плана контрнаступления. В войска фронтов уже стали прибывать первые эшелоны с тяжелой боевой техникой. Это танки, особенно "тридцатьчетверки", самолеты, орудия, "катюши", правда, еще не так густо, но с каждым днем военные заводы увеличивают выпуск боевой техники. Не сочтите это за нескромность, но у меня все на строгом контроле. Даже находясь на фронте, я часто звоню по ВЧ на заводы и уточняю, как там идут дела. Кое-кого нам пришлось подстегнуть. Хорошо помогает нам в этом вопросе Вячеслав Михайлович Молотов. Как заместителю председателя ГКО я часто звоню ему, прошу помочь в решении той или иной проблемы, и он делает это успешно.
- Так, может быть, по совместительству есть смысл назначить его вашим заместителем по генштабовским делам? - спросил Сталин, и на его смугловатом лице появилась насмешливая улыбка.
Василевский смутился: то ли шутит верховный, то ли говорит всерьез. Выручил его Жуков:
- Я полагаю, Иосиф Виссарионович, что генштабовские дела, как выразились вы, Василевский будет решать сам. - Он облегченно перевел дух. - Здесь ведь своя, я бы подчеркнул, особая специфика, от которой во многом зависит успех. Тут дипломатией, если можно так выразиться, не пахнет. И потом, в вашем лице Генштаб всегда видит достойного советчика едва ли не по всем военным проблемам, коими положено заниматься специалистам Генштаба.
Сталин прошелся вдоль стола, обернулся и вскинул глаза на Жукова.
- Что возразить вам? - спросил он, не почувствовав при этом ни раздражения, ни обиды. - Вас двое, а я один, так что не стану вас критиковать.
Поговорили еще с полчаса об обеспечении всем необходимым нового Юго-Западного фронта, командовать которым был назначен генерал Н. Ватутин, заместитель начальника Генштаба.
- У Николая Федоровича светлая голова, и я уверен, что он станет одним из лучших командующих фронтами, - серьезно произнес Жуков, когда верховный завел речь о Ватутине.
- Поживем-увидим, - коротко изрек верховный. Он приказал Жукову и Василевскому еще раз побывать на фронте, чтобы подготовить исходные районы для сосредоточения резервов. - Принимайте все меры, чтобы как можно больше измотать силы врага на оборонительных рубежах Сталинграда.
"После тщательного изучения на месте всех условий для подготовки контрнаступления, - отмечал Жуков, - мы с А. М. Василевским вернулись в Ставку, где еще раз был обсужден в основных чертах план контрнаступления и после этого утвержден.
Карту-план контрнаступления подписали Г. К. Жуков и А. М. Василевский. "Утверждаю", - надписал верховный.
И. В. Сталин сказал А. М. Василевскому:
- Не раскрывая смысла нашего плана, надо спросить мнение командующих фронтами в отношении их дальнейших действий.
Бой закончился в полдень, и по сигналу командира бригады уцелевшие машины возвращались к месту сбора. Капитан Бурлак, оказавшись на заданном рубеже, приказал механику-водителю остановиться, и, когда двигатель его танка умолк, ловко вылез в открытый люк и спрыгнул на жухлую землю. Размял ноги, и стало вроде легче. К переправе вражеские танки и мотопехоту не пропустили, их атака была сорвана. Понеся большие потери, немцы откатились назад. Да, жарким было сражение. Бурлак только сейчас сбросил с себя напряжение боя, мышцы тела вмиг ослабли, и теперь ему дышалось легко и свободно. Но едва он вспомнил о том, что его батальон потерял три танка, как в душе появилась холодная, как изморозь, пустота. Еще горше стало при мысли, что все три экипажа погибли, никому из расчетов не удалось покинуть горящие машины. Видимо, при взрыве вражеских снарядов заклинило крышки люков, но люди могли отравиться и угарным газом, тем более если кто-то уже был ранен. "Наверное, заживо сгорели ребята, - подумал он, - и хоронить-то по-божески некого". Ивану Лукичу трудно было сдержаться, глаза у него все-таки повлажнели, а сердце тяжело заворочалось. "Ладно, - решил он, - надо идти к комбригу на доклад, а уж потом заняться разбором танковой атаки, хотя потерь в этот раз совсем мало". Экипажи его машин действовали слаженно, сноровисто, без страха и в первые минуты боя решительно атаковали врага, бросившего к переправе полсотни танков, двигавшихся ромбом. Батальон Бурлака напал на них неожиданно из засады, когда они форсировали широкую балку и ускоренным ходом шли к переправе.
