- Сейчас без четверти одиннадцать. Гости начнут съезжаться через полчаса. А вы, Арик, пока осваивайтесь у меня. И мы, если вы не возражаете, поговорим о деле.
"О каком деле?" - хотел спросить я, но сдержался.
Не помню, кажется, мы оказались на пятом или шестом этаже.
Борис не стал открывать дверь ключом, позвонил.
Дверь распахнулась, в ее проеме стоял молодой человек в белом сюртуке, в черных брюках и с черной бабочкой. "Официант из ресторана",- догадался я. Так и оказалось.
- Добрый вечер,- сказал он всем нам, принимая плащ у Вики.- Сделано по твоему вкусу, Боря. И мы с Сержем сейчас же сваливаем. Нам обслуживать банкет Алика и Гоги, у них сбор в двенадцать.
- Хорошо. Спасибо, Жора.- Они обменялись рукопожатиями.- Дуйте. Вы на колесах?
- А ты что, "тачку" Сержа не видел? У милицейской будки?
"Надо же! - подумал я.- С челядью на "ты"…
- Завтра рассчитаемся.- Он хлопнул Жору по плечу и повернулся к нам: - Прошу!
Мы оказались в большой, просто огромной комнате. В центре ее был накрыт длинный стол персон на десять - двенадцать. Он буквально ломился от изысканных закусок, бутылок и графинов; в высокой вазе - букет темно-алых роз. Второй официант, который что-то поправлял на столе, молча поклонился и вышел из комнаты.
- Я отлучусь ненадолго,- сказал хозяин квартиры.- Провожу мальчиков.
Мы с Викой остались одни.
И у меня буквально разбежались глаза. Я не мог оторвать взгляда от стола, который являл произведение подлинного искусства: тарелки с изображением пастушеских пасторалей XVIII века, явно из антикварного фарфорового сервиза, серебряные ножи и вилки (серебро тоже было старинное, темное, с тускло-розоватым оттенком); хрустальные бокалы и рюмки, которые были как бы из одного семейства с великолепной хрустальной люстрой, которая нависала над столом, и во множестве ее подвесок отражались, мерцали голубые огоньки. На продолговатых блюдах были художественно разложены тонко нарезанные типично русские закуски: севрюга горячего и холодного копчения, нежно-розовая семга, белорыбица, селедка, украшенная репчатым луком; копченые и вареные колбасы нескольких сортов (я отметил свою любимую, языковую, с тонкими ободками сала; по-моему, только в России и делают такую колбасу). Несколько сортов салата, свежие помидоры, огурцы, зелень, восточные соления. Крабы, замысловатой фигурой разложенные на подносе, с таким расчетом, чтобы каждую ее красно-белую часть можно было подцепить вилкой, не нарушая всей фигуры, отдаленно напоминающей не то рыбу, не то осьминога. В вазах фрукты - яблоки, апельсины, киви, виноград, ананасы, разрезанные продолговатыми бледно-розовыми дольками, и каждая ваза - изысканный, виртуозный натюрморт. Коньяки, настойки, сухие и крепленые, отметил я, все были советского производства. А водки, наверняка нескольких сортов, подадут на стол прямо из холодильника - эту русскую традицию я давно усвоил.
"Да тут готовится прямо царский пир,- подумал я,- Калигуловский. В то время как в московских магазинах…"
Вика не дала мне довести до конца возникшее горестное сравнение. ("Для какой-нибудь статьи пригодится",- успел подумать я.)
- Что ты вперился в это обжорное безобразие! - прервала мои рассуждения Вика.- Ты посмотри вокруг.
Действительно… Это был антикварный художественный салон, как где-нибудь на Елисейских полях или на Пикадилли.
Все стены увешаны старинными картинами в тяжелых золоченых рамах - портреты (я узнал Петра Первого, Екатерину Великую, Николая Второго, пейзажи вроде бы Левитана).
- Это Левитан? - спросил я у Вики, рассматривая печальный закат над ржаным полем и отблески солнца на макушках берез.