"Хорошо, что нам удалась атака, не то фрицы в пух и прах разбили бы переправу, а корабли Волжской военной флотилии пустили ко дну реки, - отметил про себя Бурлак. - Кажется, я вовремя отдал людям приказ…"
- Внимание, говорит Третий (позывной командира танкового батальона), экипажам рассредоточиться, - прокричал в микрофон капитан. - Справа от меня идут на врага пять машин, слева - четыре. Я буду идти по центру. Огонь из орудий открывать самостоятельно!
И тут началось. Противник решил упредить наших своим огнем. Слева и справа стали гулко взрываться снаряды, по броне стучали осколки. Кверху комьями взлетала земля, поднимая облака серой пыли. Рокот двигателей машин, перестрелка заглушили все окрест. В смотровую щель танка Бурлак увидел, что справа от него ехавший впереди танк почему-то не вел огня, даже сбавил ход. Что с ним, не повредило ли ему гусеницу взрывом? Бурлак запросил командира танка. Там находился лейтенант Игорь Савельев.
- Савельев, говорит Третий, почему молчит орудие? - прижав бляшку микрофона к губам, произнес Бурлак. - Как понял, прием!
- Третий, пока не выбрал цель, - отозвался в шлемофоне голос командира танка.
- Какая тебе нужна цель, когда на поле урчат десятки фашистских машин?! - едва не выругался капитан. - Жми полным ходом и бей по этим гадам!
- Исполняю! - хрипло ответил лейтенант.
Степь, местами ухабистая, изрытая бомбами и снарядами, густо заросла бурьяном и ковылем, особенно в балке, где после прошедших дождей скопилась вода. Танк Бурлака шел на большой скорости, его бросало из стороны в сторону, пришлось уменьшить ход. Перед глазами капитана прыгала смотровая щель, но он успел разглядеть, как к подножию невысокого кургана подошел немецкий танк Т-І?. Он повернул чуть влево, и в этот момент подставил свой грязно-серый борт.
- Бей гада! - во весь голос прокричал Бурлак наводчику, и почти сразу гаркнула пушка. Наводчик метко попал в танк. От сильного взрыва он остановился, окутанный черным дымом, и мгновенно по броне поползли языки огня.
- Молодец, Петр! - похвалил Бурлак наводчика.
Тот повернул к нему лицо - на нем блестели крупные капли пота, а в чуть приоткрытом рту белели зубы.
- Товарищ капитан, я угостил фрица бронебойным! - крикнул он.
Над гудящим от моторов полем клочьями висел темно-серый дым. Степь проглядывалась до самой реки. Но вскоре видимость стала хуже, и разглядеть что- либо можно было только вблизи: дымилось уже до десятка вражеских машин. Но что это? В дымном тумане Бурлак увидел чужой танк, он натужно поднимался на горку, чтобы потом спуститься вниз и обстрелять переправу. Но наводчик тоже заметил противника и открыл по нему огонь. Танк качнулся от удара и сразу задымил. Из машины начали выскакивать немцы в черных комбинезонах. От огня пулеметчика четверо упали замертво, трое свалились на землю, а четвертый успел лишь наполовину вылезти из люка, когда его настигла пуля: он согнулся в поясе, доставая длинными руками бурьян.
"Успеть бы перекрыть всю дорогу к переправе, а если прорвется хоть один вражеский танк, уничтожить его", - подумал Бурлак.
Сколько прошло времени, капитан не помнил. До боли напрягая зрение, он вглядывался в немецкие танки, мимо которых проходил его танк. Неожиданно в шлемофоне раздался голос командира бригады. Он скрашивал Бурлака, сколько машин подбил его батальон.