- Левитан,- ответила Вика, и в голосе ее было плохо скрытое раздражение. Даже злость. Она тихо повторила с ожесточением: - Левитан, Левитан!…
Без всякого сомнения, все произведения живописи были подлинниками. Еще на стенах красовались древние иконы в серебряных окладах с драгоценными камнями в них.
"Тут несметные богатства,- подумал я.- Да кто же он такой, этот Борис Буряце? Ведь не привалило же ему все это только за то, что он любовник Галины Брежневой?"
- Ты посмотри под ноги,- сказала мне Вика.
Ничего себе! Я сразу не обратил внимания. Весь пол огромной комнаты был застелен толстым персидским ковром, с причудливыми узорами, ажурным орнаментом, под дробящимся светом люстры он искрился и переливался.
А вдоль стен выстроилась антикварная мебель в великолепном состоянии (над ней, похоже, совсем недавно поработали мастера-реставраторы высшего класса): старинные диваны и кресла, обтянутые лиловым велюром, резные, из красного дерева, буфеты, горки, за тусклыми стеклами которых выстроились фарфоровые вазы, фигурки животных и людей разных сословий российского общества XVII-XVIII веков, серебряные изделия, изящные статуэтки из кости и мрамора.
- Да,- весело, легко, даже беспечно сказал за нашими спинами Борис Буряце, появившийся совершенно бесшумно.- Кое-что имеем. Вот эта полка - обратите внимание! - все Фаберже. Ни единой подделки. Проверено лучшими специалистами Алмазного фонда. А вот серебряный сервиз из царских коллекций. Часть этого добра по наследству от матушки получил, ведь я цыган, а матушка была…- Он засмеялся, сверкая зубами.- Как сказать? Цыганской княгиней, что ли. Остальное сам достал.- Борис повернулся ко мне: - Знаете, Арик, в России все лежит на поверхности. Надо только уметь взять. А теперь, ребята, в следующую комнату. Думаю, тоже интересно. Прошу!
Мы с Викой последовали за хозяином квартиры, очутились в коридоре перед дверью, наверно, из дуба, с причудливой резьбой, с ручкой в виде серебряной рыбки с задранным вверх хвостом. Эту дверь Борис открыл ключом. И, пропуская нас вперед, торжественно и с явной иронией в голосе сказал:
- Спальня! Приют любовных нег.
Центром спальни была кровать невероятных размеров, придвинутая изголовьем к глухой стене. Она была с высокими спинками овальной формы, инкрустированными вырезанными из дерева дубовыми листьями, которые покрывала позолота, и каждый лист блистал, как новый. Над кроватью - на ней свободно разместилось бы человек шесть - витал воздушный балдахин из полупрозрачной бледно-коричневой ткани. Вообще, если память мне не изменяет, весь тон спальни был бледно-коричневым. Из-под атласной подушки торчал женский черный лифчик, весьма прозрачный. Борис выдернул его и бросил в дальний угол.
- Издержки холостяцкой жизни,- сказал он,- Извините,- И почему-то вздохнул.
В правом углу стоял довольно аляповатый комод из карельской березы.
- Сейчас я вам покажу нечто…- таинственно сказал хозяин квартиры.
Он выдвинул средний ящик, и у Вики невольно вырвался возглас изумления. На черном бархате были разложены серебряные и золотые браслеты, серьги, заколки, броши, кольца, перстни с драгоценными камнями.
- Это бриллианты,- пояснял Борис.- Это сапфиры. Рубины и изумруды высшей пробы.
Все украшения были изумительны, но мне показалось, что налета старины на них нет, сделаны они недавно, во всяком случае, в наше время. Но спросить, прав ли я в своем предположении, я не решился.
- Это еще не все…- В голосе Бориса почувствовалось напряжение, будто он колебался в чем-то. Возникла небольшая пауза. Потом он засунул руку в глубь ящика и извлек оттуда замшевый мешочек,- Идите сюда!