- Двенадцать, своих потерял три, - ответил Бурлак.
Голос комбрига пропал, в шлемофоне раздавался атмосферный шум. Что с комбригом? Неужели его танк подбили фашисты? Только Бурлак подумал об этом, как снова раздался голос полковника. Он сообщил, что к переправе прорвались три вражеских танка, надо попытаться пересечь им путь.
- Сможешь? А то моя машина подбита, быстро ехать не могу.
- Вас понял, действую! - гулко отозвался Бурлак.
Увлекшись боем, заряжающий не заметил, как кончились снаряды. А тут, как на грех, немецкий танк, укрывшись за двумя дымящими машинами, вел прицельный огонь по нашим танкам. Вот вспыхнула одна "тридцатьчетверка", другая… Что делать? У Бурлака до боли сжалось сердце. Решение пришло мгновенно - идти на таран!
- Обходи фрица с тыла! - приказал он механику-водителю. - Бей носом ему в задний каток!
Водитель лихо развернул машину и, включив третью скорость, рванулся к противнику. Тот догадался, в чем дело, хотел отвернуть в сторону, но не успел - наш танк своей лобовой частью ударил врага в заднее ведущее колесо. Сильный скрежет металла - и у немецкого танка разорвало на куски гусеницу.
У Бурлака отлегло на душе. С его губ сорвалась похвала в адрес механика-водителя:
- Ловко ты его, Федя, трахнул! Бери курс к переправе!
У берега удалось подбить еще два танка, но это сделали другие экипажи, для которых у командира танкового батальона тоже нашлись похвальные слова…
Вся эта картина прошедшего сражения промелькнула перед глазами Бурлака, пока он шел в штаб бригады. Прямо в комбинезоне он явился на доклад к комбригу. Тот сидел за столом и с кем-то разговаривал по полевому телефону. Рядом с ним расположился начальник штаба и что-то писал. Увидев капитана, комбриг бросил в трубку: "Ну, будь здоров, ко мне тут пришли", - и положил ее на аппарат. Левая рука у него была забинтована.
- Вы ранены, товарищ полковник? - обеспокоенно спросил Бурлак.
Тот вскинул лохматые брови, закивал головой, и было такое ощущение, что вопрос капитана застал его врасплох.
- Фрицы подбили мой танк, и, когда я вылезал из люка, мякоть руки прошила пуля. Не беда, уже почти не болит. Ты вот лучше скажи, сколько вражьих танков подбил твой батальон?
- Двенадцать, товарищ полковник. Мог бы и больше, но враг отступил. - Бурлак немного помолчал, словно раздумывал, нужно ли еще что-то сказать, и все же решился: - В самый разгар боя кончились снаряды. А я вижу в смотровую щель, что из-за разбитого танка фриц бьет прямой наводкой по нашим танкам. Пришлось уничтожить немца тараном.
- Вот как? - сурово промолвил комбриг. - А почему мне не доложил? Мог бы угробить и себя. Таран - это крайний случай, понимаешь? Тут мигом все рассчитать следует.
- Дело решали секунды, и потому я не стал терять время, товарищ комбриг. - Бурлак скупо усмехнулся. - Мой танк не пострадал. В его лобовой части краску содрало, но ребята наведут марафет. Таран прошел удачно…
- Главное, однако, не в нем, - сердито прервал его комбриг. - А в том, что твоему танковому батальону удалось защитить переправу, где скопились войска стрелковой дивизии. Прорвись туда хоть один танк противника, он бы там бог знает что натворил. - Полковник шевельнул левой раненой рукой. - Ноет рана, наверное, к перемене погоды. Вот что, Иван Лукич, - повеселевшим голосом продолжал комбриг, - дай мне имена тех, кто отличился в бою, чтобы представить их к наградам. Сегодня вечером буду звонить командарму генералу Шумилову. Надо же подвиг людей отметить! Тебя я тоже представлю к награде.
Бурлак некоторое время, сдвинув брови, стоял неподвижно. Затем резко вскинул голову и, глядя на комбрига, сказал:
- Я не гонюсь за наградами, а вот моих людей отметить не мешает.