Мы подошли к трюмо, стоящему в левом углу спальни. Борис на тонкое стекло высыпал содержимое мешочка, включил лампу, неприметно вмонтированную в боковую панель трюмо. Перед нами заискрилось, переливаясь таинственными отблесками, несметное богатство. Опять браслеты и кольца, серьги и броши, заколки, перстни, это были явно старинные изделия, тоже из золота и серебра, и вокруг них ощущалась… не знаю, как сказать точно. Ощущалось какое-то бремя, тяжесть веков. Может быть, преступлений. Некая гнетущая аура возникла над этими изумительными изделиями, и от них невозможно было оторвать взгляда…
- Все эти штучки,- сказал хозяин квартиры совсем прозаично, даже со скукой,- принадлежат не только мне, но и еще одной знатной даме. Вы догадываетесь, кто она. На равных. Фифти-фифти.
"Для чего он все это нам показывает? - посетила меня тревожная мысль,- И прежде всего - мне?"
Между тем наш гостеприимный загадочный хозяин, спрятав драгоценности, распахнул две двери в стенах справа и слева от кровати.
- Надо уж экскурсию по спальне,- сказал он,- довести до конца.
Вспыхнул свет в двух роскошных ванных. Одна была облицована голубоватым кафелем, и в каждой плитке изображалась обнаженная любовная пара, совокупляющаяся в разных позах. Огромная ванна здесь тоже была голубая. Во второй ванной кафель оказался черным и черной была ванна. Ее наполняла вода, и в ней плавали три темно-алые розы.
- Любимые цвета сами понимаете кого,- пояснил Борис, и в голосе его я совсем явно почувствовал напряжение.- Есть еще одна комната… Но это скорее склад, черт бы его взял.- Он ненадолго задумался.- Вот что… Виктория, у меня к тебе просьба. Мальчики не успели нарезать хлеб. Все необходимое на кухне. Я тебя очень прошу, пожалуйста!
- С огромным удовольствием! - В голосе Вики прозвучало облегчение,- Я уже обалдела от этой роскоши. А хлеб… Это так естественно, необходимо… "Хлеб наш насущный даждь нам днесь".
И Вика вышла из спальни.
- С характером,- усмехнулся Борис Буряце,- Пошли, Арик. Я вам покажу третью комнату. Там и поговорим.
Мы прошли по коридору. Опять такая же дубовая дверь. И снова ее хозяин квартиры открыл ключом. Вспыхнул яркий свет.
Мы действительно попали на склад. Эта комната по размерам была ничуть не меньше гостиной, в которой накрыт стол для гостей. Вдоль стен шли сплошные стеллажи, заставленные банками консервированных продуктов лучших продовольственных фирм США, Англии, ФРГ, скандинавских стран. Отдельно стояли бутылки, тоже со всего света: виски, коньяки, водка, джины, лучшие вина. В этой дьявольской квартире можно было бы прожить долгие годы, не выходя из дома.
Мною окончательно овладело чувство нереальности, абсурдности, опять не подберу слов, которыми можно определить то мое состояние.
А Борис, оседлав простой канцелярский стул, между тем говорил:
- Я вообще предпочитаю импортные продукты. Конечно, и у нас то, что делается по спецзаказам для Кремля,- высшей марки. Только доставать - время жалко. А время, Арик,- деньги. Верно?
- Верно,- согласился я.
- Сейчас! - Мой экскурсовод что-то заторопился. - Доведем дело до конца. Последние экспонаты.
Вдоль одной стены стояли три больших металлических контейнера - в таких перевозят товары в магазины. В первом висели мужские костюмы, пальто разного кроя и цвета, дубленки…
Во втором контейнере висели дамские пальто и дубленки, платья, костюмы, блузки, юбки, куртки… В третьем было намешано всего так много, что рябило в глазах.
Мое состояние сразу заметил обладатель всего этого барахла, стал закрывать контейнеры.
- Вот держу на черный день,- сказал он.- Правда, хлопот полно, приходится постоянно обновлять ассортимент, за модой гнаться. Как у нас говорят, хочешь жить - умей вертеться. Вот что, Арик, идемте-ка сюда.
Он увлек меня за один из контейнеров. Здесь стоял маленький круглый стол, два старых продавленных кресла, старый замызганный холодильник "Саратов", примитивная тумбочка, какие я видел в советских больницах у кроватей страждущих.
- Садитесь, Арик. Давайте выпьем по глотку. Не возражаете?
- Не возражаю,- ответил я.
Он извлек из тумбочки два простых стеклянных стакана, из холодильника начатую бутылку "Джонни Волкер".
- Чем-нибудь закусите? - спросил Борис.
- Необязательно,- сказал я.
- А я вот маслинками,- Он поставил на стол тарелку с несколькими маслинами, которые от холода слегка сморщились и ссохлись,- Вилок здесь у меня нет. Придется, уж извините, пальцами. По сто грамм?
- Мне пятьдесят,- Я показал пальцем, до какого уровня в стакане мне налить.
Разливая, Борис сказал:
- Между прочим, говорят, "Джонни Волкер" любимый напиток нашего главного жандарма Юрия Владимировича Андропова.
Я промолчал, подумав: "Это определение шефа КГБ неспроста".
Мы чокнулись.
- У меня к вам, Артур, серьезное предложение. На концерте Роберта Янга я вам не просто так это сказал.- Он выдержал паузу.
- Что "это"? - спросил я.
- Я на самом деле прошу вас организовать мне выезд в Штаты.
- В каком качестве? - спросил я.
- В качестве певца. Гастроли. Ведь я, Арик, неплохой певец, начинал на подмостках московских кабаков, цыганские и псевдоцыганские романсы,- Он пропел великолепным баритоном: "Скатерть белая залита вином…"
- Да зачем вам уезжать от всего этого? - перебил я, обведя комнату рукой.- Ведь, если я вас правильно понял, вы хотите остаться в Штатах?
- Хочу! - прошептал Борис.- Хочу… А это все - золотая клетка… Я цыган! Я хочу воли, свободы!… Она собирается пропихнуть меня в Большой театр, солистом, чтобы окончательно привязать к себе и к этой стране, будь она проклята! И надо скорее, скорее бежать отсюда!…- Лицо моего собеседника потемнело и ожесточилось.
- Почему? - спросил я.
- Почему? - Он пристально смотрел мне в глаза.- Потому что папа в любой момент может сыграть в ящик…
- Папа - это кто? - перебил я.
- Леонид Ильич Брежнев. Кто же еще? - понизил голос Борис.- Удивляюсь, как он еще тянет. Уж я-то его лицезрею вблизи достаточно часто. Мне его жалко, поверьте. Они его держат на стимуляторах. Хрен его знает, как это называется. Но все равно, в любой момент он может отбросить копыта. В любой! И тогда… Фенита ля комедиа.
- То есть? - спросил я.
- То есть, Арик, на второй день после кончины Леонида Ильича Галину возьмут за одно место не больно, но крепко…
- Кто возьмет? - перебил я.
- КГБ, Андропов, еще несколько старцев из Политбюро. Ведь там у них своя грызня за престол. Грызня не на жизнь, а на смерть. Кстати, мою красавицу могут поприжать и до кончины папы. А прижать есть за что. Все это…- он обвел руками комнату,- если честно, скорее принадлежит ей, а не мне. Или опять же: фифти-фифти. В случае подобного развития событий Галина, естественно, отделается легким испугом и большими скорбями. Потому что все, что вы видели в этой квартире, развеется как дым. А меня раздавят, аки муху. Или, по старой терминологии, обратят в лагерную пыль. Вывод, Арик? Вывод единственный: линять! Линять как можно быстрее. Вот я к вам и обращаюсь: помогите! Помогите устроить гастроли в Штатах!
Я молчал.
- Все в этой квартире я вам показал с единственной целью,- продолжал Борис.- Любые деньги! Любые! Вы соглашаетесь, и завтра все, что здесь находится, я превращу в валюту. Потребуется только операция по ее переводу на счета западных банков. План, как это сделать, у меня есть, надежные люди тоже.- Он опять смотрел мне прямо в глаза, и что-то гипнотическое было в его немигающем зеленом взгляде.- Соглашайтесь, Артур, и вы будете обеспечены на всю жизнь. Мы с вами припеваючи заживем где-нибудь на Канарах. Захотите - вызовем туда Викторию. Я вижу: у вас любовь, у вас настоящее…
- Я не смогу вам помочь, Борис,- сказал я.
Его лицо потемнело.
- Вы не отказывайтесь сразу, подумайте. Давайте встретимся через пару дней.