- Ладно, я сам знаю, что мне делать, - грубовато прервал его комбриг и встал. - Батальону привести свое хозяйство в порядок, получить боезапас и отдыхать. Даю двое суток. Ясно?
- Так точно, товарищ полковник! - козырнул капитан, но с места не двинулся.
- У тебя что-то есть ко мне! - уточнил комбриг.
- Просьба есть. - Бурлак помялся, как провинившийся лейтенант. - Разрешите завтра с утра отлучиться в город. Мать следует проведать, может, ей какая-то помощь нужна. Ведь многие жители эвакуируются…
Комбриг разрешил, только велел взять у начальника штаба командировочную на двое суток.
- У нас же тут фронт, и без документов тебя могут арестовать, - предупредил полковник.
- Само собой, возьму бумагу, - улыбнулся Бурлак. - Не то еще заберут в комендатуру, и останется мой танковый батальон без командира, - шутливо добавил он.
- Как бы моя бригада не осталась без командира, - усмехнулся полковник. - Чертовски болит рука чего доброго, опухнет. А в санбат к врачам идти не хочу - отправят в госпиталь. С врачами, сам, наверное знаешь, дискуссию не разведешь, упекут в палату - и баста. Вон генерала Рокоссовского ранило под Москвой, так его сразу в самолет - и в Москву. Но он был командующим 16-й армией, а я всего лишь комбриг. Между прочим, скажу тебе по секрету, - шевельнул бровями комбриг. - Командующий нашим Сталинградским фронтом генерал Еременко был дважды ранен под Москвой. Долго лежал в госпитале и сейчас все еще ходит с палочкой, хромает на одну ногу. Не замечал?
- Когда генерал приезжал к танкистам, я видел в его руках палку, но как-то не придал этому значения, - признался Бурлак. - А он, оказывается, перенес два ранения…
15
После разговора с комбригом на душе у Бурлака потеплело, словно туда проник лучик солнца. А вот ночью он почти не спал. Долго сидел во дворе штаба и жадно курил. Разные мысли лезли в голову, и одна из них вытеснила все остальные: как там мать? Больше месяца он не видел ее. С тех пор как на заводе получали танки, не мог вырваться к ней: то одно, то другое. Завтра он увидит ее. Загасив окурок, Бурлак снова прилег, но сон долго не шел.
Рано утром, когда над Волгой заалела заря, он поспешил на пристань. У причала уже дымил небольшой пароход, и у трапа толпились люди, желающие попасть на другой берег. Ночь в городе прошла спокойно, если не считать, что на рассвете "юнкерсы" бомбили его. Но больше других объектов досталось тракторному заводу: на него немцы сбросили сотни бомб. А вот утро выдалось тихим и безветренным. Августовское солнце припекало. "Наверное, будет жаркий день", - отметил про себя Бурлак.
Комендант переправы посмотрел его документы и кивнул на корму, где блестел спаренный пулемет, из которого недавно расчет вел огонь по вражеским самолетам, пытавшимся потопить его. Так уже было не раз.
- Проходите вон туда, к пулемету, а здесь расположилась группа минеров, - сказал комендант переправы. Он глянул поверх головы Бурлака. - Девушка, а вам находиться у борта опасно. Пройдите подальше, в нос судна.
"У борта стояла медсестра Оксана, и, когда рядом разорвался снаряд, взрывной волной ее сбросило в воду, и я прыгнул за ней, - вспомнил Бурлак тяжелый июльский день. - Ее, раненную, отправили в госпиталь. Где она теперь? Может, поправилась и снова попала на фронт? Вот бы увидеть ее…"
Волгу пароход пересек без приключений. Сходя на берег, капитан Бурлак увидел сержанта в армейской форме. Лицо показалось ему знакомым. Где он видел его? Ага, вспомнил…
- Андрей! - окликнул он сержанта.
Тот замер на месте, потом взглянул на Бурлака распахнутыми глазами.
- Кто вы? - напрягся сержант. Он с затаенным дыханием смотрел на Ивана Лукича, словно боялся ошибиться. И вдруг с жаром воскликнул: - Так вы же капитан из Хабаровска! Я даже говорил вам, что зря вы пошли в танкисты, что профессия эта опасна, что в танке можно заживо сгореть. Погодите, как же вас звать- то? - На какое-то время сержант задумался, отчего на его широком лбу разгладились две извилины и уже не таким старым выглядело его лицо. - Все, вспомнил - Иван Лукич!
- Он самый, - улыбнулся Бурлак. - Мы с тобой на пару сидели в купе поезда "Пермь - Сталинград" и пили "горючку".
Лицо у Андрея просияло.
- Я же давал вам свой адрес, а вы так и не навестили бывшего водолаза, а ведь обещали!
- Ты же сам видишь, что делается в городе, - с огорчением произнес Иван Лукич. - Идет великое сражение, фашисты заверили своего фюрера, что возьмут Сталинград, но не взяли. Есть в этом и наша с тобой заслуга, маленькая такая, но есть, и ты, Андрей, гордись!
- Я живу в Красной Слободе, там у нас не так горячо, как в самом городе, - улыбнулся Андрей. - А ты, Иван Лукич, по-прежнему на танке бьешь фрицев?
- Я же танкист, мне сам Бог велел этих гадов, что запоганили нашу землю, уничтожать, - выругался Бурлак. - Только вчера вернулся мой танковый батальон из боя. Двенадцать фашистских танков уничтожили ребята. Так увлеклись боем, что не заметили, как кончились снаряды… - И Иван Лукич рассказал, что было дальше. После недолгой паузы он добавил: - Как видишь, в танке я не сгорел.
- А сейчас куда путь держишь? - поинтересовался Андрей.
- Отпросился у комбрига проведать мать, - вздохнул капитан. - Надо в крыше дыру заделать, как дождь, промокает потолок. Обещал починить, но никак не мог вырваться домой хотя бы на пару часов. Да и скучаю я по маме, понимаешь. Постарела она, и сил у нее поубавилось. А ты почему в сержантской форме? Ты же служил на военном флоте, под воду спускался, и вдруг стал пехотинцем, а?
- Все по закону, - повел плечами Андрей. - На военном флоте я был старшиной 1-й статьи, что соответствует сухопутному званию "сержант", и, когда я попросил военкома направить меня в действующую армию, мне присвоили это звание и определили в батальон связи. В боях, правда, еще не был, а тянуть связь под огнем противника довелось. И не раз.
- А куда идешь-то? - спросил Бурлак.
- На командный пункт командарма, нужно поставить там три телефонных аппарата для связи со штабами стрелковых дивизий. Мой напарник уже на месте, а я вот задержался. Что-то горло болит, так я заходил в санчасть, и мне его чем-то помазали. Стало легче.
- Домашние все живы-здоровы? - спросил Бурлак. - Ведь город и причалы "юнкерсы" часто бомбят, и от этого страдает мирное население.
- Есть потери, капитан. - Андрей шевельнул губами, словно не желал, чтобы об этих "потерях", как он выразился, кто-то знал. - Дочь моего старшего брата, что погиб в бою под Москвой в сорок первом, ранило, когда переправлялась на другой берег. Чуть в Волге не утонула, но вояки спасли. В госпитале у нее из плеча вынули осколок, рана затянулась. И что ты думаешь? Она снова ушла на фронт, говорит: "У меня призвание спасать раненых бойцов". Сама щуплая, а вытащила с поля боя уже не одного бойца.
- Она что, у тебя живет?
- Да, а вот ее мать, Полина Моисеевна, утонула в Волге, - вздохнул Андрей. - Все как-то глупо получилось. В субботу поехала на другой берег проведать сестру. Утром дело было. Села на рейсовый, а тут налетели "юнкерсы", и бомба угодила в судно, оно сразу затонуло. Никто не спасся. Достать бы ее из воды и по-людски предать земле, но кто станет это делать, когда от вражеской авиации погибают десятки и сотни мирных жителей? Дочь вся слезами изошла. Теперь она круглая сирота, и мне, Иван Лукич, до боли жаль ее.