- Нет, Борис,- твердо повторил я.- Извините.
- Вам налить еще? - Казалось, он стал прежним: раскованным и гостеприимным.
- Пожалуй.
Он налил в захватанные граненые стаканы "Джонни Волкер" - мне пятьдесят граммов, себе сто. Мы чокнулись.
- Будем жить! - сказал прежний Борис, веселый, свободный, контактный.- Будем жить дальше!
Мы выпили. Борис жевал маслину, с аппетитом причмокивая, а я думал: "Он уже ко многим обращался с подобной просьбой, раз так прицепился ко мне. И все ему отказали. Потому что от КГБ не уходят. Они достанут любого - и везде".
Борис насторожился:
- Звонят!
Я ничего не слышал.
- Сейчас гость ринется косяком. Идемте! - И пока мы шли по коридору, он говорил: - Сегодня публика особая. Почвенники, русские патриоты, по-старинному - славянофилы. Поэтому и стол - под их вкус. Пусть погурманничают на российских харчах. Да еще…- Он засмеялся.- Это сладкое слово - халява.- Борис обнял меня за плечи.- К вам, Арик, не относится.
В передней уже раздевался респектабельный господин в черном строгом костюме английского покроя и был мне представлен как замминистра, кажется, какого-то строительного министерства.
В дверь опять звонили.
Гость действительно пошел косяком. Возбужденные голоса, смех, приветствия, объятия с поцелуями по русскому обычаю, к чему я никак не могу привыкнуть; запахи дорогих духов.
Все друг друга знали. Борис Буряце, улыбающийся, быстрый, полный доброжелательства, представлял меня гостям, знакомил, в каждом случае находя шутливую или деловую фразу:
- Наш поэт (несмотря на достаточно долгое пребывание в стране, я с трудом запоминаю русские фамилии, а об отчествах и говорить нечего; однако имя поэта помню: Иван). Наш поэт имярек. Певец русской старины и славянской мощи. Вы, Артур, найдете в нем блестящего собеседника на тему российской истории, начиная от Рюриковичей и кончая нашей сумеречной эпохой.
- А эта актриса (такая-то), амплуа травести. Гроза мужчин. Катенька (вроде бы он назвал ее так), на Артура глаз не клади, хотя, понимаю, соблазн велик. Занято. Видишь вон ту красотку у окна, которая беседует с нашим экономистом. Идемте к ним, Арик, представлю. Он специализируется в вопросах военно-промышленного комплекса, советник министра обороны Устинова.
Там были три юные леди, просто красавицы в русском стиле; одну, помню, мне представили как помощника режиссера кинокартины, которая снимается на "Мосфильме" (что-то о славянских племенах во время крещения Руси); однако все они, по туалетам, по манерам, больше смахивали на валютных проституток из ночных баров "Националя" или "Москвы".
Еще помню, был там художник-реалист, певец ратных подвигов российского воинства - бородат, давно не брит, с хмурым взглядом острых серых глаз. Он всучил мне визитку, приглашал в свою мастерскую, надеясь на реализацию его творений. Художник сразу, без церемоний, перешел на "ты":
- Твои интересы будут учтены. Договоримся.
Я так и не собрался в его мастерскую. А надо бы. Именно так: профессия обязывает.
Был там субъект явно уголовного типа, его хозяин квартиры мне так и не представил: крепок, узколоб, с короткой стрижкой густых светлых волос, в спортивном костюме цвета хаки, без галстука, пуговицы рубашки расстегнуты, и виднеется волосатая грудь, на безымянном пальце большая золотая печатка; потом за столом он не употребил и капли спиртного, только алчно и много ел, так что, как говорят русские, только скулы трещали. Вика прошептала мне на ухо, когда я ее спросил, кто это: "Главный сутенер в центре Москвы и совладелец подпольного публичного дома на проспекте Мира". Двое мужчин мне были представлены по именам и отчествам, но выправкой, надменным видом, энергичным пожатием руки они явно тянули на службистов из Министерства обороны или Генштаба, причем в весьма больших чинах. И вот теперь вспоминаю: еще один господин тоже был в высоком ранге. Да его так и представил мне Борис Буряце: